Ookami no Kakyoku

      …Он смотрел, как солнце осторожно, будто нехотя, клонилось к закату. Камень, на котором так удобно было сидеть, ещё хранил тепло жаркого полудня, и можно было посочувствовать тому несчастному, чья смена случилась раньше: именно на него летнее солнце обрушивало все потоки беспощадных лучей, и те четыре часа, что ему пришлось провести на этом месте, вероятно, показались ему адом. Но сейчас со стороны реки Сандзу, серебряной лентой огибающей западные края Генсокё и теряющейся где-то среди Окраинных гор, уже струилась вечерняя прохлада, и тяжёлая в иные времена служба всё-таки была вполне сносной.       Как только солнце коснётся края западных гор, эта смена закончится, и можно будет почувствовать себя, наконец-то, свободным. И отправиться с друзьями, например, на их любимую лужайку, где они собираются для игры в сёги, или вообще посидеть в таверне óни, если им удастся проскочить мимо всевидящего взгляда Тэммы-сама. В прошлый раз не удалось, и это закончилось двумя дополнительными часами на этом месте для каждого из них… Но вдруг на этот раз получится?       В надежде скоротать время он отложил свой меч, и, засунув руку за пазуху, извлёк оттуда небольшую флейту. Эх, сколько воспоминаний о далёком прошлом хранил этот маленький кусочек дерева!.. В какой уже раз он приложил флейту к губам и, прикрыв глаза, начал вспоминать ту самую, давно знакомую мелодию. Суть этой мелодии для него всё равно оставалась непонятной, но сейчас не хотелось об этом задумываться. И, осторожно оглядев окрестности — не идёт ли незваных гостей или Тэммы-сама, которая вполне может его отчитать за непозволительные занятия на посту, он приложил пальцы к клапанам — и тихая чарующая мелодия начала разливаться в тёплом вечернем воздухе.              — Хираку! — знакомый голос прервал эту идиллию.       Ох, он так и не заметил, как время его смены подошло к концу. И надо же, сейчас снова именно она принимает у него пост. Тэмма-сама что, издевается над ним, составляя такой график?..       — Э… Момидзи? Это самое, добрый тебе вечер, ну… — почему-то именно с ней у Хираку не получалось разговаривать так же легко и незатейливо, как со своими друзьями — да и почти с любым другим тенгу, который мог бы принять пост у него.       — Ну вот, опять. Ты вообще смотришь за входом? Что это такое? — Момидзи указала на меч, валяющийся на земле рядом с камнем, и, сложив руки на груди, недовольно дёрнула хвостом и посмотрела на Хираку с укором.       — Ну, всё равно же никто не идёт, да и кого мы можем ждать здесь в такое время? Ты и сама не хуже моего об этом знаешь…       — Ох, когда-нибудь ты меня доведёшь и я расскажу всё Тэмме-сама, будешь тут со мной препираться… — Момидзи недовольно хмыкнула. — Ладно, что уж говорить, давай, докладывай, какие происшествия во время твоего…       — Происшествие тут только одно было — ты пришла, вот, — Хираку попытался было пошутить, подняв глаза на Момидзи, но та отвернулась, будто не желая встречаться с ним взглядом. Постояв так немного, она тяжело вздохнула и, поставив свой меч и щит к камню, подошла к Хираку со спины.       — Сколько лет ты сторожишь это место, но всё равно остаёшься ни на что не годным щенком, — проговорила она, будто в пустоту, и улучив момент, резко схватила его руку, и Хираку, как всегда, не успев сориентироваться, уже понял, что сейчас последует.       — Уууууууаааааууууу! — разнеслось над горой ёкаев, когда Момидзи со всей силы сомкнула зубы на его запястье.       Несчастный тенгу отдёрнул руку и с виноватым видом прижал уши.       — Будешь ещё со мной шутить, — пробурчала Момидзи. — Ладно, будем считать, что происшествий не было, иди уже, я приняла у тебя пост.       Хираку подобрал свой меч с земли и угрюмой походкой направился прочь.       Сейчас бы в таверну, или с друзьями отдыхать, или… Хотя…       И тут он внезапно понял, что его почему-то не тянет сегодня развлекаться. Таверна, сёги, встречи с друзьями, прогулки по Генсокё — всё ему казалось каким-то бессмысленным. На него, конечно, иногда накатывало такое меланхоличное настроение — в особенности, как раз в те моменты, когда он пытался вспомнить ту самую мелодию. Но сейчас оно держалось почему-то слишком долго, да и случалось такое, если подумать, в последние времена всё чаще…       Казалось бы, что проще, чем быть простым солдатом армии тенгу? Живи в своё удовольствие, неси службу там, куда тебя определили, например, на посту у входа в деревню, играй с друзьями в игры или пей в тавернах, покуда позволяет жалование. Однако же, почему Хираку всё чаще посещают странные философские вопросы: кто он такой и чего хочет от этого мира?       Он в такой задумчивости уже прошёл половину пути от поста до деревни, когда догадался сунуть руку за пазуху — и немедленно обнаружил пропажу.       Флейта!       Как он мог её забыть?..       Хираку развернулся и бросился обратно на пост, и хоть он прекрасно понимал, что его флейте ничто не грозит, но беспокойство всё равно не отпускало его душу.       — Чего вернулся? Собираешься мешать мне выполнять мой долг? — Момидзи не очень приветливо встретила только недавно покинувшего её товарища.       — Э-э… Тут флейта, это самое… я забыл… — Хираку, путаясь в словах, то ли испугавшись реакции своей сослуживицы, то ли просто пытаясь отдышаться — хоть тенгу и быстры, но отнюдь не демонстрируют чудеса выносливости, — попытался объяснить причину своего возвращения.       — Если она тебе так дорога, что ж ты её забываешь-то везде? — покачала головой Момидзи. — Ладно, держи, и не мешай мне тут, хорошо? — она протянула Хираку его инструмент, всем взглядом показывая презрение. Он неловко улыбнулся в ответ, пробормотал «спасибо», и осторожно отправился восвояси, почувствовав, что ещё несколько слов — и его руке вновь придётся встретиться с зубами Момидзи.       Когда на Генсокё спустилась ночь, Хираку обнаружил себя сидящим под развесистым дубом, что рос на небольшой площадке среди скал. В нескольких метрах впереди него площадка заканчивалась обрывом, и отсюда было прекрасно видно большую часть Генсокё к юго-востоку от Ёкайской горы.       Далеко-далеко, в восточных Окраинных горах, скрытых вечерним туманом, беспокойно мерцал одинокий огонёк: острый слух Хираку улавливал шум, доносящийся оттуда, а значит — это был, без сомнения, храм Хакурей, откуда совсем недавно сюда к ним на гору пожаловала тамошняя жрица, чтобы, как она объяснила, «решить инцидент» — с ней тогда довелось встретиться Момидзи, и даже она не смогла эту жрицу отправить восвояси. Впрочем, как выяснилось, жрице и не нужна была деревня тенгу, она направлялась куда-то вверх, где, как говорят, обосновались какие-то пришельцы из Внешнего мира, что лежит за Окраинными горами, и даже выстроили там ещё один храм. А в храме Хакурей, судя по всему, как раз бурно отмечалось это событие…       Чуть ближе, зажатые между тёмными пятнами Магического и Бамбукового лесов, мерно поблёскивали немногочисленные тусклые огоньки деревни людей. Хираку не очень много знал об этом месте — вход туда ёкаям с горы был возможен лишь по особому разрешению, и не стоило лишний раз злить тех, кто следил за порядком. Хираку никогда один не заходил в деревню, хоть и позволял себе изредка побродить по лесам вокруг неё.       При этом ему часто везло на встречи с достаточно интересными личностями — например, в одном из лесов он как-то раз неожиданно столкнулся с обитающей там ооками-отоко по имени Кагероо, чьи предки, по её словам, жили в далёкой земле Ёйцу, а после того, как некий страшный враг разорил их родину, они были рассеяны по миру; и вот, родители Кагероо, попав в Японию, принесли вассальную клятву семье Идзуми, приняв фамилию Имаидзуми. Хираку был очень удивлён, узнав это — ведь когда-то он… Но нет, это явно не стоило рассказывать Кагероо, если Хираку хотел сохранить хорошие с ней отношения. Ведь он всегда старался строить хорошие отношения с представительницами противоположного пола, даже когда они были другой расы. С большинством это удавалось легко — но некоторые… Впрочем, неважно.       В другом лесу Хираку умудрился столкнуться с одной сумасшедшей волшебницей из людей, неслабо в тот раз подпалившей его хвост, и с её не менее сумасшедшим другом со смешным именем Мини. Он оказался явно более восприимчив к диалогу, и они с Хираку тогда вполне подружились и даже неплохо провели время, быть может, потому, что Мини сам был наполовину тенгу, хоть и карасу-тенгу, а не хакуро-тенгу. И хоть волки не очень уважали ворон, а вороны любили насмехаться над волками, эта граница между Мини и Хираку, пожалуй, с самого начала была очень слабой, а уж после десятка кружек в таверне óни она вообще перестала существовать.       Под самой горой раскинулся ещё более громадный и тёмный Ёкайский лес. Отсюда его было почти не видно — край уступа загораживал его, но Хираку знал, что именно этот лес, пожалуй, является средоточием магии в Генсокё наряду с Ёкайской горой. И если на горе за порядком следили тенгу и каппы, то в Ёкайском лесу царила полная анархия — и так же, как ёкаям с горы в деревню людей, людям туда тоже соваться не стоило: пропасть в нём было проще простого. Да что говорить, туда и не только люди не очень-то хотели заглядывать. Ведь даже некоторые деревья в этом лесу, как говорят, были сильными и могущественными ёкаями, что тысячи лет назад помогали войскам Юкари Якумо захватывать какой-то Изенгард, и не очень уверенным в своих силах представителям ёкайского племени не хотелось встречаться с такими созданиями. Нет, не то, чтобы Хираку был труслив, просто… Просто не хотелось.       Почти половина Генсокё отсюда была видна, как на ладони, а раскинувшееся над ним ночное небо, утыканное, словно диковинное покрывало, миллионами искрящихся звёзд, лишь добавляло очарования в этот тихий ночной пейзаж. И сегодня Хираку был именно в том настроении, чтобы сидеть здесь, под этим дубом и предаваться философским размышлениям. Не очень типичное занятие для хакуро-тенгу, но всё же…       Хираку достал свою флейту и, задумчиво покрутив её в руках, приложил к губам и затянул какую-то грустную мелодию.       Его друзья, наверное, уже вовсю занимались своими ночными делами. Одни из них, скорее всего, уже вливали одну за другой себе в рот кружки с пивом в таверне, другие, судя по бравым крикам, доносившимся откуда-то издалека — устраивали поединки со своими сородичами-воронами, карасу-тенгу, как в сёги, так и в даммаку; ещё кто-то, наверняка, спал после долгого трудового дня, проведённого в лабораториях капп — те не прочь были поиспользовать некоторых тенгу на подручных работах, взамен предоставляя их деревне некоторые достижения своей технологии.       Среди многих хакуро-тенгу Хираку был известен, как душа компании, не упускавший ни одной возможности погрузиться вместе с ними в шумный мир развлечений… Впрочем, как выясняется, они прекрасно справляются и без него.       Интересно, где они все?       И интересно, где сейчас Момидзи? Её смена должна была закончиться не так давно. Что она делает, чем живёт, правда ли она такая суровая, как хочет казаться?       И интересно, почему вдруг он задаётся такими вопросами?.. Может быть…       — Yume wa kaze…       Хираку вздрогнул, услышав за спиной знакомый голос. Мелодия оборвалась, и обернувшись, удивлённый музыкант увидел Момидзи, неслышно подкравшуюся сзади.       Несколько мгновений он пытался понять, не плод ли это его воображения, но потом всё же попытался взять себя в руки, справиться с волнением и сказать хоть что-то, что было бы уместно в такой ситуации.       — Э-э… Момидзи? Что… ты тут…       — Просто хотела послушать, как ты играешь. Нельзя? Ну тогда…       — Да нет, что ты, я… это… оставайся, конечно, если так… Но… Ты умеешь петь?       — Представь себе, — Момидзи, казалось, довольно улыбнулась, блеснув своими глазами в лунном свете. — Хотя, не то чтобы прямо умею, так что, если ты возражаешь, то…       — Э-э… — Хираку помотал головой и, словно стесняясь, почесал себя за ухом. — Ну, я не против, вот… Что это, ну, за слова?       — Уф… — вздохнула Момидзи. — Помнишь, когда меня на полгода сослали сторожить переправу на Сандзу из-за того случая? Вот я там кое-кого видела…       Хираку посмотрел вдаль, на звёзды, что медленно выплывали из-за горизонта, и Момидзи, подойдя к нему, села рядом на траву. Он почувствовал себя не слишком уютно вот так, рядом с ней, но его сослуживица, похоже, не обратила внимания на это, и вздохнув, продолжила:       — Вообще, я там видела многих людей. Те, кто умирают, желая чего-то, обычно лишь ругают синигами, перевозящего их, считая, что тот — причина их смерти. Те, кто встречают смерть в отчаянии, морально сломленные — просто молчат. Но однажды я встретила там дух одной человеческой девушки, кажется — она была столь спокойна, как никто ранее, кого я видела за свои дежурства там. Когда она оказалась в лодке синигами, она не начала ругаться и не ушла в себя, а просто начала петь эту песню. И тогда я поняла — именно так выглядят люди, которые умерли без сожалений, которые оставили свой мир, сделав в нём всё, что желали. И хоть я её не знала — она, похоже, была не из Генсокё, — эту песню я запомнила… Так, это, что это я тут перед тобой распинаюсь, ты вообще меня слушаешь? — Момидзи обиженно надула губы и посмотрела на Хираку.       — Э-э… ну да, слушаю…       — Ой, всё. Да ну тебя.       Она демонстративно отвернулась, и лишь через полминуты молчания, наконец, полушёпотом добавила:       — Играй уже давай…       Хираку посмотрел на свою флейту, будто в первый раз её увидел. Одно дело было играть для себя, но совсем другое — когда этого кто-то просит…       Получалось не очень — он сбился на первом же такте, но, дабы не сердить Момидзи и не испытывать почём зря на себе остроту её зубов, он начал снова. Ещё попытка вновь оказалась неудачной, но, встряхнув головой, он в третий раз вернулся к началу…       Тихая, будто испуганная, мелодия вновь полилась, словно отражаясь от ночного неба, полного звёзд, что нависло высоким куполом над Ёкайской горой. Хираку ошибся вновь, но Момидзи, будто не заметив этого, лишь начала петь:       …Yume wa kaze       Hikari michibiku       Sora to kumo wo koete yuku       Anata no koe hibike…       Вряд ли она могла потягаться в умении петь с Мистией, жительницей леса у подножия горы, но Хираку, казалось, внезапно почувствовал то, что скрывалось за её нетвёрдым голосом, то и дело не попадающим в ноты или убегающим вперед мелодии. Это придало ему сил, и мелодия окрепла, набрала силу и потекла ровным потоком.       …Shiawase to       Iya na omoide       Yasashii ima ga toozakaru       Shizuka na yoru tsuzuke…       Голос Момидзи уже не звучал так неуверенно, как в самом начале: она, казалось, забыла о Хираку, и, будто ступая по волнам его мелодии, кроме которой для неё вряд ли что-то сейчас существовало, выливала то, что скопилось в её душе, в слова песни.       …Kono basho ni nokosu       Ashiato sae       Kiekakete yugamu       Kizuato no you…       Где-то далеко в таверне друзья Хираку бурно веселились после окончания очередного дня. Но несмотря на то, что и сам Хираку считал подобное вечернее времяпрепровождение самым что ни на есть идеальным, сегодня он был благодарен судьбе за то, что он не оказался вместе с ними. Быть может, первый раз он играл на своей флейте для кого-то ещё, и при этом его не просили замолчать и заняться, наконец, «достойным тенгу делом», как его отец восемьсот лет назад…       …Shun no uchi ni komete       Sugaru kimochi subete       Subete omoi tsunage…       Мало ли шума ночью доносится с Ёкайской горы? Грохот различных агрегатов из долины капп, крики карасу-тенгу, летающих друг с другом наперегонки вокруг вершины, неспокойный шелест листвы вековых деревьев, среди которых таятся мелкие, но опасные ночные ёкаи, попискивание юккурей, забившихся спать к себе в норки… Той ночью к этой мешанине звуков добавилась и эта едва заметная на их фоне песня. И пусть никто не обратил на неё особого внимания, двоим её исполнителям это и не было нужно.