* * *
Встав рано утром и вступив в яркий морозный день, Дин вкатывается в работу и в разговор с Крисом, высоким светловолосым немногословным парнем, который примечателен, главным образом, своей молчаливой зверской продуктивностью. — Твой брат, — говорит тот. — Как думаешь, у него найдется время, чтобы немного посидеть и с другими детьми? — Конечно, — отвечает Дин. — Для тебя? — Он не особо хорошо знает Криса, но точно знает, что тот отец-одиночка, растящий двух мальчишек, близнецов-шестилеток. — Нет, у меня с этим все на мази, — говорит Крис. — Это для моего брата, Стива. — Он оглядывается и понижает голос. — От него только что ушла жена и оставила его с Мэган. Девочке всего три года, и Стив не может себе позволить перерыв в работе. Ему нужно, чтобы кто-нибудь посидел с ней, пока он не найдет кого-то на постоянной основе. Твой брат сделает это? — Конечно, — повторяет Дин. Он не знает, должен ли говорить это, проводить аналогию. В конце концов… — Невезуха, — говорит он. — И ты, и Стив — оба? Крис хмурится. — Мне надо возвращаться к делам. Скажи брату, чтобы позвонил Стиву. — Он протягивает замусоленный клочок бумаги. Отказ очевиден, и Дин не принимает его близко к сердцу. Вопрос снят. Парень наверняка не хочет обсуждать то, как его жена решила бросить его и детей — возможно, меньше, чем когда-либо, если он фактически заново проживает эту ситуацию. Это не останавливает Дина от того, чтобы поднять тему в разговоре с Филом, за ланчем, — но тот тоже отмалчивается. — Такое случается, — говорит Фил, после чего возникает неловкая пауза, пока Дин не переключается на более безопасную тему, и вскоре оба смеются и расслабляются, как обычно. Но весь оставшийся день разговор все равно вертится у Дина в подкорке, перетекая в то русло, которому он выучился доверять. К тому моменту, как он возвращается домой и передает Сэму предложение, мысль начинает обретать форму. — Сэм, а сколько в городе отцов-одиночек? — спрашивает Дин. Сэм задумчиво глядит на него. Он считает на пальцах. — Тот первый парень с твоей работы. Лучшая подруга Мейзи, Тесса, — она живет только с отцом. Мэтт, в баре. — А теперь и еще один, — говорит Дин. — Стив. Сэм размышляет. — Этого достаточно? — спрашивает он. — Четверо отцов-одиночек в городе с населением сколько, пятьсот человек? Им всем за тридцать, все с детьми младше десяти? Своего рода закономерность, — говорит Дин. Он не вполне уверен, насколько верит в это. Ладно, летом это место явно гораздо более веселое. Но прямо сейчас, в разгар жестокой зимы, нетрудно представить, почему кто-то может захотеть уехать — особенно если она не из местных, а откуда-то, где теплее, или оживленнее, или не так сурово. И все же почти не имеет значения, настоящее это дело или нет. На добрых 95% весь смысл в надежде отыскать магическое решение, чтобы вытащить Сэма из хандры. Предполагаемое дело едва ли не единственная вещь, которую Дин еще не опробовал. — Да, — говорит Сэм — медленно. — Да. Ты прав. Это выглядит странно. Ну и хватит на вечер: не то чтобы они могут особо что-то сделать прямо сейчас. Но само согласие начать расследование, кажется, делает все проще — вновь раскачивает мозги Сэма в боевую готовность и развеивает летаргию, охватившую его в последние несколько недель. Весь вечер он остается внизу, играя в триктрак и поедая конфеты, болтая с Дином о малоизвестных президентах и прочей странной, посторонней чепухе, о которой лишь Сэм и может подумать, — и о чем Дин скучал с того времени, как они прибыли в город. Ложась в кровать, Дин ощущает, как ослабевает тугая лента тревоги, которая — почти неосознанно — завязалась вокруг его груди.* * *
В следующие несколько дней они начинают работать над делом: сперва небрежно, хотя вскоре наталкиваются на ряд помех, которые по-настоящему возбуждают у Дина интерес. Он пытается использовать личное положение, проводя в баре два вечера подряд, чтобы пить с Мэттом, Джеком и Крисом. За свои усилия он получает лишь похмелье — похмелье и запоздалое ясное ощущение, что в обсуждении их жен лежит нечто большее, нежели обычное табу. Конечно, можно предположить, что три мужика, которых бросили их женщины, могут захотеть пожаловаться друг другу об этом. Если и так, они не хотят вовлекать в это Дина. Вместо этого каждая его попытка направить разговор в это направление вежливо отклоняется, так что к концу второго вечера ему практически невозможно поднять тему так, чтобы это не было болезненно грубо. Фактически, все впустую. Сэму везет больше. Посреди недели он необычайно долго задерживается на работе, и Дин начинает беспокоиться, пока не получает смс: «В библиотеке. Вернусь как смогу». Дин понимает, что до странного доволен. Если в шесть вечера Сэм еще в библиотеке, которая обычно закрывается в пять, значит, он использовал свое обаяние на архивариусе. И если Сэм чувствует себя достаточно бодрым, чтобы флиртовать с дамами средних лет (навык, которым он обладает с тревожащей безотказностью, когда захочет), значит, темное облако, что нависало над ним в последнее время, действительно начало проясняться. Дин знал это. Скука никогда не шла Сэму на пользу. Это депрессивное настроение — всего лишь результат бездействия. Достойная охота — достойная цель — что-то, ради чего стоит расшевелиться, — и вскоре Сэм вернется к прежнему сообразительному и блистательному себе. Тихо мыча про себя, Дин копается в холодильнике. Вынырнув с пустыми руками, он решает заказать дешевую китайскую еду — это единственное место в городе, где продают блюда на вынос. Он выбирает то, что больше всего любит Сэм: курица с апельсиновым соусом, роллы с яйцом, краб Рангун. Они прибывают за несколько минут до того, как возвращается Сэм, и Дин раскладывает их на кухонном столе, умиротворенный запахом типовых блюд. Это якоря, от которых зависит Дин: дешевый фаст-фуд, у которого одинаковый вкус в любом городке, кассеты с убойной музыкой, которую он слушал всю свою жизнь. — Ну, порази меня, — говорит Дин, когда Сэм наконец входит, грея ладони дыханием, и скидывает верхнюю одежду на пол в коридоре. — Что ты накопал? — Ничего, — отвечает Сэм, но огонек в его глазах внушает надежду. — Ничего? — подстегивает Дин. — Да, — говорит Сэм. — Ничего ни о ком из них, и не кажется ли тебе это интересным? — Я не… — начинает Дин, и Сэм коротко нетерпеливо фыркает — тем самым исследовательским фырком в стиле «слушай, Дин, ты идиот», который настолько неповторимо характерен, что Дин не может удержаться от улыбки. Сэм наклоняется и подцепляет ролл с яйцом, откусывает от него бездумно, без гадливого взгляда, которым он последнее время смотрел на все, что ест. Он размахивает роллом, пока объясняет. — Слушай, — говорит он. — Ни одну из этих женщин не объявляли пропавшей и не разыскивали. В местных новостях об этом ничего нет: ни заметок, ни упоминания — вообще ничего. Я просмотрел все выпуски «Курьера» за последние десять лет. Готов побиться об заклад, что они не сообщали в полицию. Так, ладно. Дин врубается. Это странно. — И что? — спрашивает он. — Эти парни видели нечто, что не хотят обсуждать? Думаю, в этом есть смысл. Если ты увидишь что-то, не знаю, какое-нибудь морское чудище, протянувшее в окно щупальца и схватившее твою жену, то, наверное, не пойдешь в полицию, чтобы рассказать о том, что видел. Не тогда, когда у тебя маленькие дети и ты не хочешь, чтобы их отобрали. — Вполне возможно, — говорит Сэм. — Но это еще не все. — Он лезет в свою сумку, под лежащие наверху мятые на вид овощи. Морковка с отломанным хвостиком выпадает и катится по полу под холодильник. В конце концов Сэм достает то, что искал, — пять отксеренных листов, зернистых и испещренных точками, но все еще достаточно разборчивых: копии колонки объявлений из местной газеты. В углу каждой из них выделяется сделанная синими чернилами торопливая пометка Сэма, с записью о дате. — Это первое, — говорит Сэм. — Сентябрь 1994 года. — Его крупная кисть распластывается на странице, пальцы обрамляют заметку. Практичную и лаконичную. «АНОНС О ПРЕДСТОЯЩЕМ БРАКОСОЧЕТАНИИ ХЕЛЕН И КРИСА МАКАЛИСТЕРОВ. ЦЕРЕМОНИЯ СОСТОИТСЯ 17 СЕНТЯБРЯ, В СУББОТУ, В ЦЕРКВИ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА». — Все правильно, — говорит Дин. — 17 сентября, — говорит Сэм. — Теперь взгляни на это. «БРАКОСОЧЕТАНИЕ: ЛОРА И МЭТЬЮ ДЭРРОУ. 8 ОКТЯБРЯ». — Дальше — больше, — продолжает Сэм, раскладывая страницы, — пять свадеб за три месяца. Крис, Мэтт, Стивен и Джек — они все поженились в этот короткий срок. Как по-твоему, это не выглядит странно? — Пять свадеб? — переспрашивает Дин. Сэм подталкивает к нему последний листок бумаги. «ФИЛ И БАРБАРА КЕНДРИК. ОБВЕНЧАЛИСЬ НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ В ЦЕРКВИ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА. БЕЗ ПОДАРКОВ». Секунду Дин изучает страницы, жуя губу. Видеть здесь имя Фила неприятно, но он вынужден признать, что у Сэма веские аргументы. Даже более веские, чем кажется самому Сэму. — Дело не только в сроке, — говорит Дин. — Смотри. Нет фамилий. — Сэм поднимает на него взгляд, на его лбу, между бровей, собирается складка. — Эти женщины, — нетерпеливо поясняет Дин, — ни у одной из них не указана фамилия. Необычно, правда? — Ага. — Сэм барабанит пальцами по столешнице. Как-никак они повидали множество подобных объявлений. Хлеб и масло охотничьего расследования. — Обычно пишут фамилии обоих. — Братья смотрят друг на друга через стол. — Полагаю, мы знаем, кого расспросим следующим, — говорит Дин.* * *
— Это безумие, — повторяет Дин, когда они забираются в дом Фила через заднее окно. — Тогда предложи идею получше, — отвечает Сэм. — Я твердо знаю, что сейчас они в школе. Последние две недели Мейзи только и твердила, что об этом вечере танцев. — Мы даже не знаем, что ищем, — говорит Дин. — Просто… что-то, — предлагает Сэм. — Ну же. Ты начинаешь задавать вопросы о его друзьях, и он вдруг решает, что его детям больше не требуется нянька? Он не хочет, чтобы я появлялся в его доме. — Да. Да, — произносит Дин. — Ты прав. — И Сэм прав, попал в самую точку. На работе Фил находил оправдания, чтобы избегать Дина, назначая его в другие смены и затыкая, когда тот начинал говорить. Это не отменяет тот факт, что именно с этим парнем Дин за последние несколько месяцев сблизился, как ни с кем другим, включая Сэма. И все же, напоминает он себе. Вероятно, это для собственного блага Фила. Они пока не знают, что это не что-то извне — то, чего боятся эти парни. Не исключено, что угроза может перейти на их детей. На пару с Сэмом они исследовали достаточно домов, чтобы делать эту работу чисто, эффективно и быстро — а еще достаточно, чтобы знать, когда обыск оканчивается ничем. Выйдя из спален и встретившись в коридоре второго этажа, они синхронно качают головами. Облом. Дин позволяет себе подумать, что, возможно, они оказали Филу медвежью услугу. Но на самом деле он не настолько наивен — и когда фонарик Сэма указывает вверх, на контуры люка, он не удивлен. Сплошное клише. Что-то скверное в стропилах, что-то притаилось в самом каркасе дома. В кладовке на первом этаже есть лестница, и приладить ее к краю люка — дело нехитрое; Сэм карабкается наверх, и Дин поспешно следует за ним — и оба они осознают, как много прошло времени. Когда они проникают в комнатку, Дин морщит нос: — Господи. Где-то на чердаке что-то воняет кислятиной и смертью. Рот Сэма плотно сжат. На его подбородке дергается мышца. — Может, это белка, — говорит Дин. — Или енот. Но в его голове всплывают образы из сказки про Синюю Бороду: разлагающиеся женские конечности, вываливающиеся, мягкие и бледные, из открытого сундука; головы с остатками волос и пустые и темные глазницы. Он ненавидит себя за эти мысли. Фил его приятель, он надежный парень. Но в этой работе довольно быстро уясняешь, что никому нельзя доверять, как бы мило они не выглядели. Охотясь на монстров, Дин встретил достаточно людей с грязными секретами в шкафах или потаенных уголках разума, чтобы не принимать за чистую монету даже самую счастливую семейную жизнь. — Давай просто разберемся с этим, — говорит Сэм и идет вглубь чердака: бледный круг луча его фонарика освещает комнатку, заставленную ящиками, коробками и рулонами утеплителя. Он начинает искать. Когда они наконец находят это, запиханным в стену дымохода так, что почти не достать, от вони Сэм едва не блюет. Но это не тело, даже не труп животного — ну, не совсем. Несмотря на то, что они провели в этом городе, совсем рядом с океаном, почти три месяца, и, будь у них хоть капля мозгов, должны были искать именно это, братья тратят пару полных недоумения минут, прежде чем понимают, что же такое оказалось у них в руках. Сэм предсказуемо догадывается первым. — Ну конечно. Она шелки*. Они все шелки, — говорит он. Дин с ужасом смотрит на толстую темную скользкую тюленью шкуру, которую держит, и понимает, что брат прав. Это совершенно логично. Он думает о Барбаре, стоявшей на волнорезе, закутанной в пуховик, бледной и неотрывно глядевшей на беснующиеся волны. — Конечно, — рассуждает Сэм. — Конечно. Как мы могли быть такими тупицами? Все сходится. Эти женщины, все эти женщины — и ни у одной из них нет семей вне города. — Он смотрит на Дина. — Знаешь, мы должны вернуть ей это, — говорит Сэм. Он шагает вперед, протягивая руку. — Погоди, — отвечает Дин. Он пытается быть рассудительным, возможно, уже рассудителен — но еще он давит неожиданную волну паники, которая угрожает пережать горло. — У нее дети, Сэм. Маленькие дети. Ты правда считаешь, что они заслужили остаться без мамы? Сэм глядит на него как на совершенно незнакомого человека. — Да ты шутишь, — говорит он. — Блядь, — говорит Дин. — Если бы она была настолько несчастна, она бы уже все равно ушла. Ей тут нравится. Ты сам видишь, что ей это нравится. Они счастливы. Эти дети, Сэм. Все они. Они семья. Ты настаиваешь, что хочешь это разрушить? — Он слышит, как его голос становится громче и жестче, знает, что этот разговор точно приведет к тому, о чем он позже пожалеет. — Дело не в детях, — заявляет Сэм — напряженно и зло. — Может, не для тебя, — отвечает Дин. — Думаю, я забыл, что для тебя это все по-другому. Ты не помнишь, каково это — иметь мать. Ты не знаешь, что они потеряют. Когда Сэм впадает в абсолютную ярость, у него на щеках возникают два ядовито-розовых пятна. Сейчас они просто сияют. — Получается, что так, — говорит он. — У меня никогда не было матери. Поэтому по какой-то причине я не понимаю, почему иметь семью означает пожертвовать всем, что ты можешь желать для себя. Дину кажется, будто он стоит на карусели, каком-то дезориентирующем завихрении — и почва продолжает ускользать у него из-под ног. — Это не так, — настаивает он. Но потом крышка люка с хлопком откидывается, и на чердаке появляется Фил: в отверстие прорываются его голове и плечи. — Какого хрена, — выдает он и смотрит на Дина, виновато застывшего в свете его фонарика. — Какого хрена ты делаешь в моем доме? — Он подтягивается наверх, большой, и мускулистый, и злой как черт, готовый вышвырнуть их обоих пинком под зад. Только встав на ноги, Фил замечает, что именно Дин держит в руках. И замирает. «Попался», — думает Дин. — Что… что… — запинается Фил. — Ну же, Фил, — произносит Дин. — Мы оба знаем, что это такое. Фил тяжело дышит, пытается взять себя в руки, забраться на высокий холм, с которого так быстро скатился. — Это мое, вот что это такое, — говорит он. — Вы в моем доме. Убирайтесь. — Да ладно. Это не твое, — вмешивается Сэм — властно и четко. Он делает шаг к Филу. — Ты украл это у Барбары, сколько, восемь лет назад? Где-то летом, может, в июле, я прав? Ты гулял по пляжу с приятелями и увидел их, Барбару и остальных женщин, и висящие на камнях шкуры, и подумал — ага. Ага. Я получу ее. Я просто заберу ее домой. И ты это сделал, ты взял шкуру и знал, что ей придется последовать за тобой. Фил молчит, глядя на Сэма. — Ты заставил ее пойти домой вместе с тобой, — говорит Сэм, — и все равно спал с ней. Вы завели детей. И ты держал ее здесь последние восемь лет. Это отвратительно. Тебе должно быть стыдно. Дин двигается вперед — на полшага — наперерез. Он не вполне понимает, почему Фил до сих пор не вмазал Сэму по лицу. Он уверен, что если или когда это произойдет, Сэм даст сдачи, со всей силы. Парень нарывается на драку, буквально гудя от нервной энергии, хорошо знакомой Дину после долгих лет, которые он провел, успокаивая Сэма, отчаянно стараясь приглушить искры, что почти постоянно угрожали вызвать гнев отца. — Это отвратительно, — повторяет Сэм, и лицо Фила будто сморщивается. — Все совсем не так, — говорит он. — Я люблю ее. Она любит меня. Сэм позволяет молчанию затянуться. — Ты выставляешь это в ужасном свете, — продолжает Фил, — но она здесь счастлива. Мы все наладили. — Точно. И поэтому ты хранишь шкуру спрятанной в дымоходе, — замечает Дин. Фил переносит внимание на него, смотрит Дину в глаза. — Верни ее мне, — говорит он. — Верни ее мне, Дин. — Теперь он умоляет — этот смешливый мощный верзила с татуировками. Его голос дрожит. — Пожалуйста. Я не могу без нее жить. — Ну да, как же, — говорит Сэм. Дин смотрит на брата, наблюдает, как тот кипит от праведного гнева — злой, и презрительный, и гордый. Этот парень. Такой непримиримый, и упрямый, и уверенный, такой постоянно надоедливый и такой абсолютно необходимый всему, чем является Дин. Он сжимает шкуру в пальцах. — Вот, держи, — говорит он и протягивает ее Филу, передает эту вонючую штуку, которая вдруг значит так много. Краем глаза Дин видит, как Сэма разевает рот — маленькая ровная осуждающая «О». — Ты должен ей сказать, — говорит Дин. — Должен дать ей выбор. По щекам Фила текут крупные некрасивые слезы. — Спасибо, — говорит он. Отсутствие ответа на инструкцию Дина остается костенеть в воздухе. Дин ждет, что Сэм что-нибудь скажет, потребует обещание, — но потрясение от его решения, по-видимому, лишило того дара речи. Брат не произносит ни слова, пока следует за Дином вниз по лестнице с чердака обратно в дом Фила, не заговаривает, даже когда они проходят по дорожке мимо Барбары, не отвечает на ее жизнерадостное «Привет». Лишь когда они возвращаются в собственный захудалый коттедж и неловко останавливаются в пустом холле — лишь тогда Сэм нарушает молчание. Когда он это делает, притворство их предыдущего разговора рассеивается. — Не знаю, о чем ты так беспокоишься, — говорит Сэм. Его голос высок и тонок, и он едва его контролирует. — Я никуда не собираюсь уходить. Все равно я больше никому не нужен. Я ни на что не годен. Я не способен ни на что, кроме этого. Сердце Дина колотится в груди, по-настоящему колотится, словно болезненные удары кулака стучат по изнанке ребер. — Это не так уж плохо, Сэмми, — отвечает он. Потом: — Неужели это действительно так плохо? — Господи Иисусе, — говорит Сэм — и реально топает ногой. — Блядь, — говорит он. — Блядь. Я больше не могу этим заниматься. Он шагает прямо навстречу Дину, протискивается мимо с широко расправленными плечами, которые с силой сотрясают дверной косяк, когда он выметается из комнаты. Дин слушает, как Сэм взлетает по лестнице в свою спальню, слышит, как скрипят пружины и половые доски, когда тот падает на кровать. Дин понимает, что почти ждет приглушенные, сдавленные рыдания, что следуют за этим. Это неизбежно: Сэм может недолго сдерживать их, на публике, но в комплекте с его взрывным характером всегда шла склонность к слезам. То, что звук хорошо знаком, никак не мешает ему резать виноватое сердце Дина.* * *
Двадцать минут спустя, когда Дин толчком открывает дверь в Сэмову спальню, он обнаруживает брата, лежащим на кровати ничком, с ногами на подушке. При появлении Дина Сэм поднимает голову: у него спутанные волосы, а лицо опухшее и мокрое, со следами слез, будто он маленький ребенок, приходящий в себя после истерики. Увидев Дина, он нацепляет шаткую личину непокорности — маска, застывшая на его чертах, не толще бумаги. Этого и близко недостаточно, чтобы спрятать выпирающее из-под нее выражение неприкрытого страдания. Долгое мгновение никто из них не произносит ни слова. В конце концов Дин вытаскивает руку из-за спины и протягивает Сэму письмо. Это большое письмо, тяжелое и толстое, в дорогом на вид кремовом конверте с гербом университета в углу — и последние две недели оно лежало под постелью Дина, с того самого дня, когда он, вернувшись с работы, забрал его со столика у входной двери. Дин каждую ночь ощущал его под собой: бомбу с часовым механизмом, спокойно и тихо угнездившуюся между матрасом и перекладинами кровати. Даже сейчас он чувствует, как она тикает. Сэм белеет, когда видит пакет в руке Дина, белеет, а потом краснеет — яркий румянец медленно заливает его от шеи до лба. — Что это? — спрашивает он с дрожью и болью в голосе. Рука Дина липкая и влажная от пота. Он наверняка оставляет отпечатки на бумаге — грязные пятна на гладкой чистой поверхности радужной новой жизни Сэма. Дин сердито хмурится. — Возьми гребаное письмо, Сэм, — говорит он.