Окурок

— А я, наверное, в Германию свалю. Девица, как раз делающая маленький глоток обжигающего кофе, закашлялась. Конечно, он не подгадывал. И сказал это, сидя на подоконнике, вообще с бухты барахты. Но результат был таков, каков он был — два светлых недозеленых глаза сверлили искривленную линию губ и нос с горбинкой. — Опять? — отставив кофе на прикроватный столик, она потянулась, так, словно он и не сказал ничего стоящего. — Это не моё, — хмыкнул он и отвернулся, так, что рыжая могла видеть только значительно укороченный хвостик кудрявых волос. Сашу это все достало. Как и всегда, он долго думал, забивал, пустовал, настаивал, а после… огорошивал кого-то из близких этой фразой. Вот какое еще идиот будет в девятнадцать сворачивать с протоптанной дорожки? Эй, придурок, у тебя были стиль, слово, меткость речи — и где оно теперь? Где язык, где совершенство фраз и точность самовыражения? Ах, да. Ведь это «не твоё». А, к черту. Саший покрутил в руках окурок сигареты, вытянул руку и со скрипом открыл окно. С улицы тянуло ветром, шумом и городской пылью, она оседала на лице, западала во взгляде и осадком оставалась где-то в легких. Саший швырнул окурок вниз и потянулся к пачке в кармане джинс, чтобы создать новый. Не вышло — чьи-то настырные теплые пальцы выдернули сигарету из зубов, а чьи-то губы — заткнули поцелуем. — Вот и чего ты ждал, а? — фыркнула обнаженная девица, морщась от солнечных лучиков, запрыгавших по веснушкам на носу, — Горе ты мое луковое. Дурак, если одним словом. — Дурак, — согласился он несколько вымотано, скучно и пусто. А после, будто тенью предыдущего озорства, прежнего мира, пера и света — улыбнулся: — Рыжая моя… я скучал.