Девятнадцать этажей над уровнем моря

Отабек сто раз уже пожалел, что взял Юру на слабо. Лестница дома, построенного в послевоенные годы, была сделана на славу, чтоб никакие немцы не разбомбили и, судя по всему, ни дай Бог не поднялись по ней. Покоцанная и блеклая табличка «восемнадцать» была сродни чуду — Алтын был в том самом раздражающем состоянии, когда ты устал, но не то чтобы совсем без сил, и вспотел, но не настолько, чтобы менять одежду. Полутона Отабек не любил. Он вообще был сторонником черно-белого подхода к жизни без серых вкраплений: хочешь быть другом? — хочу. Тут все ясно и без дополнительных объяснений. Помочь поставить программу? Да без проблем. Музыку? Всё для тебя, Солнце и Луна российского катания. А дальше… дальше была неопределенность. И все было не по плану. И без объяснений. Угол коробки с печеньем, спрятанный в зеленом пакете Перекрестка, ехидно оцарапал голень, отвлекая от самобичевания. Довольный и чем-то напоминающий в такие моменты Виктора Юра радостно скакал на пролет выше. — Я выиграл, я выиграл! А ты медленный, совсем форму потерял за эту пару дней. — Я слишком стар для этого дерьма, — хмыкнул Отабек, перекладывая пакет в другую руку. Юра в свою очередь был слишком молод для того, чтобы смотреть такие проверенные временем фильмы. Но губы в улыбке изогнул. — Это какая-то цитата, да? — Классика, — тяжело вдохнул Алтын и начал подниматься дальше. — "Смертельное оружие". Посмотри как-нибудь, тебе понравится. Мэл Гибсон там весь мир имеет в виду на протяжении четырех частей. Юра вдруг отвернулся, спрятался за завесой челки и завозился с щеколдой окна. — Не хочу без тебя смотреть. Это было ударом под дых без предупреждений. Отабек нахмурился чуть больше обычного, осторожно поставил пакет на грязный пол и легко подцепил щеколду, никак не поддающуюся рукам Плисецкого. — Стар да удал, — фыркнул Юра, закопошился, открывая окно, вытянул руки требовательно. Как ребенок, ей-богу. Отабек вопросительно изогнул бровь. — Подсади, ну, — Алтын издал немое «а-а», подхватил Плисецкого чуть выше колен и приподнял, помогая пролезть. Юра вывернулся, как змея, скользнул грациозно наружу, даже не запачкавшись. Протянул руку. — Пакет давай. Не тормози, а то Солнце зайдет. У Отабека так красиво пролезть не получилось — он собрал всю пыль с подоконника шортами, плечом задел деревянную раму и чуть не порезался об осколки стекла, беспорядочно валяющиеся на крыше. Юра бурчал, помогая ему подняться. — Надо убрать, каждый раз забываю. Или Миле сказать — это она у нас эксперт по свиданиям на крыше. Слово «свидание» как-то приятно погладило. И так хорошо стало, что Алтын, смутившись, отвернулся. И замер. Отсюда, с высоты крыши восемнадцатиэтажного дома, Петербург был, как на ладони — тонкий шпиль Адмиралтейства блестел начищенным золотом, как олимпийская медаль; Исаакиевский возвышался могучим зданием, словно старший брат в окружении маленьких разноцветных домов восемнадцатого века. Зенит-Арена — ох уж эта Зенит-Арена, о которой не слышал только глухой — казалась теперь колоссальным достоянием современных технологий. Словно летающая тарелка, совершившая остановку на дозаправку между рукавами реки на небольшом острове, полном зелени, она была на удивление к месту в городе, насквозь пропитанном историей. Здесь, на высоте полета морских чаек, пахло морем, редким в этом городе Солнцем и безумно вредной картошкой фри, приобретенной по пути сюда в Макдональдс. — Эй, герой Казахстана, город никуда не денется, а вот еда остынет, — Юра, усевшись по-турецки на темном покрытии крыши, с упоением разворачивал курицу-гриль, купленную в ближайшем Перекрестке. — Нет, ну Бек, серьезно, сам все съем. — Ешь, — согласно кивнул Алтын, оглядываясь. С другой стороны блестели финский залив и впадающая в него Нева. Он словно в сказку попал — Юра всю дорогу шутил, что специально для него Солнце вышло. Мол, обычно здесь серо и не так красиво. Было в этом городе что-то мистическое. Родное. Словно домой попал, а не в гости приехал. Плисецкий фыркнул и упрямо потянул его за руку на себя, заставляя сесть рядом. Отабек скривился, потер ортопедический наколенник с дыркой в центре коленной чашечки и вытянул ноги. — Прости, — виновато надулся Юра, протягивая завернутую в салфетку ножку курицы. — Я совсем забыл, — и, усаживаясь обратно, осторожно провел тыльной, не запачканной стороной ладони по травмированной коленке. Отабек дернулся, махнул рукой и вцепился зубами в мягкое мясо. Только сейчас он почувствовал, насколько же был голоден. — Еще и пешком по лестнице поднимались. — Ничего, не болит почти, — отмахнулся Алтын, пытаясь достать влажную салфетку из пачки. Одной рукой не получалось. Пришлось пачкаться и есть так, но было в этом что-то уютное. — Тебя когда в последний раз кормили? — фыркнул Юра, кивая подбородком на полностью обглоданную кость в руках Отабека. Сам он еще не разобрался и с половиной куриной ножки. — Привычка. Я — средний ребенок, а "в большой семье клювом не щелкай". — У кого-то было трудное детство, — рассмеялся Плисецкий и зажевал интенсивнее. Алтын хмыкнул, аккуратно вытер руки влажной салфеткой и завернул в нее объедки. Достал жвачку — ледяная свежесть, терпеть такую не может, зато Юра её обожает — положил одну пластинку в рот, другую — перед Плисецким, все равно же попросит потом. Выплюнул через минуту, чувствуя, как мятой пробрало даже мозги. Юра засмеялся, и, не утруждаясь убрать за собой, нагло положил голову ему на колени — вот же кошка, как на лёд в детстве вообще догадался выйти. Отабек не запустил ему пальцы в волосы только потому, что только что ими же ел жирную курицу — иначе бы не удержался — и, откинувшись назад на нагретое Солнцем покрытие, закрыл глаза. Ветер с залива теперь не дул, пытаясь пробрать до костей — спрятанные за бортиком крыши, они были защищены неприступной для него стеной. Вставать или двигаться совсем не хотелось. — Бека, расслабься, а то я лежу, как на камнях, — прошипел Плисецкий, нажимая тонкими пальцами чуть выше здорового колена. — Бека, ну ё-моё, будь другом. "Друг" — это уже давно не то, что они делают. И они оба это знают. И, если Юра об этом предпочитал «не париться», то Отабек так не мог. Неправильно это все было. Не надо было этого даже начинать, наверное. Так было бы лучше — не для него. Для Юры. Он открывает глаза, когда понимает, что Солнце больше не светит — над ним нависает Плисецкий. Еще такой подросток с некоторых ракурсов, светлый и легкий мальчишка — сейчас он смотрел недовольно и твердо, в упор. Так смотрят только дети, у которых еще нет комплексов, и взрослые, уверенные в себе и в своих желаниях. — Задолбал думать все время, — нахмурился Юра, раздраженно убирая лезущую в лицо челку. — В кои-то веки, и хрен с ним, что из-за травмы, приехал в Питер, на неделю, и вместо того, чтобы сидеть и наслаждаться, жевать запрещенную в спортивный сезон жирную еду и гулять после полуночи, ты сидишь и сам себя заёбываешь. Отабек скривился — Юра целый день, с самой встречи на Московском вокзале, контролировал речь, и слышать мат было неприлично уже как-то. А еще Алтын чувствовал себя неловко от того, что он был сейчас беззащитно-снизу — ох, и хохотал бы Никифоров, если бы слышал. Плисецкий терпеливо — даже сам от своего спокойствия удивился — ждал реакции, но, так и не дождавшись, вздохнул. Отабек торопливо подтянул руки к груди в защитном жесте и только тогда пожал плечами. — Ну и что будем тогда делать? Юра посмотрел на него долгим, каким-то слишком взрослым для него взглядом — когда только успел так измениться? — и улыбнулся одними глазами. — Давай целоваться.