Алекс

Увидев его впервые, я был удивлён. Он был так необычен для моей компании, моего окружения. Никогда я не видел, чтобы парень вёл себя так с парнями же. Он был скромен, но не замкнут, смущался и опускал глаза. Эти качества казались столь чуждыми для нашей громкой общности, что он заметно выделялся. Он был прекрасно мил. Его малокровный цвет кожи и огромные цвета дневного неба глаза с ярко выделяющимися дугами ночи над ними завораживали. Меня непроизвольно влекло к нему, но это ни чуть не удивляло, люди всегда более охотно общаются с людьми приятной внешности. Но был прекрасен он не только снаружи, но и внутри. Его мысли и то, как он их высказывал, касались всех уголков моей души. Все свои эмоции он передавал в ярчайших красках, что заставляло меня словно переживать эти моменты вместе с ним. Это было тем, чего мне так не хватало. Эмоции. Мне было мало своих и никто не мог поделиться со мной личными. Никто. Кроме него. Не знаю дело ли здесь в масштабном словарном запасе или в чём-то ином, но я прочувствовал все его переживания прошлого, неудачи и радости настоящего. Мы проводили уйму времени вместе, нас сильно объединили одинаковые умения говорить и слушать. Взаимоотношения крепчали. И однажды ночью, бродя по городу в компании друг друга, мы остановились на крыше одной из заброшек. Он говорил, я слушал. Слушал и наслаждался его фарфоровыми чертами. Его уже давно не смущал мой пристальный взгляд. Ещё при зарождение нашего общения я сообщил ему, что для меня он словно квадрат Малевича, предмет эстетического наслаждения. Повернув голову к Востоку, я вслушивался в его голос. Такой приятный, ласкающий. По интонации я мог определить когда он улыбается, а когда уводит взгляд в пустоту погружаясь в воспоминания. Ожидая рассвета разговор ушёл в тему личных отношений. Мы старались не затрагивать подобных тем, но не из-за личностного характера, а из-за банальности и незначительности. Закончив свой непродолжительный рассказ он выжидающи замолчал. И я стал говорить, с надрывом, с болью, с горечью потери. Но вовсе не с потерей любви, с потерей времени. С ужасной болью воспоминаний о глупой иллюзии, за которую был готов отдать жизнь. Я заткнул одной рукой рот, когда понял, что мой голос гораздо выше требующегося тона. В груди свербило от обиды на самого себя. И я почувствовал. Почувствовал его руку ложащуюся поверх моей. Его кожа это не шёлк и не бархат, это что-то совершеннее, гораздо нежнее и мягче. Я закрыл глаза. И эстетическое наслаждение стало рецепторным. Его тепло и запах выводили меня даже не в астрал, они уводили меня куда-то в нирвану. Я не понимал за что мне, столь отвратительному, морально прогнившему насквозь человеку, это наслаждение. Хотя нет. Я знал. Чем выше летаешь, тем больнее падаешь. Я знал, что упаду. Но в тот момент переплетения наших пальцев я думал лишь о том, как мне хорошо. О том, что мне бы хотелось приложиться к нему всем телом и впитать в себя, чтобы мы всегда были рядом. Открыв глаза, я увидел его лицо совсем близко. Его огромные глаза, уже с отблеском восходящего солнца, чуть спадающие на них белёсые волосы и немного приоткрытые губы, словно замершие при невозможности подобрать слов. И вот я снова на берегу моего душевного океана. До знакомства с ним здесь всегда был штиль. Но теперь здесь постоянно бушуют волны, захлёстывая и утаскивая меня за собой. Разглядывание его лица длилось несколько мгновений и он поцеловал меня. Я в самой гуще океана, меня бросает из стороны в сторону, постоянно накрывая с головой. Мне не хватает воздуха, но я готов задохнутся. Теперь я уже сам бросаюсь навстречу волнам и тону доходя до дна, а затем снова поднимаясь к свету. Быть может я давно умер и нахожусь в раю, но там, к сожалению, я уверен, мне нет места. Я желал, чтобы момент нашего поцелуя продолжался дольше. И он действительно растянулся на несколько часов, пролетевших, как луч света давно взошедшего солнца. Мне было мало. Мне нужна вечность. С ним.