***
Виктору было отвратительно. Он сам казался себе до ужаса отвратительным. Он ничего не мог. Он думал: что может быть проще? Просто посмотреть выступления на Гран При? Что может быть проще? Оставаться в стороне, где от тебя ничего не требуется. От него больше н и ч е г о не требовали. Он больше ничего не должен был доказывать. Всего-то. Ничего не делать. Только смотреть и улыбаться. Виктор не смог. Все вокруг продолжали двигаться, бороться, азартно защищать свои идеи. А он просто стоял и должен был только смотреть. Потому что, он не успел. Он хотел, он бился над программой, он пытался создавать, но все было не то. Он рвался к совершенству, но оно уходило от него оставляя лишь прожжённую дыру в груди и усталость после множества бессонных ночей. Он сходил с ума. Он топтался на месте. Он рвался вперед. Он не двигался. Он бился снова и снова. Но время неумолимо шло, бежало, летело вперед. А он оставался на месте. Тело его не слушалось. Мысли его не слушались. Он больше не мог облечь идею в искусство. Он знал, что мог. Знал, но не получалось. Силы его просто покидали, а результат никак не приближался. Его затопило отчаяние. Яков положил свою тяжелую узловатую ладонь на его плечо и тихо сказал: «Вить, не надо». И Виктор понял: не надо. Виктор лучезарно объявил об уходе, не смотря на ужас, отражавшийся на лицах его команды. Он отчетливо осознал: больше не надо. Виктор знал, что нужно жить дальше. Он должен был стать тренером, как, например, Яков, или хореографом, как, например, Лилия, он должен был двигаться, не стоять. Он должен был успевать за временем. Но он не мог заставить себя пошевелиться. Пресса столько раз освещала его таланты. «Божественно талантлив». А он не талантлив. Он просто умел хорошо делать то, что умел. А теперь он больше не может этого. И всего остального тоже. Он знал, какую ответственность несет на себе. Он знал о своем значении. И тем тяжелее ему было заставить себя научиться чему-то новому. Он смотрел на Плисецкого, который по-павлиньему хорохорился и приговаривал, что старикам не место в спорте, и ловил на себе загнанный испуганный взгляд мальчишки, чей бог был изгнан с Олимпа. Юра стремился стать таким как он, превзойти его. Но что, если и он сломается, как Виктор на вершине своего великолепия? Ему было страшно. И Виктор знал это, но поделать ничего не мог. Карабкаться вверх он отучился много лет назад, когда впервые занял призовое место. Виктору было трудно дышать здесь, дышать этим затхлым воздухом. Его окружали люди, которые ничего не знали ни о нем, ни о сломанной жизни. А Виктор должен был улыбаться и смотреть на этот мир полный лжи и лицемерия. Мир, который переварил его и не поперхнулся. Теперь Виктор понимал, что эта безжалостная участь ждет каждого из спортсменов и ему было больно смотреть на их радостный блеск в глазах. Поэтому он вежливо улыбнулся и ушел, не прощаясь. Ему нужен был воздух. Ему нужно было заставить почувствовать себя живым. Заставить себя не думать. Исконно русского «Устал думать - напейся» сегодня было недостаточно. Ему нужно уединение, свобода, ясность ума. Он знал, где хочет оказаться. Он натянул капюшон своей мастерки на глаза и подумал, что это нечаянное сходство с Юркой отдает горьким каламбуром. Ноги сами привели его к небольшому московскому дворику недалеко от Дворца Спорта. Там были качели. Такие же как в детстве, старые, скрипучие, болтающиеся на цепях, но достаточно удобные для взрослого мужика, потерявшего смысл жизни. Виктор шел в темноте по памяти. Вечно горящая и живая Москва никогда не тратилась на освещение спальных районов по ночам. Уже подойдя совсем близко, он увидел, что одни из качелей заняты. Какой-то парень в темной толстовке с глухо натянутым на лицо капюшоном мерно покачивался в такт одному ему ведомой беззвучной мелодии. Сидел на качелях и смотрел на сияющий диск луны в еще высоком осеннем небе. Виктор был не против. Виктору было все равно. Виктору нужно было только собственное волшебство. Он рухнул на соседнее сидение и тоже поднял взгляд к луне. Ночной воздух бросил в его лицо холодный порыв ветра, когда Виктор оттолкнулся и со всем оставшимся ребячеством стал раскачиваться на качелях, издававших громкий скрежещущий скрип. Он не отрывал взгляда от яркой и холодной луны. Она светила так ясно, словно была способна очистить его жизнь от всей скопившейся грязи. Холодный ветер резал глаза, от чего они начинали слезиться, но Виктор словно хотел взлететь, дотронуться до сверкающей чистотой и невинностью луны. Присутствие рядом незнакомца его почему-то не смущало. Даже наоборот. Виктору показалось, что у них схожие проблемы. А может он это додумал? В любом случае, Виктор был рад, что тот скрывается за капюшоном и не пытается заглянуть под его собственный, словно у них есть общая тайна. А еще он был почему-то рад, что парень не ушел. Может Виктор просто свихнулся от одиночества? Но тут парень оттолкнулся и начал раскачиваться рядом с ним в такт. Их качели вместе создавали непередаваемую какофонию звуков. Виктора почему-то это рассмешило.***
Юри напрягся, когда рядом с ним опустился незнакомец. Первым его желанием было сбежать, но уходить отсюда почему-то не хотелось. Его шея уже затекла, но он упорно продолжал сидеть, запрокинув голову, не отрывая взгляда от яркого света луны. От незнакомца исходил запах дорогого парфюма и дорогого алкоголя, но это не вызывало отвращения, скорее наоборот. Юри испугался, что тот заговорит и разрушит его только начавшее приходить спокойствие, но тот молчал. Юри даже отвлекся от собственных мыслей, размышляя, что могло привести этого парня на соседние качели среди ночи, и не стоит ли ему начать переживать. Но тут незнакомец перехватил цепи поудобнее, и с разбегу бросил качели вперед, раскачиваясь. Боковым зрением Юри видел, как тот взмывает с каждым разом все выше и выше. Вылетая вперед, он давал Юри возможность разглядеть его красную мастерку и крепко удерживающие цепи красивые руки. Внезапно Юри стало спокойно. Все проблемы отошли на второй план. Сейчас самым важным казалось раскачивать детские скрипучие качели под ярким светом осенней луны. Юри почему-то захотелось смеяться. Ему почему-то стало легко. Он легкомысленно оттолкнулся от пыльной земли взлетая в след за его незнакомым «партнером». Раскачиваться в один такт, взлетать и падать вместе, почему-то казалось обоим невообразимо важным и необходимым сейчас. Ни один из них не повернул головы, чтобы развеять анонимность. Разве важно, как выглядит человек, если вы взмываете ввысь вместе и на пике, за секунду до падения, вместе жадно ловите воздух обветренными губами. И вместе падаете в свободное парение спиной вниз. Виктор не знал, чувствует ли этот парень то же, что и он. Ощущает ли этот магнетизм. Виктору только захотелось как в детстве взяться за руки и раскачиваться вместе и дальше. И не важно, как бы это могло выглядеть. Юри вдруг самому захотелось заговорить. Не важно, о чем, просто рассказать какую-то смешную мелочь из детства и вместе посмеяться. Жаль, что он не знал русского. Луна благородно и правильно светила с ночного небосвода, словно излечивая своими прохладными лучами их больные души.***
Возможно, через несколько минут во двор выйдет злой дядя Миша с первого этажа и остановит их парение, требуя немедленно осознать который час и прекратить шуметь. А возможно их полет никто никогда не остановит.