Мороженое и нежная кожа

За окном расцветает настоящее лето. Тёплое, солнечное, любимое всеми. Кажется, можно дотянуться до неба, и там сладкая вата вместо облаков. На лавочках сидят влюбленные парочки. Совсем не раздражает, что они засасывают друг друга по гланды. По площадке бегают дети, держа в руках разноцветные леденцы из открывшейся лавки напротив. И даже чуть хлынувший дождик не мешают этому по-настоящему летнему счастью. Ох, дети. Когда они действительно не наносят никому вреда, они милые. Маленькие комки родительской любви. Максим грустно улыбается. Кажется, что эта полуулыбка привязалась ровно с того момента, как лечащий врач равнодушно произнёс диагноз. Эксфолиативный дерматит. Потом ещё пояснения, мол, «вы были носителем этого заболевания, вот так, проявилось в 27 лет, возможно, на фоне гормонального лечения». Не слушает доктора. Медленно уходит в себя. Страшно? Да. Нет. Голополосов прекрасно понимал, что в любой момент может подхватить инфекцию и скоропостижно укатать туда, откуда нет обратного пути, так и не сказав маме, что она бесподобно готовит шоколадный пирог. И супы. И оливье. Вообще, мама — самая прекрасная женщина в его жизни. — Максим, я боюсь за тебя, когда ты сидишь на подоконнике, — тихий голос вырывает из пучины мыслей, возвращая в квартиру в Риге. Стас. Настоящее солнце. — Я же не сорвусь, — улыбается Макс, чтобы не видеть на любимом лице тень беспокойства. Именно Давыдов в течение полугода вытаскивал Максима из тяжёлой депрессии на фоне неизлечимого заболевания. Именно он заставил Голополосова прилететь в Ригу, чтобы Стас смог следить за его состоянием. Именно он успокаивал вечерами, когда боль была невыносимой. Именно он… Вся жизнь Макса была им. О нём, для него, с ним, от него. — Я купил твоё любимое мороженое, — шепчет Стас на ухо, не забывая расцеловать лицо любимого мужчины, на которое, к счастью, заболевание не перекинулось. Не сдержавшись, латыш прижимает к себе Голополосова, обнимая. — Полегче, Стас, пожалуйста, — тихо стонет Максим, стараясь не закричать от той боли, что пронзила кожу от объятия Давыдова. — Я так хочу тебя обнять, а не могу теперь. Рижанин чувствует, как внутри что-то лопается от нестерпимой печали. Видимо, он умрёт навсегда, если ещё раз причинит боль своему любимому человеку. Максим умрёт месяцем позднее от сепсиса. Тихая, размеренная, хоть и полная трудностей, жизнь Стаса нарушится, оставив после себя фотографии и болезненные воспоминания: парфюм Макса, лекарства, разбросанные по всей квартире, вещи и разбитое сердце Давыдова, что Максим заберет с собой. Пару раз возникнет желание тихо вскрыть себе вены, но представив глаза Макса, что так цеплялись за жизнь, Стас просто не посмеет лишить себя высочайшего подарка — жизнь. Он будет бесцельно, словно тень, ходить по опустевшей квартире, не зная, куда деть переполняющую нежность, что предназначалась Максиму, и боль. Возьмёт себе котёнка с удивительными красивыми серыми глазами, совсем, как у Макса. И вечерами, оставаясь наедине лишь с самим собой и котом (который, непонятно почему, стал Максом) Стас позволит себе почувствовать солоноватый привкус слёз и крови с прикушенных губ. А котёнок будет слизывать эти слёзы, будто приговаривая: «ты чего, Стас, я же есть у тебя». Но это через месяц. Сейчас два влюблённых по уши в друг друга человека сидят напротив, деля мороженое и последний месяц лета.