Веточка мяты

POV Дазай Шаги громким эхом разносятся по практически пустому коридору. Все вокруг пропитано едким запахом хлорки и дезинфицирующих средств, изредка мимо пробегает спешащий доктор или медсестра. В этом месте каждая минута, каждая секунда может стать последней, а любое неосторожное движение отобрать чью-то жизнь. Каждый день я вижу, как из какой-то палаты вывозят очередного пациента, ушедшего на покой. Редко когда кто-то все же выбирался из этого места, выбравшись из лап смерти, из цепких объятий раковой опухоли. Тут люди умирают в жутких мучениях, от боли, что разъедает изнутри, от отчаяния, что уничтожает душу и разум. Но тот, в чью палату я направляюсь, все еще не сдался. Я знаю этого пациента с ранних лет. Мой папа всю свою жизнь проработал в этой больнице, а Рюноске был ее вечным посетителем. Признаки рака легких у Акутагавы нашли еще в возрасте пяти лет. Сначала опухоль была размером с горошину, но к его десятилетию она выросла до 3 сантиметров. Родители мальчика убивались в горе, опухоль была злокачественной и не подлежала удалению. Удивительно, но рак особо не тревожил мальчика, кроме того, что вызвал хронический кашель, и Рюноске запретили заниматься физкультурой. К 18 годам здоровье Акутагавы резко пошло на спад. Парень начал задыхаться по ночам, раковые клетки перешли на ткани желудка, и Акутагава нередко блевал кровью. Естественно, парня поместили в больницу, выбраться из которой ему теперь не по силам. Почему я стал навещать Акутагаву? Все очень просто. Я влюбился. В этом парне было нечто такое, чего я не видел ни у одного пациента больного раком. Акутагава до безумия хотел жить. Парень цеплялся за любую возможность жить как можно дольше. Длительная химеотерапия практически до основания разрушила его иммунитет, и ее пришлось прекратить. Будучи полностью облысевшим, парень не унывал и часто подшучивал над собой, говоря, что теперь он сможет сокрушить всех одним ударом. На сегодняшний день волосы уже отросли до прежней длинны, и Рюноске вновь выкрасил кончики длинных прядей в белый цвет. И вот, я вновь стою перед дверью палаты номер 19 и вновь боюсь, что если я постучу, то с той стороны мне никто не ответит. Боюсь, что если я открою дверь, то увижу пустую палату, которую уже подготовили для другого пациента, который будет отбывать тут последние годы, а возможно и дни своей жизни. Костяшками пальцев тихо стучу в дверь и тут же зажмуриваюсь от ожидания, которое тянется более чем целую вечность. — Открыто, — хриплым голосом отвечает Акутагава, и я быстро открываю дверь, словно боясь, что это был совсем не Рюноске, а совершенно другой человек. — Привет, — мягко говорю я, когда вижу все того же Акутагаву. За два года в больнице Акутагава достаточно сильно исхудал, каждое движение становилось делать все сложнее, а боль в легких и резь в животе были невыносимо сильными.Темные глаза были словно бездонные дыры на фоне бледного, будто стена, лица и впалых щек. К худым рукам было подведено несколько капельниц, тело украшало множество катетеров, а аппараты тихо пищали, оповещая о том, что Рюноске все еще жив. — Ты можешь кое-что для меня сделать? — неожиданно спрашивает Акутагава, глядя на меня в упор. — Несомненно, все, что попросишь, — без раздумий отвечаю я и ближе подхожу к лежащему парню, который давно слился бы с цветом пастельного белья, если бы не эти черные глаза и волосы. — Попроси, — Рюноске делает глубокий вдох, прежде чем вновь заговорить. — Попроси, чтобы больше не мыли в моей комнате с хлоркой. Еще одной особенностью Рюноске было то, что он всегда называл свою палату комнатой, ведь считал больницу своим домом. В его палате комнате были все удобства, что есть в самой обычной жилой комнате. Тут был и небольшой телевизор, и стеллаж с книгами и даже тумбочка желтого цвета, на которой поместились часы в форме кошки и букет белых лилий. — Хорошо. Тебе не нравится запах? — я медленно опускаюсь на стул, что стоит рядом с кроватью Акутагавы. — Да. И еще, я хочу, чтобы ты купил хороший ароматизатор с запахом мяты, — парень медленно поворачивает голову в мою сторону и берет меня за руку. — Я хочу, чтобы тут пахло как дома, а не как в больнице. — Я постараюсь уговорить Мори-сана, думаю, он должен разрешить нам устроить для тебя подобную ароматерапию. Только вот, как насчет того, чтобы заменить ароматизатор на аромо-лампу? — я аккуратно беру ладонь Акутагавы в свою руку и начинаю целовать его тонкие пальцы. Парень сипло выдыхает и делает новый вдох, который дается ему с еще большим трудом, чем прошлый. — Это правда конец? — шепотом спрашивает Рюноске. Его веки медленно закрываются, и он шумно сглатывает. — О чем ты? — я стараюсь предать голосу максимум ноток непонимания, хотя мы оба знаем, о чем идет речь. Акутагава умирает, и это неизбежно. Опухоли растут с каждым годом, в легких она уже достигла размеров около десяти сантиметров в диаметре, а опухоль в желудке пяти сантиметров. — Мне больно, Дазай. Больно не физически. Мне больно от того, что я могу закрыть веки и больше я не увижу тебя. Больше ты не придешь ко мне и не будешь держать за руку. Я больше не буду вдыхать аромат цветов, которые ты мне приносишь, и не обсужу с тобой очередную книгу. Мне больно от того, что если я умру, ты будешь страдать, Дазай, — все так же тихо отвечает Рюноске и вновь делает шумный вдох. — А теперь обними меня. Я ничего не отвечаю. Мои слова сейчас лишние, я знаю, что это конец. Игра окончена, занавес опускается. Акутагава уже еле дышит, и максимум, который ему остался, это неделя. Мне также больно. Больно, что я ничего не могу сделать, что в моих объятьях Рюноске может умереть. Еще больнее становится, когда я обнимаю парня. Его худое тело дрожит, складывается такое ощущение, будто если я сожму его чуть крепче, то услышу хруст ребер или же случайно раздавлю парочку его органов. Акутагава цепляется за меня, цепляется за те последние дни жизни, что ему остались, худыми пальцами комкая белый халат. На следующий день я с удовольствием выполняю просьбу Рюноске, и отныне в палате витает приятный и легкий аромат мяты. Запах мяты отныне преследует меня всю мою жизнь. Когда я в последний раз видел Акутагаву я так и не успел сказать ему о своих чувствах. Впрочем, ни ему ни мне не нужны больше слова, это понимал каждый из нас. Когда я пришел в пустую палату комнату, тут все еще витал запах мяты. Да и сейчас я не замечаю, как зажигаю ароматическую лампу, используя исключительно масло с запахом мяты. Ведь этот запах напоминает мне о тебе, о твоей силе духа и о том, что не надо сдаваться даже в тот момент, когда ты знаешь, что все потеряно. И я не сдамся, Акутагава, я буду жить, столько сколько позволит мне жизнь. И каждый раз, я буду подносить к твоей могиле четыре белых лилии и веточку мяты. Покойся с миром, Акутагава Рюноске, скоро мы с тобой будем вместе, ведь меня положат в палату номер девятнадцать с диагнозом рак мозга. Но я обещаю, что буду бороться и не сдамся до самого конца.