***
Тремя днями позднее Мэнди собирается на вечеринку. Микки ждет, пока сестра выйдет из дома и, когда он точно уверен в том, что остался один, идет в ее комнату, закрывая за собой дверь на замок и подпирая дверную ручку стулом, на всякий пожарный. Все это он проделывает ради единственного в доме зеркала во весь рост. Он спускает штаны до колен, поворачивается к зеркалу спиной и поворачивает голову в сторону своего отражения, пытаясь прочесть все еще нечеткие, будто нацарапанные слова, появившиеся на его ягодице. Они лишь слегка темнее цвета его собственной кожи, значит, немного времени, чтобы морально приготовить себя к тому, что он увидит, у него есть. Но все же они уже появились, они уже на нем. И это не просто сыпь, как он все это время надеялся. Даром чтения задом наперед Микки не обладает, поэтому ему приходится сфотографировать отражение своей задницы на свой дерьмовый телефон, а затем внимательно рассмотреть фото. Слова, выведенные на его левой ягодице, походят на надпись корявым почерком и гласят… За секунду до того, как прочесть надпись, он задерживает дыхание. Вот и все, весь остаток его жизни вместился в одну небольшую фразу. Он правда старается не волноваться, старается подавить нарастающий с каждой секундой интерес, потому что это делает все еще более запутанным, но ничего не может с собой поделать. У него есть родственная душа, и сейчас он узнает, какими будут первые слова, с которых все и начнется. «Чувак, ты баклажан уронил». Микки вздыхает. Стоило ли ему вообще надеяться на что-то менее глупое?***
Прошло две недели с того самого дня. Микки возвращается из продуктового магазина, который расположен через три улицы от дома Милковичей; пакеты в его руках перегружены количеством украденной еды, которая — он очень на это надеется — поможет им хоть как-то продержаться, пока Терри отсиживает последний вынесенный ему срок в тюрьме. Мимо него проходит Йен Галлагер. Ничего особенного. Парень учится в одном классе с Мэнди, и Микки знает его с самого детства, так как они играли в одной команде юношеской лиги. И несколько раз Микки имел кое-какие дела с его мудаком-братом, Липом. Несмотря на все это, Микки не может вспомнить и раза, чтобы они с Йеном о чем-то говорили или перекинулись хоть парой слов. Да и причин завести разговор особо не наблюдалось. И что с того, что последний год или больше Микки не раз оценивал тело Йена, на которого пубертатный период повлиял слишком явно, одарив того горой мускулов и предоставив Микки раздолье для фантазий во время дрочки? Все равно. Ничего особенного. Пока, спустя три секунды после того, как они проходят мимо друг друга, он не слышит, как Йен ему что-то говорит: — Чувак, ты баклажан уронил. Микки чувствует, как пакеты с продуктами выскальзывают из его вмиг вспотевших рук, но даже не думает сдвинуться с места, когда они встречаются с асфальтом, или когда упаковка молока лопается от удара прямо у его ног, пачкая его любимые кроссовки.***
В эту ночь он лежит на кровати, тупо уставившись в потолок. Его взгляд останавливается на светящихся в темноте стикерах в форме звезд, которые висят там с тех пор, когда он был еще совсем маленьким. Большинство из них давно отклеились, а оставшиеся со временем покрылись слоями грязи и пыли, практически полностью перестав светиться. Скорее всего, Йен Галлагер думает, что Микки придурок. Это все, чем заняты сейчас мысли не на шутку обеспокоенного парня. Он слышал слова Йена, которые вырвались из его уст, будто в этом нет ничего необычного. Нет для Йена, но не для Микки. Галлагер не знал, поэтому и сказал их, и Микки услышал. Услышал и выронил пакеты с продуктами, стоя, как вкопанный, на одном месте, пока до него наконец не дошло, что пора бы сделать хоть что-то. Он как можно быстрее закинул продукты обратно в пакеты, оставляя практически половину из них лежать на асфальте посреди улицы, и умчался прочь. Он не сказал в ответ ни слова. Он не хотел, чтобы Йен знал. И сейчас он здесь. С блядским Йеном Галлагером в роли соулмейта. Если Микки до этого думал, что у него жизнь не сахар, то он очень, очень сильно ошибался.***
Микки честно, действительно старается держать дистанцию. Но, как оказывается, он просто пешка в беспощадных играх судьбы. Прошло всего три дня с того самого момента, как с уст Йена слетели те самые слова, а Микки уже начинает казаться, что он готов счесать кожу до крови, лишь бы стереть с тела въевшиеся чернила. Его настроение меняется со скоростью света: еще минуту назад он вел себя подобно одичавшему зверю, сейчас его терзают беспокойные мысли, а уже в следующую секунду он будет отчаянно желать того, что так уперто отрицает. Покидая дом, он обещает себе, что просто пройдет мимо Галлагера, всего на секундочку, как раз достаточно, чтобы словить всего один взгляд в свою сторону. Он надеется, что это немного успокоит его, после чего он сможет, наконец, уснуть хоть на пару минут. И, конечно, из-за того, что Микки контролирует свои действия не настолько хорошо, как думает, он оказывается внутри Кэш & Грэб, блуждая туда-сюда меж стеллажами с невероятно важным видом и сосредоточенным взглядом, будто выбор вкуса Доритос* — важнейшее решение в его жизни, и втихую бросая на Йена ни-разу-не-палевные взгляды. На Йена с его армейской стрижкой, отовсюду выпирающими мышцами, невероятно тесными джинсами и дебильным рабочим передником красного цвета, будто он остался в гребанном двенадцатилетнем возрасте. На Йена, который пролистывает страницы какого-то журнала на кассе, совершенно не обращая никакого внимания на Микки и его действия. В конце концов, Милкович уходит прочь, не заплатив за свои Принглс. Частичка его надеется, что Йен проронит хотя бы слово, но тот лишь смеряет спину брюнета разъяренным взглядом, оставаясь совершенно безмолвным и тихим.***
С тех пор Микки начинает регулярно воровать в Кэш & Грэб, несмотря на то, что магазин находится кварталом дальше, чем продуктовый, в который он обычно ходит, и в нем не продается его любимый вкус Гаторейда*. Смены Йена выпадают на каждую субботу по утрам и на каждый день, кроме четверга, после школы. Если они каким-то случайным образом совпадают с визитами Микки… что ж, никто не должен знать об этом, кроме него самого.***
Так, наблюдая за Йеном и не говоря ни слова, Микки проводит целый месяц. Каждую ночь он, укутываясь в свой колючий плед и наблюдая через окно своей спальни за уличным фонарем, беспрестанное мигание которого ужасно действует на нервы, думает о парне с рыжими волосами.***
Проходит еще месяц. Микки замечает, как все больше и больше раздражается Йен, когда брюнет в очередной раз что-то выносит из Кэш & Грэб, проходя мимо кассы. И он бы мог остановиться; он знает, что ему сто́ит прекратить это, если в один прекрасный момент он все же осмелится поведать Йену историю о его родственной душе, потому что он совсем не хочет, чтобы Галлагер начал его ненавидеть. Но он продолжает, потому что, если остановится, то не сможет видеть Йена, и он знает, как, вероятно, жалок, но это одна из тех вещей, над которой Микки не имеет контроля. Он не сможет. Поэтому он продолжает воровать, а Йен с каждым новым разом злится все сильнее, продолжая молчать. Пока ему не надоедает. Эта среда намного холоднее предыдущих; небо затянуто серыми тучами. В этот раз Микки решил прихватить в Кэш & Грэб быстрорастворимую овсянку. Он вдруг решил, что теплая овсянка — не самый плохой вариант пищи для холодной зимы; именно ею он попытается накормить Мэнди, которая в последнее время, казалось, худела на глазах, теряя вес с каждым днем. Он долго блуждал взглядом по каждой из пластиковых упаковок, пытаясь выбрать подходящий вкус. Одна с корицей, вторая с шоколадом. Он остановился на третьей, с кусочками сухофруктов, решив, что это полезнее для здоровья. Подхватив в обе руки пакеты с продуктами, он покидает магазин и лишь на секунду замедляется у двери, чтобы подмигнуть Йену и одарить его дерзкой ухмылкой, стараясь игнорировать тянущее чувство в животе, возникшее при одном взгляде на конопатое лицо. Прошло около десяти секунд. Микки, находясь уже на другой стороне улицы, слышит голос Йена, обращающийся к нему: — Эй, Микки, почему ты не крадешь в том районе, где не живешь? Имей хоть гражданский патриотизм! У Микки на уме были тысячи вариантов ответов, которые он мог запросто кинуть через плечо, даже не оглядываясь; каждый из них имел бы разный эффект. Но он не мог. Если он озвучит их, если скажет хоть что-то, именно это будет написано на теле Йена, и тогда Йен узнает. Поэтому вместо язвительного ответа, он, вскинув одну бровь вверх, просто поворачивается к Йену лицом и долго, напряженно смотрит на него. Йен отвечает тем же. Чего не случалось никогда ранее. Микки давно привык к тому, что его репутация шагает перед ним. Даже в то время, когда он был тощим ребенком, одетым в одежду секонд хенда и предоставленным самому себе, люди обходили его стороной и шептались между собой. Он слышал этот шепот. Это же Микки Милкович. Да, те самые Милковичи. Держись от него подальше, его отец — маньяк, а его братья убьют тебя, если косо на них посмотришь! С его наследием и тем, как репутация работала на него, ему не составило труда отвечать представлениям людей, пугая их одним лишь именем. Он был, как говорится, маленьким, да удаленьким. Он мог надрать задницу любому, а его старшие братья уже тогда взяли себе за привычку ходить за ним по пятам. Так что к тому времени, как Микки исполнилось десять, не то что дети, взрослые в их районе опасались его, осторожничая и стараясь обходить стороной. Он пользовался этим, пытаясь всегда сыграть в свою пользу, потому что иногда преимущество было не на его стороне, и нужно быть полным кретином, чтобы не воспользоваться шансом. И сейчас он смотрит прямо на Йена Галлагера с угрозой в глазах. Йен обязан понимать, что это угроза, только вот он ни на секунду не отводит глаз. Впервые кто-то смотрит на Микки так. Соревнуясь в жесткости и серьезности намерений, без единого намека на животный страх, затуманивающий рассудок. Микки не выдерживает первым. Делает вид, что ему совершенно наплевать на произошедшее, тычет Йену средний палец и просто продолжает идти, не обронив ни слова и не вернув ничего из украденного. По приходу домой он замечает, что его трясет. В следующий раз, когда Микки направляется в Кэш & Грэб, он платит. Он вручает Йену десятидолларовую купюру, хотя набрал продуктов на 12,49 $, но Галлагер все равно выглядит так, будто это лучшее, что случалось с ним за всю его жизнь. Микки думает, что иногда стоит забыть о своей гордости только ради того, чтобы увидеть Йена таким.***
Мэнди появилась на свет одним годом и одним днем позже Микки. Каждый свой день рождения он проводил в тени своей сестры, потому что она была младше, милее и единственной дочкой, единственной, кого их родители обожали до невозможности. Она была их любимицей. И Микки тоже любил ее. Сначала неохотно, потом с той преданностью, которую никогда не чувствовал ни к кому из своих братьев. Он любит ее, но в то же время считает ее маленьким злом, облаченным в очаровательную оболочку и присланным, чтобы сделать его жизнь еще более запутанной и сложной. Когда ему исполняется семнадцать, он окончательно в этом убеждается, потому что именно в его семнадцатый день рождения Мэнди решает завести себе лучшего друга. Йена Галлагера.***
Переступив порог дома и впервые увидев здесь Йена, сидящим на диване в гостиной, Микки ловит себя на мысли, что совсем уж умом тронулся. Самый пиздецовый из всех пиздецов настиг его в его же доме и сидит сейчас преспокойно на его диване. Это все. Наверное, он спятил. На миг он замирает в дверном проеме, без понятия, что же делать; сто́ит ли ему бежать в абсолютно противоположном направлении или лучше просто притвориться, что все нормально? — Хэй, — приветствует Йен, когда видит, как Микки входит внутрь. Его голос звучит слегка странно, не так, как, вероятнее всего, должен был бы. Микки лишь озадаченно кивает в ответ и смотрит на парня еще мгновение. — Оу, я Мэнди жду, — отвечает Йен, вдруг осознав, что Микки не понимает, какого черта он здесь забыл. Милкович знает, что Галлагер учится в одном классе с Мэнди, но они никогда раньше не зависали вместе, и он даже подумать не мог, что эти двое когда-либо заговорят друг с другом, так что внезапный визит Галлагера к его сестре не имеет никакого, блять, смысла. Тем не менее, ничего из этого Микки озвучить не может. Он и звука из себя выдавить не сможет, не сдав себя с потрохами. Поэтому он дикими усилиями заставляет свои ноги двигаться, заставляет себя не задерживаться взглядом на обнаженной, незащищенной ключице Йена, которую не скрывает соскользнувшая слегка футболка, и направляется к себе в комнату. Войдя, он встречается с Мэнди, которая выходит из ванной комнаты в слишком короткой юбке и слишком длинной футболке, будто она собралась на гребанную фотосессию или подобное дерьмо. — Йен Галлагер? — тихо спрашивает он, стоя слишком близко. Это смешно, и он ничего не может с этим поделать, но он чувствует внезапный приступ ревности, засевший где-то глубоко внутри. — Расслабься, — отвечает Мэнди, закатывая глаза и совершенно не подозревая о том, что у него не выйдет расслабиться. — Он крутой, мы друзья. Эй, мы собираемся смотреть фильм, не хочешь с нами? Обычно, когда Мэнди предлагала ему заняться чем-то подобным, он всегда соглашался, так как у него редко находились занятия получше, а Мэнди — одна из немногих, с кем Микки действительно комфортно и весело. Но одна лишь мысль о том, чтобы находиться рядом с Йеном так долго, рождает в его теле мощную реакцию, одновременно болезненную и пугающую своим ожиданием наслаждения. Поэтому он отказывается от предложения, резко мотнув головой из стороны в сторону. В ответ Мэнди пожимает плечами и сжимает губы в тонкую полоску. — Как знаешь.***
Проходят месяцы, и кажется, что Йен Галлагер постоянно находится рядом. Он, устроившись на диване в гостиной, играет с Мэнди в видеоигры, ест с ней за кухонным столом, засиживается допоздна в ее комнате, заливаясь от чего-то так громко, что его смех слышен в каждом закоулке дома, проходит через комнату Микки, чтобы отлить. Милкович и шагу ступить в собственном доме не может, не оказываясь при этом слишком близко к Йену. Настолько близко, что это становится опасным. И это отстойно, потому что в те мимолетные, крохотные моменты, когда Микки везет и выпадает случай незаметно понаблюдать за Йеном, все, на чем он может сосредоточиться, это как парень выглядит, как он говорит, и как звучит его смех. Йен был невероятно обаятельным и веселым и мог одним своим видом заставить сердце Микки идти в пляс, как никогда раньше, что было более пугающим, нежели прекрасным, и предназначено именно Микки. Хотя это, в каком-то смысле, все еще является нереальным, не совсем правдой, так как один из них по-прежнему остается в неведении. Когда Йен в очередной раз — что происходит каждый чертов день — заваливается в дом Милковичей, Микки ничего не остается, кроме как снова наблюдать. Когда Йен с Мэнди, он ведет себя расслаблено, игриво и весело. Должно быть, парень такой всегда, когда он не на работе или в школе, что на самом деле были единственными местами, где Микки мог с ним встретиться. Иногда он отпускает шуточки о старых фильмах, которые не понимает Мэнди, но всегда понимает Микки, и беззвучно посмеивается с того, что сам себе надумал в своей рыжей голове. Он невероятно ужасен в видеоиграх, но превосходно готовит омлет, лучше Микки стреляет из пушки и может покрасить Мэнди волосы так, как иногда не может она сама, он жует с открытым ртом, чавкая, и изредка курит, а еще его может вынести с нескольких банок пива, после чего он будет смеяться смехом маньяка над детским шоу, которое кажется веселым только детям до пяти лет. Все это дерьмо продолжается еще три месяца, а Микки все еще ни слова не говорит Йену. Все, что он делает, — прямо с головой ныряет все глубже во всю эту невъебенно опасную муть под названием «любовь». В один прекрасный момент он перестает воровать в Кэш & Грэб, просто чтобы отдохнуть от всего этого.***
Микки оставляет дверь в свою спальню открытой, когда Йен с Мэнди на кухне, чтобы слышать, о чем эти двое говорят. Сидит на кухне, когда они на диване в гостиной, чтобы слышать смех Йена и то, как он матерится, когда Мэнди надирает ему зад в «Halo», откровенно насмехаясь. Выходит с ними на крыльцо и присаживается рядом на ступеньках, когда дни становятся теплее, чтобы медленно потягивать пиво и все так же молчать, внимательно вслушиваясь в каждое слово Йена и игнорируя все, о чем лепечет его сестра. Наступает лето, и Йен начинает носить все меньше одежды. Микки все больше сходит с ума с каждой чертовой минутой.***
Одной ночью Йен и Мэнди очень долго не спят, накуриваясь в спальне девушки и хихикая со всего, как дети малые. Когда они оба приходят в себя, то обнаруживают, что время позднее и опасное для прогулок по Саут Сайду, поэтому Йен решает остаться у них. На следующее утро Микки просыпается под шум воды, доносящийся из ванной комнаты, и отчаянно стонет, потому что это окончательно вытаскивает его из невероятного сна, в котором они с Йеном практиковали римминг, доказательством чему может послужить утренний стояк брюнета. Он задумывается о том, кто может быть внутри, как долго этот кто-то там будет, и может ли он выставить этого нарушителя к херам, чтобы позаботиться наконец о себе. Как только он начинает всерьез обдумывать план по отвоеванию ванной, вода тут же выключается. До его ушей доносится грохот, который не утихает на протяжении нескольких минут, а затем дверь ванной комнаты открывается, впуская в комнату Микки виновника шума. Йен. С мокрыми волосами, голым торсом и не застегнутыми, на скорую руку натянутыми джинсами, плотно охватывающими его ноги, которым он уделил слишком мало внимания, оставив их влажными после душа. Член Микки дергается, как только голубые глаза цепляются за представшую их взору фигуру. Йен замечает, что Микки не спит, и замирает на месте. Смотрит. Их взгляды встречаются, и брюнет нечеловеческими усилиями старается не думать о своей чересчур заметной эрекции, которую выдает приподнятое одеяло. Когда Йен не отводит от него своих глаз, при этом отмалчиваясь, Микки заметно сглатывает. «Это же легко — просто сказать что-то», — думает он в этот момент. Хоть что-нибудь. От угроз до чего-то милого или пошлого. От «на че, бля, пыришься, придурок?» до «хочешь подойти и позаботиться об этом?», вскидывая одну бровь вверх. Но все это не имеет никакого значения. Если он заговорит — выдаст себя. Поток мыслей так и остается мыслями, а губы Микки сжимаются в тонкую полоску, отчаянно стараясь скрыть тайну. Он не готов. И не уверен, что когда-либо будет. Йен все еще смотрит. Он даже не подозревает, насколько сильно связан с Микки, насколько сильно они всегда будут связаны, пока оба живы; не подозревает, потому что его лишили права голоса. Но он выглядит так, будто что-то знает, или, по крайней мере, чувствует. На мгновение могло показаться, что, возможно, он хочет Микки так же сильно и отчаянно, как Микки хочет его. Затем он отводит взгляд, разрывая напряженный зрительный контакт, и покидает комнату Милковича. Тайна не раскрыта, секрет остается секретом и все такое. Все повторяется. Снова.***
— Твой брат онемел, что ли? — слышит однажды Микки слова Йена, предназначавшиеся Мэнди. Он еле сдерживается, чтобы не засмеяться. Он то и дело ошивается у двери в спальню своей сестры, даже не пытаясь притвориться, что делает это по какой-то другой причине, а не потому, что Йен вошел с ней туда несколько минут назад, хотя совершенно не хочет быть раскрытым. — Кто, Микки? — переспрашивает Мэнди, в голосе которой слышны нотки скуки. — Просто игнорируй его. Он самый недовольный кретин на свете, как старый ворчливый дед. Такой ответ уколом ощущается в груди Микки. Не потому, что Мэнди говорит это. Он знает, что она любит подшутить над ним, так как они всегда хорошо ладили и были невероятно близки, в отличие от остальных их родственников, а вместе с этим прилагается куча подколов и издевок друг над другом. А потому, кому она это говорит. Он понимает, что это смешно, потому что у него и так был миллион шансов заговорить и сблизиться с Йеном, и сам он является тем, кто препятствует этому, потому что боится, упрямится и смущается, как девственник в ответственный момент. Но все же. Все, что Йен знает о нем, это его репутация, то, как он воровал из магазина, и не лучшие описания Мэнди. И все это просто пиздец. Сейчас Микки думает о том, что, даже если бы он сказал обо всем Галлагеру, тот бы не захотел иметь с ним ничего общего, не говоря уже о родственности душ. Отвернулся бы и ушел прочь, связав свою жизнь с кем-то другим, потому что — очевидно — вселенная в этом случае просто космически проебалась. Йен слишком, блять, хорош для Микки. И чем больше Микки думает об этом, тем яснее он понимает, что слова Йена на его теле — глупая бессмыслица. Йен куда лучше, чем просто хорош, а Микки… А Микки одно огромное но.***
Он не планировал рассказывать обо всем Мэнди. Это просто… вырвалось. Позже он приходит к тому, что это было неизбежно в любом случае. Он медленно, но верно сходил с ума, храня все это дерьмо в себе с самого начала и не переставая думать о Йене ни секунды днями на пролет, будучи не в состоянии сделать с этим хоть что-то. Половину своего свободного времени он проводил за дрочкой, а вторую половину — борясь с экзистенциальным кризисом; очевидно, что еще немного, и он сломается. Но случается это неожиданно для него самого. Йен только что ушел, перед этим зависав с Мэнди весь день, и Микки вместе со своей сестрой сели за стол, с наслаждением поглощая поп-тартс на ужин и время от времени перекидываясь по паре фраз. Сегодня его сестра с Галлагером вышли во двор в самую жаркую часть дня и стали брызгаться друг в друга водой из водных пистолетов. После пяти минут игры Йен снял с себя футболку, и с того момента Микки не может выкинуть эту картину из головы. Он не уверен, видел ли когда-нибудь раньше такое хорошо подтянутое, накачанное тело, но точно уверен в том, что запомнит его на всю свою жизнь. Тишина затянулась, и вдруг Микки больше не сдерживается. — Эй, — выдавливает из себя брюнет, после чего его голос срывается. Он прочищает горло, тихо покашливая, и чувствует как из-за нервов начинает потеть. — Я, эм. Я… Он старается, но звуки не хотят сливаться воедино, на что его сестра закатывает глаза к потолку. — Ну что? Звучишь так, будто у тебя запор. — Йен — мой соулмейт. Он выпаливает это, совершенно не думая о том, как сформулировать предложение, и как отреагирует Мэнди. Затем он закидывает в рот поп-тартс, наполняя его до отвала, и ждет ядерного взрыва. Несколько невероятно долгих секунд Мэнди не отвечает, а просто смотрит на него. Ее нижняя челюсть опустилась вниз от удивления; Микки может видеть полупрожеванное печенье на ее языке. Спустя десять секунд она выплевывает недоеденную массу на свою тарелку, пару раз откашливается и снова поднимает увеличившиеся в несколько раз глаза на брата. — Что? — шипит она, двигаясь ближе, будто кто-то может услышать, хотя кроме них в доме никого нет. Если бы были, Микки ни за что не сказал бы это. — Мои, э, слова появились еще в январе. Это был Йен. — Но ты же не… ты же не гей. — Как видишь, как раз наоборот. Просто не ору об этом на каждом сраном углу города. — Йен ничего мне не сказал. — Он, э… не знает. После того, как он сказал это вслух, груз вины стал давить на него еще сильнее, сменяя собой еще секунду назад бушевавшие внутри него раздражение и гнев. Его тело выдавало волнение каждым движением, а Мэнди выглядела так, будто у нее может случиться инсульт. — Как он может не знать? — Да я, блять, ему за все это время ни одного слова не сказал, — признается парень, ведя себя настолько робко, насколько только может Микки Милкович. Долгое время девушка просто молчит, а затем с размаху, со всей присущей ей силой, бьет своего брата в плечо. — Ты, кретин, — она кричит во все горло и снова бьет его, игнорируя все его протесты. — Ты хоть понимаешь, что он думает, что с ним что-то не так? Потому что его слова появились херову тучу месяцев назад, а с ним так никто и не заговорил. Он думает, что парень не хочет быть с ним. — Я… — начинает Микки в попытках хоть как-то объясниться, хотя и сам не знает, как это сделать, но сестра обрывает его еще не начавшуюся речь. — Ты же хочешь его, так? — пытается удостовериться Мэнди, чей голос вмиг стал необъяснимо пугающим, мрачным. Блять. Микки только что в полной мере осознал тот факт, что Йен и Мэнди — друзья, даже лучшие друзья, но он никогда не думал о том, насколько это на самом-то дело важно. Мэнди, у которой никогда не было настоящих, нормальных друзей, пока она росла, которую всегда и везде принимали враждебно и предвзято, которая всегда старалась быть осторожной, не открывая свою душу перед другими людьми, и которая слишком рано поняла, что любить кого-то — значит быть уязвимым, а быть уязвимым — значит, что это принесет тебе невыносимую боль в итоге. После всего она открылась Йену, и это, блять, значит многое, слишком многое. Вдруг Микки охватывает предчувствие, что он труп. Если он проебется с Йеном еще больше, чем уже это сделал, его убьет собственная сестра. — Конечно я хочу его, — отвечает он на вопрос сестры, частично, чтобы успокоить ее, и частично потому, что это, мать ее, самая настоящая правда. — Как вообще можно его не хотеть, господи, он же, бля, идеален. Я просто… Все слишком сложно, понятно? Это проеб вселенских размеров. Если кто-то узнает, мы трупы. Видимо, Мэнди считает, что это плохое, худшее из всех возможных оправданий, потому что она снова начинает колотить его своими худыми, но, на удивление, сильными кулаками, попадая ими по рукам и груди брата снова и снова. Микки совсем не пытается дать отпор. Он заслужил. Он понимает. Он тоже хочет защитить Йена больше всего на свете.***
Он срывается в воскресенье. Йен и Мэнди занимаются чем-то своим на кухне. Готовят тушеное мясо, возможно, или суп. Микки уверенно может сказать только о том, что то нечто, которое готовят его сестра и родственная душа, состоит из ху́евой тучи овощей и беспрерывного смеха, а учитывая то, что эти двое передают друг другу косяк туда-сюда, значит, что, что бы они там не готовили, оно будет с легким запахом хвороста и с горько-сладким привкусом травки, что, по мнению Микки, обязательно добавит изюминку в их блюдо и станет отличительной чертой от всего, что обычно готовится в этом доме. Микки, уже в привычной ему манере, блуждает по гостиной, притворяясь, что занят уборкой по дому и все такое, только лишь для того, чтобы наблюдать за Галлагером и за тем, что тот делает. После того, как Мэнди все узнала, она все чаще стала замечать подобное странное поведение своего брата, и этот раз не стал исключением. Она улавливала каждый взгляд голубых глаз в их с Йеном сторону, и отвечала на них своими взглядами, которые, казалось, так и кричали о том, что их обладательница считает Микки самым жалким существом на всей планете и, вероятно, она бы не потрудилась отодрать его от подошвы своего ботинка, если бы вступила в него на улице, но Микки плевать. Сегодня Йен пришел в бриджах и в слегка великоватой для него футболке, оголяющей его плечи сильнее, чем должна. А отросшие волосы стали подчеркивать черты его лица еще лучше. Все это, Йен, сводит Милковича с ума. Еще больше его сводит с ума то, о чем говорят эти двое. — Не думаю, что у меня вообще когда-нибудь появится родственная душа, — жалуется Мэнди, на что Йен тихо посмеивается, хотя Микки уверен, что его сестра не шутит. — Эй, лучше вообще быть без него, чем знать, что он есть, но ни разу не слышать те самые слова, — говорит Йен, и Микки замирает на месте. Он впервые слышит, как парень сам говорит об этом, и иногда мельком замечает его слова на бледной коже внутренней части бицепса. Время от времени, когда Йен и Мэнди бесились во дворе, или когда Йен отбирал у Мэнди джойстик от приставки, поднимая его кверху, чтобы та не дотянулась, Микки мог видеть очертания слов, выведенных его почерком, но у него никогда не получалось рассмотреть, что именно там написано. Он лишь знал, что они есть. Были уже долгое время. Вероятно, с того самого дня, когда Галлагер заговорил с ним, но не услышал ничего в ответ. Микки поворачивается на сто восемьдесят градусов, медленно, и делает пару шагов в сторону кухни. Мэнди умело нарезает перец. Йен нарезает баклажан. Микки думает о словах на своей левой ягодице, о дне, когда Йен произнес их. Чувак, ты баклажан уронил. Думает о том, как часто он вспоминал этот момент, воспроизводил его в своей памяти, о том, что произошло бы, если бы он сразу ответил, хоть что-нибудь ответил. Он думает о том, насколько Йен чертовски сексуален и насколько он веселый, о том, как он добр по своей природе, но при этом выглядит более дерзко, чем Микки, о том, что все, что он делает, кажется идеальным. Даже когда Микки зол, разъярен, готов рвать и метать, Йен все еще прекрасен. Он думает о том, как отчаянно Йен пытается спрятать боль, когда говорит о своем соулмейте, ни разу не давшему о себе знать, но Микки слышит эти нотки в его голосе, который еле заметно повышается в конце предложения, видит их в его глазах. Он наблюдает за тем, как Йен нарезает баклажан, поддерживая его дрожащими пальцами. Это становится последней каплей, и он не выдерживает. Срывается. Ураганом врывается на кухню, его ноги двигаются будто отдельно от него самого, подходит вплотную к Йену, грубо хватает его за шею, притягивает ближе. Произносит слова, которые изменят абсолютно все: — Это я, придурок.***
Позже, когда парни наслаждаются друг другом и трахаются в постели Микки, будто простыни в огне, и лишь их оргазм потушит его и остудит жар, Микки почувствует руки Йена на своей талии, губы Йена, впивающиеся в его шею. Он переместит свой взгляд чуть ниже, совсем немного, и увидит внутреннюю часть бицепса Йена, на котором удобно устроилась его голова. Увидит собственный почерк и те самые слова — свои слова. Йен по-доброму засмеется и крепко схватит Микки за левую ягодицу. Они почувствуют, что принадлежат друг другу. Почувствуют себя свободнее, чем когда-либо до этого.