Фиолетовые горы

— Симка, а что это было? Мы уже идем от подъемника, возвращаясь с к автобусу. Горы снизу выглядят совершенно невпечатляющими. Блеклыми какими-то. — Не знаю, — она пожимает плечами, поправляя ремешок камеры. — Знаешь, я ведь сейчас влюбилась немножко. Вопросительно приподнимает бровь. Пожалуй, слишком наигранно. — Н-да? — как бы подразумевая этим вопрос «в кого». — Да. В это все. В горы. В мир, — серьезно отвечаю я, и утягиваю Симу в сторону, к кованой оградке набережной. — В жизнь уж точно. Мы эту речушку видели там, наверху, как она обрушивалась бурным белым потоком пены с высоты — и куда-то между камней и деревьев, скрывалась, а потом такой же шумной и журчащей вырывалась — и текста дальше. Здесь, закованная в бетон набережной с двух сторон, едва сочащаяся по самому дну, она выглядела жалкой. — Чего тебе? Опоздаем, — Сима передергивает плечами. — Вечно ты со своими. — Глупостями? — Глупостями. — А что там было, Сим? Она смотрит на розово-желтые домики «под Альпы», на местные деревья и яркие вывески и, кажется, смягчается. — Давай сфотографирую? Фотографирует. Я в конце еще дергаюсь, чтобы оставить что-то смешное: рожицу или жест. Просто на память. Симка не одобряет. Она очень серьезная и занудная бывает, но это ладно. — А все-таки, Сим, что это… — Было? — перебивает она меня. — Или не было… — передразниваю я ее, по-глупому смущенно улыбаясь. Было ведь все-таки, было! Были горы, такие фиолетовые, что я поверить не могла, что они настоящие. Симка все пыталась сфотографировать и говорила, что жалко — не поверят. Скажут: «Фотошоп». — Это уже не глупости, Соф, это… это… — она ищет нужное слово, но не находит. Как и я не нахожу слов для того, что было. — Серьезности? — предполагаю я, а Сима только морщится, как от зубной боли, и убирает фотоаппарат в футляр. Я ведь просила ее убрать камеру и просто постараться насмотреться, насколько возможно. На всю жизнь было бы невозможно, потому что такого всегда будет слишком мало. Или слишком много, потому что пробудь я там на минуту дольше, я бы не смогла потом видеть все внизу. Я внизу бы ослепла без того неба и того простора, как русалка бы задохнулась на суше. А какое оно все было чистое!.. Мы опасно, почти к самому краю подобрались. Сначала Симка шла за цветами: с сухими длинными листиками и венчиком белого пуха. Я за ней. А потом мы увидели край и не смогли уйти. «Дай руку, я упасть боюсь», — Сима сама попросила. Я дала. Мы взялись за руки и так стояли. У ее свитера рукава слишком длинные, так что шерсть колола мне запястье. — Давай поторапливаться, — Симка берет меня как ребенка по локоть и тащит к стоянке автобусов. — Ну что это было? — уже на ходу, смотря Симке в спину протягиваю я. Помню и Симкины синие от холода губы, почти цвета тех самых гор. — Ну чего ты заладила-то? Но я же помню, как мы там стояли. Я же помню те фиолетовые снежные вершины, я помню те сиреневые камни — совсем не холодные, даром что снег лежит! И помню Симкин колючий свитер, и ее совсем не колючий взгляд. К свитеру я могла щекой прижиматься, и он, на удивление, совсем не казался колючим: даже мягкий, пахнущий гостиничным мылом. Только щекой и могла прижаться, потому что Симка выше. На голову выше. — А что это было-то, Симка? — переспрашиваю я уже вечером, в номере, когда мы погасили свои прикроватные лампочки. — Горы, Соф, горы, — и, выразительно, слишком наигранно, зевая: — спи.