City of Stars

      Мои стихи, твоё фортепиано — мы всегда проводили так вечера. Он тихо перебирал пальцами по клавишам, изредка напевая себе под нос, а я писала стихи с кружкой горячего шоколада, считая, что проза у меня совершенно не выходит. Когда Мин заканчивал играть, я тихо хлопала в ладошки, имитируя овации. Ему нравилось, когда я делала это, говоря, что для него мои тихие хлопки были гораздо важнее, чем громкие крики фанатов. Я только смеялась над этим, сползая с дивана и кидаясь к нему в объятия, стараясь прижаться как можно крепче к его телу.       Нам никогда не было скучно друг с другом, даже когда парни выносили ему мозг или когда он долго засиживался в студии, то всегда приходил домой в приподнятом настоянии. Он всегда обнимал меня перед уходом и говорил, как сильно любит.       Рядом со мной он будто менялся: становился слишком мягким, не сдерживал свои эмоции, как обычно делал на публике. Он сходил с ума вместе со мной и смеялся даже над самыми глупыми шутками. Утешал, когда я не просила и всегда улыбался, светясь, как солнышко. Парни сначала были настороженны данным изменениям в нем, но потом часто обращались ко мне за помощью, чтобы я как-то повлияла на него. Но он лишь подмигивал мне, как бы прося подыграть, и начинал разыгрывать маленькие сцены истерики. В такие моменты он уже заведомо был согласен с с любым решением ребятами, но просто любил поломаться, а все окружающие охотно принимали правила этой игры. Сейчас, в очередной раз раздумывая над этим, я застыла в одной позе, сгорбившись над столом. Я засмотрелась в свои записи на бумаге, и теперь они расплывались в пятна передо мной, от чего их невозможно было прочитать. Я любила так сидеть, смотря в одну точку перед собой — это был мой способ расслабления. Но сейчас, как на зло, мысли в голову не лезли, а слова всё никак не складывались в рифмы. — Хей, малышка, ты чего? — голос моего парня вывел меня из транса, заставляя поднять свой взгляд на него. — Опять залипла? — он немного усмехнулся, когда посмотрел на моё рассеянное лицо. — Ну, скажи хоть что-нибудь. Я всё-таки волнуюсь за тебя, — он начал тихо хихикать над моим состояниям-не состояния. — Опять не получается. Ничего не выходит, — резко тряхнув головой и кинув ручку на стол, я подняла взгляд на парня — он был и растерян и весел одновременно. — Ну-ка, иди сюда. Сейчас посмотрим, что у тебя не так, — он заботливо улыбнулся и позвал к себе на коленки.       Я подошла к фортепиано, за которым он сидел, и опустилась на парня, заворожённо смотря на его пальцы, которые медленно бегали по клавишам. Такие моменты были слишком интимными, слишком скрытыми для чужих взоров. Это было даже трепетнее, чем физическая близость. Это было на уровне эмоций, на уровне духовной связи. Такое бывало редко, когда мы в полней тишине начинали сочинять новые песни, когда на наших глазах, из-под наших же рук, рождалось искусство. Он вечно шутил, что все это обязательно появятся в его альбоме, на что я только отмахивалась и смеялась, но что-то мне подсказывает, что это далеко не шутки. Медленно нажав на одну клавишу, Мин вопросительно посмотрел не меня, как бы прося начать петь. Тихо запев, я смотрела, как парень также медленно, будто изучая, продолжал играть.       Тихая мелодия началась в басу, создавая основу на которую, добавлялись аккорды из верхних октав, и они были будто колокольчики, которые слегка покачивается на ветку. Его пальцы левой руки бегали по одним и тем же нотам, пока правая брала новые аккорды, добавляя разнообразия. Мин всегда умел импровизировать, создавать мелодию с нуля. Бывало, что он неуклюже записывал ноты на плохо прочерченном нотном стане, нарисованном на салфетке из соседнего ресторана. Он слышал мелодию внутри, он жил музыкой, он любил её, он сходил по ней с ума, и, пожалуй, если бы она была человеком, то я бы дико ревновала.Но стоило только посмотреть в его глаза, когда он рассказывал про неё...Его глазами можно было бы освещать улицу, настолько сильно они сияли.И я была готова слушать его хоть всю жизнь, сидя на диване рядом с фортепиано, только бы видеть этот блеск в глазах, От мыслей в голове меня вырвал его тихий кашель, который как-бы говорил мне: «Ну, что же ты остановилась?» Мой голос разрезал тишину в квартире, сопровождаемый мелодией новой песни. Мин немного хмыкнул, намекая мне поставить текст на перекладину, где обычно должны стоять ноты, чтобы тоже тихо подпевать.       Его голос сводил меня с ума уже столько лет. Он был идеальным, словно обволакивающим тебя полностью бархатом или мягким кашемировым свитером, который ты обычно надеваешь в холодную зимнюю пору, чтобы согреться. А хрипотца, которая была главной изюминкой, не была колючей или излишне явной. Скорее, она была похожа на заключительный аккорд, на капельку розмарина в идеальном блюде. Наши голоса сливались в унисон, создавая магию в комнате, в которой мы сидели. Казалось, что даже стрелки часов перестали ходить на настенных часах, вслушиваясь в звуки фортепиано.       Мин всё также сосредоточенно играл, когда мелодия резко поменяла свой лад и настрой. Из тягучей и медленной она превратилась в весёлую и задорную, будто появилась новая надежда в этом вечном унынии. Создавалось впечатление, что она пыталась подбодрить слушателя, словно говорила, что сдаваться ещё рано, даже если кажется, что всё идёт не так — надо просто поддать газу и двигаться вперед.       Он тихо засмеялся, когда я начала импровизировать, отдаваясь этому позыву полностью. Вдохновение неожиданно появилось, что не могло не радовать, а парень, который сейчас сидел рядом и утвердительно кивал, вселял в меня уверенность. Но вот этот недолгий момент радости спал, и мелодия вновь стала монотонной и тягучей, будто напоминая, что в жизни бывают не только взлеты, но и падения. Но мой радостный голос и заключительный аккорд все же вселяли надежду на просветление. Мин медленно положил руки на мою талию, убирая их с клавиш. Его глаза блестели, как и мои. Нам не надо было слов, чтобы передать наши чувства. Он медленно меня поцеловал в лоб, даже не пытаясь зайти дальше. Нет. Это просто было его проявление поддержки. — Ну, что? Теперь вышло? — он тихо задал вопрос, утыкаясь своим носом мне в шею. — Да. Спасибо, ты очень помог мне, — я всматривалась в такие родные и тёплые глаза цвета шоколада, которые сейчас смотрели на меня с щемящей любовью и верностью и светились так, словно он рассказывает о музыке.       Пожалуй, я любила его любым: грустным, злым, молчаливым, ворчливым, искренним, сосредоточенным на любимом деле. Возможно, я была его маленьким сумасшествием, но он точно был моим большим безумием и мне это чертовски нравилось.