На рассвете

За горизонтом, очерченным крышами пустынных складов, появились блеклые просветы. Закравшись в самое сердце врага, узкая полоска света разделила темноту на две половинки, разрушая порядки, установленные Царицей-ночью, и окрашивая ровный строй облаков белыми красками. Маленький, узкий островок становился все шире, и вскоре восточный край неба заалел. Настырный плач цикад, тонущий в молящем стоне ветра, перестал казаться заунывным воем. А на покрытой побитым асфальтом дороге перестали раздаваться тихие, шаркающие шаги, с пугающей точностью созданные его воображением и напоминающие о том, что его поиски еще идут. С наступлением рассвета до него перестало доноситься хриплое дыхание девушки, что он слушал, сидя рядом с ней в те последние секунды ее жизни, оборвавшейся ровно пять часов назад. Проведя рукой по вечно стоящим торчком волосам, он усмехнулся. Это было слишком непривычное ощущение. Все происходящее казалось нереальным. Ужасным кошмаром, который должен был уйти с рассветом. Тьма, царящая в полуразрушенном складском помещении, отступила, впуская первые лучи солнца сквозь дырявую крышу. Крик вороны, приземлившейся на перекладине, стал первым криком петухов. Но кошмар не развеялся. Эта ночь была короткой. Очень короткой для того, кто все эти часы, подаренные человеку на сон и отдых, провел в пути, петляя в вымощенных переулках и внимательно вслушиваясь в звуки погони. Он знал, как запутать след и как оставаться незамеченным, когда на его хвосте сидел весь переполошенный Готей, отправленный на его поиски. Была у него в рукаве парочка трюков, о которых никто и понятия не имел. Лишь измотавшись, он вернулся в свое убежище. Он знал, как скрыться за пеленой шумного гулянья и уйти в тишину мрачных переулков. Давным-давно он придумал предлог, под каким можно выманить ее. В его голове уже долгое время зрело несколько идей, как начать этот разговор. Все вопросы, записанные на листке и хранимые в дальнем углу в ящике его письменного стола, стояли перед его глазами. Но он не знал, что ее слова в одну секунду лишат его последней надежды. Огонек, подпитываемый дровами его планов и фантазий, гас с каждой ее новой фразой. И вдруг он исчез вовсе. Зябко. В хаори без рукавов было холодно. Он не понимал, как мог провести в нем всю эту ночь. Он сидел, прислонившись к стене, и который час в исступлении смотрел через мутное стекло сначала на звездное небо, а теперь уже на кроваво-красную полоску, проглядывающую над зданием соседнего склада. Он был ранен. Болезненные порезы, которыми одарила его девушка, все еще кровоточили. И рука была вся заляпана красным. Чья была эта кровь: его или ее? Он с трудом встал и подошел к проржавевшей бочке, заполненной дождевой водой, и сунул окровавленную ладонь в ледяную жидкость. На миг пелена спала, и перед ним предстало его отражение. Не его лицо вырисовывалось в контурах на мутной глади, не его губы скривились в хитрой улыбке, не в его глазах плескалось то самое отчаяние. Он не заплачет. Нет, он не заплачет. Зачерпнув воды, он умылся, смахивая непрошеные соленые капли. Он зажмурился и снова распахнул свои карие глаза. Он зачерпнул еще одну порцию воды и просто окатил свое лицо. Темные пряди прилипли к коже. Рядом с бочкой лежала рука. Рука шинигами, который был мертв уже несколько часов. Шинигами, который был его отражением. Шинигами, который был его двойником. И он был бы безумно рад, если он сам был бы лежащим перед ним оригиналом, а не жалкой копией. Чужой взгляд все еще смотрел на него. Им вновь одолело то же безумие, что нахлынуло на него в тот миг, когда его меч вонзился в ее грудь. Откуда-то в обессилившем теле появилась недюжинная мощь, и, расплескивая воду, огромная емкость полетела в сторону мертвеца. А он повалился на землю, прямо в эту растекающуюся огромную лужу. В его голове все еще звучал тихий, вкрадчивый голос: — Все закончилось. Слишком много лет, слишком много страданий… Ты всегда был так далеко. И твой уход… А он появлялся всегда, когда мне было тяжело. Он был со мной. Он меня спас. Я люблю его… Хисаги Шухей отдал бы многое, чтобы услышать эти слова. Но он никогда их не услышит, покоясь на ледяном мокром полу заброшенного склада. А рядом с ним, вглядываясь в ненавистное лицо, лежал его близнец, уверенный в том, что когда он вернется в Лас Ночес, Айзен снимет свою иллюзию. Это избавит его от бесконечных вопросов, почему Хисаги Шухей, верный своему делу лейтенант девятого отряда, убил свою возлюбленную Мацумото Рангику безо всяких весомых причин. Это запятнает его имя и честь, и никто не узнает, кто был ее истинным убийцей. Ичимару Гин мог бы исправить ошибки прошлого. Он мог бы повернуть время вспять, если бы она захотела. Он мог бы подарить весь мир Мацумото Рангику. Но его слепая ревность забрала ее жизнь несколькими ударами острой катаны. Она сопротивлялась. Она хотела жить. Она хотела еще немного насладиться своим эфемерным счастьем. Пальцы подрагивали, рука тянулась к бледному лицу, залитому слезами. А он мечтал видеть только ее улыбку. Она уже не дышала, когда он коснулся ее теплой щеки и в ужасе отшатнулся, осознав то, что натворил. Теперь Гин, пребывая в чужом облике и истекая кровью на грязном полу, уже никогда не поймет, что не нужен ей был весь мир. Не нужны эти жертвы, не нужна месть, не нужно его притворство. Она хотела то, что он… мог бы ей дать? Она хотела любви. А чего добивался Гин?