Лодка, дрейфующая в океане

Ли говорит, что ему наплевать. На визиты Сью, репетиции группы, маму Сэнди — на Пита и всю свою чертову жизнь, судя по всему. Ли сидит у его кровати до самого утра. Паническая атака выбивает из колеи; с Патриком раньше такого не происходило, никогда. Слепой, абсолютный ужас от мысли — не новой, почти привычной, насколько она может таковой быть — что папа лежит сейчас в морозильнике. Патрик спит неровно и беспокойно; провалиться глубоко, чтобы без снов и метаний, так и не получается. Он приходит в себя не раз, далеко не два, и Ли сидит у его кровати, все еще. Не дремлет — Патрик чувствует его неловкий взгляд, замечает открытые глаза. Кресло старое, его еще мама покупала. Слышно, как осторожно — стараясь не растревожить? — двигается дядя, пытаясь найти удобное положение, раз за разом. Подлокотники негромко поскрипывают, несколько раз щелкает пружина, надрывно, судорожно. Неприятные звуки, но отчего-то успокаивающие; Патрик не один, не брошен со своим внезапным, давно пережитым уже горем, с происходящим вокруг дерьмом. Это что-то из прошлого; такое было, но давно, лет шесть назад, может даже восемь. Папа был занят — мама выпивала все чаще, с самого утра, к вечеру как раз доходила до отчаянного состояния — и Патрика по возможности укладывал спать дядя. Тогда еще совсем другой, с живым взглядом, щекотной насмешливостью. Что-то рассказывал, ерошил волосы, грубо и тяжело, приятно. И точно также оставался, пока он не засыпал или не поднимался освободившийся отец. Патрик помнит это до сих пор. Теперь Ли, другой только, мертвый даже больше, чем папа, снова сидит у его кровати, сторожит сон большой усталой собакой — Патрик мечтал о такой в детстве, только родители не позволяли. Он слушает его дыхание, неровное и поверхностное, в темноте все воспринимается особенно остро. Цепляется за эту монотонность и вновь проваливается в качающуюся темноту. Он выныривает, когда слышит шаги, неожиданные, предательские. Снова чувствует иглы внутри, возле сердца — страшно, что Ли убедил себя, будто все в порядке, он спит, можно уйти. Патрик невольно вцепляется в углы подушки — детская, неожиданно вынырнувшая на поверхность привычка. Он смотрит из-под прикрытых век, молча, нет ни сил, ни смелости себя выдать. Уже явно поздно, Ли — замершая посреди темноты неправильная фигура. Раньше в глаза не бросалось, что сутулится он настолько сильно; что трет ладонями лицо так устало. Патрик слышал, случайно, что дядя хотел покончить с собой. Но задвинул это вглубь, не воспринял по-настоящему в свои десять лет. А сейчас — вспомнил. Ли делает шаг к нему, неуверенный, словно ведется на до конца неосознанный порыв. Патрик смыкает глаза — чтобы не поймал, не понял, не догадался. Только слушает: снова тишина, странная, неловкая. Он сглатывает шумно, слишком громко, горло пересохло невозможно, но Ли почему-то не замечает. Ждет — чего? А потом пол поскрипывает снова, уже ближе. И кровать чуть проседает под сдвоенным весом, с краю, совсем рядом. Патрику страшно пошевелиться. Невыносимо хочется открыть глаза и посмотреть. Увидеть наверняка сплетенные между собой пальцы, неровные плечи, неравнодушный наклон головы. Взгляд — виноватый, Ли не умеет по-другому. Понять, что же может сейчас произойти. Отчего-то это очень важно. Ли выдыхает шумно, разорвано; шуршит задетый пододеяльник. Что бы не хотел сделать, он явно разуверился в этом, убедил себя в ненужности этого порыва. Патрик больно закусывает щеку. Привычно. Но раздирает, словно впервые. Затылка касается ладонь. Скованно и неловко, коротко. Патрик задерживает дыхание. Пальцы проходятся по отросшим волосам, касаются затылка, неловко задевают шею. И отдергиваются резко, будто обжегшись; у дяди прохладные руки, огрубевшие подушечки. По спине бежит волна мурашек. Патрик — клубок нервных окончаний, воплотившееся ощущение, слух. У Ли дыхание вконец сбитое — нервничает, до чего же он нервничает. Патрик не видит, но представляет отчетливо: как тот сцепляет ладони на коленях, крепко, до побелевших костяшек. Горбится, опустив голову, прикрыв глаза. Варится в своем собственном котле. А потом пальцы вновь касаются затылка, совсем неожиданно. Уже плотнее, чуть увереннее. Ведут медленно — запоминая? вслушиваясь? — и по спине снова волна, щекотная, электрическая. Ладонь задерживается на шее, на самой границе футболки, ложится душно и тяжело. Большой палец неуклюже поглаживает кожу. Это совсем не так, как в детстве. Тогда прикосновения Ли не были такими неловкими; не отзывались настолько остро и глубоко. У Патрика под веками цветные круги — до того плотно он зажмуривает глаза. Дыхание у Ли постепенно становится медленней и ровнее. Его наверняка успокаивает недвижимость Патрика, вымышленная глубина его сна. Пальцы движутся медленно и как будто бы осторожно; под ребрами тяжело. Все сильнее горчит обида, распухающая внутри словно аллергия от укуса. Должно быть по-другому, славно, тепло; но от нерешительности в движениях тянет металлически-злым. Почему. Почему с Ли никогда не выходит по нормальному. Почему днем нет даже части от того, что происходит сейчас. Почему дядя смотрит за его плечо, в сторону, в пол — куда угодно, только не в глаза — и говорит «мне все равно». Вместо «я слишком боюсь за тебя» или «мне страшно, что я не справлюсь». Или «для меня это важно». Ладонь Ли подрагивает на шее в такт его дыханию. Патрик чуть поворачивает голову, будто неосознанно, все еще во сне. Подается ближе. Пальцы чуть проскальзывают, задевают россыпь родинок сбоку. Ли замирает. А потом, спустя вечность, слепо очерчивает подушечками неровные линии между ними. Совсем не знает этой детали внешности Патрика. Но — хочет этого? Ладонь, прохладная, успокаивающая — кажется, что наверняка соленая, как море — постепенно теплеет. Патрик ворочается, тянется слепо к Ли, будто в неспокойном сновидении. Пальцы на шее смыкаются плотнее и тревожнее, когда он утыкается лбом в колено. Неудобно — слишком жестко, пахнет дешевым стиральным порошком и кетчупом. Плевать. Патрик чувствует себя спокойно. Он вцепляется спазмически в ткань; чувствует под ней напрягшиеся мышцы. Ощущает защищенность. Как в детстве — когда рядом дядя ничего плохо произойти попросту не может. Патрик больше всего надеется, что в этот раз у Ли хватит смелости не сбежать. И тот, словно отвечая, неуверенно проводит большим пальцем по его напряженным костяшкам.