Prigioniero

      Холод исходил из каждого угла комнаты, не было ничего, что, хотя бы отдаленно, напоминало окно. Казалось, ты находишься посреди морозильной камеры, узкой, безликой, словно замершей во времени. На дряхлом матрасе, сгорбившись, сидел мужчина, ладони его, сложенные в молитвенном жесте, были прикованы ко лбу, покрытому засаленными волосами. Казалось, что, если издашь звук, он отскочит от противоположенной стены и бумерангом вопьется в кожу. Время протекало мимо, нельзя было определить, день сейчас или ночь, прошли ли сутки или за грубыми стенами пронесся месяц, все это не имело никакого значения.       Давящую тишину нарушал звук стекающей с потолка воды, капли медленно разбивались о серый пол, собираясь в бесформенную лужу. Снова и снова глухо ударяясь о бетон, они задевали подкорку сознания, единственное, на чем можно было сосредоточиться – капли. Еще немного тишины, и он бы непременно сошел с ума, задыхаясь и подрагивая на ледяном полу, но мерный стук воды возвращал заключенного в реальность. Казалось, рваное биение сердца приходилось ровно на удар капли, на этом можно было сосредоточиться, почувствовать себя живым, не позволить себе закоченеть. Могло показаться, что он молился, но это было не так, мужчина лишь замер среди собственного безмолвного крика, резонансом проходящего сквозь все тело, замирающего где-то в кончиках пальцев ног. Мысли путались, ни одна из них не была полноценной, сформировавшейся, воспоминания обрывками проносились на заднем плане его разума.       Время растягивалось, утрачивало свою форму и смысл. За тяжелой дверью раздался шум шагов, еще спустя мгновение глухой стук прекратился, все новые и новые звуки наполняли его, это было подобным счастью. Тяжелые колодки, сковывающие мужчину по ногам и рукам глухо брякнули, когда он провел ладонями по обмороженному лицу. Дверь со скрипом отворилась, а комнату наполнил аромат одеколона и того, что раньше было завтраком. Единственное что не оставило его – это обоняние, сквозь гнусно смердящий мороз все еще пробивались привычные в прошлом запахи, мысль о них приносила хоть какую-то стабильность. Грубые мужские руки сомкнулись на его плечах, сковывая в своих давящий объятьях, рваным движением его подняли с койки и поволокли к выходу, ноги отказывались двигаться, на столько он заледенел в собственном заточении. Подняв изможденное лицо, мужчина сквозь дымку поврежденного зрения разглядел силуэт, ожидающий его в дверном проеме. За ним все было столь же серым, темным, однообразным. Картинка не менялась и далее, они преодолевали этажи, замирали у каждой двери, ожидая ее открытия, тюрьма напоминала лабиринт, состоящий из одинаковых коридоров, усеянных дверными проемами. Эта дорога казалась бесконечной, боль пульсировала в замершем теле, мужчина не был готов идти, но разве это волновало тех, кто волок его?       Повороты все же закончились, стало ощутимо теплее, но не на столько, что бы затекшие мышцы и обмороженные пальцы могли работать так же, как и прежде. Его завели в комнату, отличавшеюся от камеры разве что столом и парой железных стульев, ввинченных в пол. Словно пса мужчину приковали столу, будто бы без этого он мог попытаться оказать сопротивление. О чем вообще шла речь, если элементарное дыхание давалось с большим трудом. Помещение наэлектризовалось очередной порцией молчания, разве что теперь заключенный знал, что находится не один. Он хотел заговорить, напрячь связки и вспомнить, как звучит его голос, но горло все так же было скованно, попытки были бессмысленны. В помещении стоял густой и вязкий дух, множество ароматов обрушилось на него в одно мгновение, сырая земля, можжевельник, запахи конюшни и тонкая, едва уловимая нотка виски. - Вы можете идти, господа. Начальство дало достаточно ясные распоряжения на счет нашего свидания с этим джентльменом, - следующие несколько минут в молчании тянулись бесконечно, заключенный смотрел на свои окоченевшие пальцы, а гость медленно прошествовал к стулу и грациозно занял место напротив. Его взгляд буквально чувствовался кожей, он разглядывал отросшие и спутанные волосы, посеревшую и поврежденную от постоянного холода кожу, нервно бродящие из стороны в сторону подслеповатые глаза, но все так же продолжал молчать. Шатен так давно не слышал чьего-либо голоса, что фразу, повисшую в воздухе, он был готов разобрать на атомы, впитать каждой частью себя, чтобы прокручивать ее как напоминание о том, что способен слышать.       Когда те, кто совсем недавно тащили его по коридорам покинули помещение, мужчина медленно, превозмогая боль, поднял голову. Его гость сидел прямо, опершись острым, гладко выбритым подбородком о тыльную сторону ладони, мужчина находился достаточно близко, что бы его можно было рассмотреть не напрягая раненное зрения. Это лицо было знакомо узнику и оно его нисколько не радовало. - Вы так изменились, Уилл, где же теперь ваше остроумие? Простите великодушно, что не навещал вас, но знаете, добраться сюда не так-то просто, они точно знали, где вас закрыть. Если бы не семейство Вёрджеров, я бы не смог оказаться здесь, но ох, как же сильно я скучал, - пришедший паясничал, он говорил елейным, раздражающим тоном, ощущая свое мнимое превосходство. Заключенный все так же молчал, неотрывно смотря на своего посетителя, он изо всех сил напрягал горло, но как результат лишь зашелся тявкающим кашлем, несколько минут ему понадобилось, чтобы прийти в себя и проскрипеть: - Полно злорадствовать, Фредерик, это меня нисколько не трогает, - договорив, мужчина вновь закашлялся и закрыл глаза, он вспоминал собственный голос и был поражен тем, как же тот звучит. Сипло. Побеждено. Жалко. - Оо, дорогой, я помню времена, когда под вас выделяли целые виллы, но теперь вы, очевидно, не вызываете подобный интерес, что же изменилось, мистер Грэмм? – В тоне пришедшего звучала насмешка, он чувствовал себя выше, что ни в коем случае не показывало его ум, ведь легко дразнить убийцу, закованного по рукам и ногам. Вопрос, очевидно, был риторическим, потому что нахал продолжил, - Ах да, вы слишком ценны, чтобы отправиться на электрический стул, но недостаточно, чтобы остаться на свободе, но я поражен, что вы все еще живы, правда, удивительный пример приспособленчества.       Заключенный сжал челюсть так крепко, что желваки заходили под его скулами, но не смотря на то, какую язвительную бессмыслицу нес пришедший, Уилл продолжал слушать, жадно впитывая звук. Когда-то Грэмм считал, что способен жить в чертогах своего разума, прячась в комнатах, построенных из воспоминаний, но он ошибался. Тело его было скованно морозом и если первое время он мог справляться, то последние годы заточение стало невыносимым. Нет, он не поддался безумию, лишь сохранил свою память в крепкой коробочке разума, словно драгоценность, доставать которую стоит лишь в особых случаях.       Разрушение тела вело к разрушению его замков и лишь на свободе он смог бы достать то, что спрятано. - Полагаю, ты проделал весь этот путь не для того, чтобы узнать, как я здесь поживаю, - тепло помещения размягчало горло, судорога больше не сводила его, но каждое слово будто лезвием приходилось по связкам заключенного. - Если бы я мог, не встречался бы с вами еще столько же, но так уж вышло, что есть люди, которым крайне необходимы ваши...навыки. Вёрджеры готовы поручиться за ваше освобождение, но на своих условиях, конечно, вопрос крайне деликатный.       Он не сразу понял, о чем говорил Чилтон, мысли о свободе казались чем-то эфемерным, никто не позволил бы ему выбраться, сколько нужно заплатить, что бы кого-то вроде Уилла Грэма отпустили на свободу? Он слышал о Вёрджерах еще со времен свободы, знал об их империи и не испытывал особого восторга, но имеют ли такое большое значение принципы, когда на кону стоит освобождение из этого чертова морозильника? Превозмогая боль и абсолютный застой в мышцах, мужчина перегнулся через стол и буквально прошипел: - Вытащи меня отсюда, Фредерик, тогда и поговорим.