туннельное зрение

Впервые Расселл спрашивает об этом, когда только приезжает. — Я обо всем расскажу, ты не стесняйся, — говорит ему Табаса, представившись. Он может рассказать этому ребенку все самое интересное об уходе за животными, но был бы не против и провести по городу. Это ведь достаточно ответственно? Табаса слабо улыбается ему, надеясь, что Расселл не страдает тревожностью; он знает, что переезд на новое место может быть для него сильным стрессом. Однако Расселл смотрит так, словно у него выросла вторая голова, смотрит, заставляя перенести вес на пятки. Мальчик, в общем-то, стоит молчком, но его мертвые глаза явственно говорят все за него: "Почему этот чудик носит капюшон в помещении? Подозрительный." Причина проста: он не может сконцентрироваться. Едва не потеряв овцу сегодня утром, он решил соорудить временный загон, чтобы остальные не убежали в город. Так можно бы и успокоиться, но он заботится и о других животных, а потому снова мысленно возвращается к этому. И снова. И снова. А если овцы снова убегут? Если в город — нет, в Дремлющий Лес? Ему виделось тошнотворное зрелище скомканной шерсти, искалеченных тел, немигающих глаз; и в этом виноват только он—) И так капюшон и поднимается, накрывая голову и уши. Почти мгновенно Табаса чувствует удобный плотный материал. И всегда легче думать о документах, лежащих на столе, чем о своих мрачных предчувствиях, туманящих голову. Боковым зрением ничего не видно, даже собственных мыслей. Глубокие вдохи. Словно он может нормально жить и думать. Прости, Гардения, твоему украшению придется подождать. Двух птиц одним камнем не убить. Но Табасе задали вопрос, и он отвечает одним-единственным словом, сопровождаемым нервным жестом. — Прости, — говорит он, протягивая руку, чтобы стянуть ткань, покрывающую его голову. — Привык. Иногда забываю его снять. Всегда. Расселл смотрит. Пальцы Табасы из-за этого дергаются, ему хочется натянуть ткань обратно, хоть он и снял ее минуту назад. Потом мальчик начинает говорить совсем не заинтересованным в том, как сильно смущает стоящего перед ним человека, голосом. — Ладно, — Расселл больше ничего не говорит; его внимание привлекают животные в клетках. Табаса воспринимает это как безразличие. Если честно, он не уверен, лучше ли это или хуже, чем обыкновенная реакция (взгляд беспокойного участия, словно Табаса сказал что-то, из-за чего можно было бы расстроиться), но все равно может понять. — Расселл замечает во второй раз, когда они находятся в заброшенном доме, каким-то чудесным образом оказавшемся под одним из деревьев Дремлющего Леса. Табаса даже не знал, что в нем есть подобное, и это впечатляет, учитывая, сколько раз он туда выбирался. Неужели просто не видел? Возможно, он знает местность хуже, чем думает. Что ж, видимо, и нет. Зато он (теперь) слишком хорошо осведомлен о тревожной атмосфере этого дома, даже когда они отдыхают здесь, в безопасном месте. Он опирается спиной на старые стены, общий вид развалины заставляет его морщиться. Это, впрочем, еще не худшее. А вот скрипящие половицы, пятна крови, жуткие монстры... для него это немного (совсем чуть-чуть) слишком. Сомнения. Пальцы нервно вертят прядь волос, раз за разом проходясь по тканой ленте и через мелкие шарики. Один синий и еще — зеленый. Синий, зеленый. Синий, зеленый. Никаких монстров. Никакого страшного дома. Просто ленточка в волосах и два шарика. Тихий голос выводит его из раздумий, и Расселл появляется в поле зрения. — Ты в порядке? — это звучит как простая формальность (Расселлу скучно) яснее, чем что-либо вообще могло бы звучать. В конце концов, он задал Гардении тот же вопрос, когда она нетерпеливо раскачивала ногой и без того шаткий стул. Прежде чем ответить, он нервно хихикает. — Думаю. В смысле, этот дом довольно большой, хах... Можно и потеряться. И монстры серьезные. Тоже, — слишком поздно он осознает, что наверняка не это хотел бы услышать ребенок. Это невежливо, это странно, да, он в курсе. Он взрослый, а потому должен внушать доверие. Но все возрастающая тревожность закрадывается в его мысли, хоть он пытается от нее отбиться. Даже на Расселле становится трудно фокусироваться, когда эти скучающие взгляды прожигают в нем дыры. Тревожность вновь говорит за него в попытке облегчить тишину, нависшую над ними. — Если потеряешься, я не буду тебя искать, прости... Поэтому не отходи от меня, — черт. Зачем он сказал это? — Не отойду, — Расселл, переварив все, что ему наговорили, не выказывает никакой другой реакции и просто разворачивается. Капюшон поднимается, Табаса сжимает мушкет в руке покрепче и клянется себе не опозориться в следующий раз. Гардения отлично заполняет пустоту молчания. Расселл до конца дня с ним так и не говорит. — Идет время. Табасе вновь снится монстр из Дремлющего Леса, разве что на монстра больше не похожий. Это обезьяна, которая ест у него с руки, ее мех теплый и мягкий. Не стоило ее убивать. Табаса просыпается с тяжестью в груди. Он не уверен, что с ней делать, пока она не расцветает в его руках лепестками индигоферы. Правда, немного смятыми, но это ничего. Щедрость не осуждается. Он и Расселл снова идут через Дремлющий Лес после путешествия в Темный Город, и Табаса все еще удивлен, что мальчик согласился исполнить его просьбу. Не то чтобы Табаса ему не благодарен, но... детям обычно нравится гулять и играть, а не помогать с изготовлением могил. — Ты весь день сегодня за мной крадешься, пытаешься быть ниндзя? — приглаживая цветы, слабо смеется Табаса. Возможно, это не самая удачная тема для разговора, но он не может больше ничего придумать; Расселл ходит позади него. На долю секунды намек на эмоцию проскальзывает в глазах мальчика, и Табаса не уверен, что с этим делать. (Если бы он не знал наверняка, то предположил бы, что мальчик выглядел виновато. Впрочем, он и так не знал, ведь знаком с Расселлом всего пару дней.) Расселл не отвечает и вместо этого приглушенно спрашивает: — Табаса, ты боишься меня? Вопрос заставляет Табасу застыть. — Ну, я боюсь почти всего... — он надеется, что Расселл не приберег для него какой-нибудь пранк, потому что он не хотел бы, чтобы что-то случилось с цветами. — Но ты боишься меня? — ах, так он заставил Расселла так думать? — Нет... — Табаса прочищает горло, недовольный своим неуверенным ответом. — Нет, конечно же нет. Ты пугаешь меня меньше всех, даже меньше, чем Гардения, — в основном потому что он не кладет гусениц в его капюшон. Воспоминание о чем-то, ползущем вверх по его шее, заставляет содрогнуться. Расселл, похоже, ему не верит. — Ну... думаю, я боюсь всех этих монстров, — признается Табаса. Он всегда был слаб к подобным потрясениям, к крикам и сумятице. Ко внезапному появлению в его относительно спокойной до этого жизни чудовищ, нарушающих ее привычные устои. — Но я перебьюсь, не переживай, — быстро добавляет он. — И капюшон помогает. Ух ты. Догадливый ребенок. — Эм... да, — взгляд Табасы опускается к букету. Неожиданно эти стремительно увядающие цветы оказываются самым интересным, что он когда-либо видел. — Я... никогда не делал хорошо много вещей сразу. Да и целиться в нем легче. Он помнит, как с нервной перегрузкой ему помогал справиться Кантера. Естественная реакция на перевозбуждение. (Но Табаса хотел сказать, что, кажется, ни у кого больше нет таких проблем.) — Ясно, — словно целая вечность проходит перед тем, как Расселл отвечает. Табаса даже не сознает того, что все это время задерживал дыхание, а после тихо выдыхает. Он пытается разрядить атмосферу и смягчить то ли оскорбленный, то ли потерянный взгляд Расселла — минутку, что? — Ясно? — переспрашивает Табаса с глупым видом, изгибая брови, смотря на Расселла. Мальчик кивает, смотря на него этим своим неприятным пустым взглядом. Табаса (уже не в первый раз) пытается понять, что происходит у него в голове, но, кажется, в этом сейчас нет необходимости. — Думаю, я понимаю, о чем ты. Ты... можешь носить его. Взгляд Расселла обращается на комок грязи, прилипший к подошве. — Это здесь мы дрались с тем монстром? Ах, да. Цветы падают из его рук на землю, и кажется, что вместе с ними падает что-то куда тяжелее. — Если честно, у Табасы плохо получается драться с чудовищами, особенно с теми, что похожи на маленьких животных. Конечно, целится он прекрасно, но ему не хотелось бы стрелять в созданий, которых он, по идее, должен защищать. В то же время, это монстр — и он не собирается подводить Расселла. Так он говорит себе, пока они устало плетутся по этому новому подземелью, но его воля быстро иссякает. Его тошнит от вони этого места, пещера пропитана запахом крови. Его голова крутится по сторонам, прямо как у бедняги Воплотителя. Аргх. В любом случае, ему придется терпеть до конца. Несмотря на все старания, он отстает от всей группы, а ноги его тяжелы, как свинец. (А ведь не он ли должен бы быть самым быстрым из них?) Он не хочет оставаться позади, ровно как и больше находиться в подобном месте. Это жалко для него, но он ничего не может с собой поделать. Они идут по мутной, с алым оттенком, воде, и он чувствует на себе изучающий взгляд Расселла. Ему не хочется думать о том, что придало воде такой цвет. Или о том, что она пахнет ржавчиной. Нужно подумать о чем-то другом, но все видится ему в белых и красных тонах. Слова Расселла вновь отражаются эхом в его голове; погребальные цветы падают. Пальцы бегут вверх, скользя по ткани капюшона, на ощупь натягивая его на голову. Желание избавиться от содержимого желудка все еще превалирует, но ему хотя бы не приходится наблюдать маленькие трупы, разбросанные по всей земле. Линия его взгляда обращается к ногам, и, хотя это не самый корректный способ ходьбы, так легче всего держать себя в руках. Он может делать вид, что пятна, которые они оставляю позади себя, — клубничное варенье или нечто наподобие. Прогорклое клубничное варенье. Пол слабо движется под ним от каждого шага, но все в порядке. Он чувствует, как рука Расселла обвивается вокруг его запястья, направляет, пока они не выходят. Тепло. — — Такое чувство, будто мы наблюдаем конец света, правда? Табаса стоит снаружи, снова приглядывая за стадом. Уже более тревожно, учитывая последние события. Знаки в городе искажены, почтовые ящики разъело кислотой, но все не так плохо, как в других городах. Он может жить среди этого хаоса, если его животные в порядке. Расселл уклончиво угукает. Возможно, это не лучшая фраза для начала разговора, но нельзя его винить. Одна рука рассеянным жестом цепляется за кромку капюшона; Табаса наблюдает, как одну из овец поражает эпилептический припадок. Такое случается неоднократно в последнее время, и он не может сделать ничего, чтобы унять их трясущиеся конечности и закатывающиеся глаза. Он сглатывает, душа в себе горькое беспокойство, и смотрит на проверяющего рюкзак Расселла. "Ни таблетки, ни капсулы не помогут, лекарства вообще бессильны", — хочет сказать Табаса. Он знает, потому что пытался еще в самый первый раз, как заметил подобное отклонение от нормы. Однако Расселл ищет не это. Расселл не любит носить пончо с кроликом. В любом случае, так кажется Табасе. Он думает, это потому, что однажды мальчик решил его надеть и Гардения начала носиться вокруг него. — Ты такой милый! — хихикала она, показывая на слишком большие уши, пришитые к капюшону. Это был не тот имидж, который желал бы себе Расселл. Но сегодня он вытаскивает его и надевает поверх рубашки; белый хлопок закрывает его тело до пояса. Табаса почти хочет сказать, что он очень мил, но сдерживается. Расселл безмолвно надевает и капюшон, встречаясь взглядом с Табасой. Тот думает, что мальчик действительно похож на кролика. Забавно. — Теперь мы похожи, — говорит он тихо. Табаса улыбается. — И правда.