Вечер весны

      Без тридцати минут полночь. Играет старая американская музыка, отчётливо слышен рояль и дрожащий мужской голос. За окном чернота, в комнате горит только одна лампа. Суббота, а суббота — это день, когда я позволяю себе ничего не учить, есть, что хочу и сколько хочу, и всё в таком духе. И мне ужасно хочется с вами поговорить.       Почему вы это читаете? Почему я это пишу? Почему в шестнадцать я каждую неделю делала фотографии и принуждала к этому своих друзей (бедняги)? Чего я добиваюсь? Хочу оставить хотя бы жалкий едва заметный след? Хочу доказать себе из будущего, что я жила? Хочу убедить в этом окружающих? Или себя?       Я не знаю. Я пишу, потому что мне нравится писать. Я пишу о себе, потому что решила, что жизнь каждого человека заслуживает стать историей, которую не стыдно рассказать другому. И моя жизнь тоже. И твоя. И жизнь того уличного кота. Мы все живые, мы все разные и особенные. И это меня здорово впечатляет, это восхищает меня.       Мне не нравится и нравится одновременно смотреть на прохожих и чувствовать, что их жизни такие же удивительные, как и моя собственная. У каждого есть близкие, у каждого есть страхи и надежды. Каждый заслуживает права голоса. И я хочу слышать этот голос. Хочу услышать хор. И больше всего мне хочется, чтобы этот хор был похож не на крик больного и загнанного в угол зверя, я хочу, чтобы этот хор был хором ангелов, чтобы он пел о любви и доброте, о веселье и взаимопомощи, о взаимоуважении и о доблести. Я хочу, чтобы в каждом человеке говорил человек, потому что люди чаще всего не действуют так, как должны действовать люди.       Я не всегда поступала хорошо. Иногда я поступала с другими людьми очень подло, но мне жаль, теперь я жалею о том, что делала. Иногда я шла против закона, это было весело, но кончилось плохо, и я усвоила полученные уроки. Я не идеальный человек, во мне много недостатков, начиная с внешности и заканчивая привычками и пристрастиями. Я не то чтобы прошу всех любить меня, но я прошу всех знать обо мне.       В целом, для меня нет никакой разницы, хлопают мне или меня освистывают. Мне нет никакой разницы, пока всё ваше внимание обращено ко мне. Любите меня, ненавидьте меня, но, пожалуйста, не отворачивайтесь. Это так страшно, быть всеми оставленным. Это мой самый большой страх. Нет, это просто невыносимо.       Без пяти полночь. Самое время бояться. Мне страшно. Мне страшно, что мир не остановится после моей смерти. Мне страшно, что спустя сто лет после моей смерти, скорее всего, не останется ни одного человека, который будет помнить, что я была. Мне страшно, что сейчас, пока я жива, люди воспринимают это, мою жизнь то есть, как нечто само собой разумеющиеся. И мне страшно, что именно так я сама отношусь к окружающим.       Наверное, поэтому я и пишу это. Я не хочу бояться. Я хочу, чтобы от меня осталось хоть что-то. Пускай это будет обрывок текста, на который случайно наткнётся человек, никогда не слышавший и не знавший обо мне. Пускай это будет дерево, которое я посадила, и под тенью которого будет отдыхать человек, не догадывающийся о том, что дерево, давшее ему тень, было посажено мной. Я хочу связать себя со всеми, но я не знаю как. И мне страшно, мне так страшно.       На часах полночь. В моих наушниках плачет флейта и кто-то грустно поёт на итальянском. Мне так страшно, мне так страшно, что никто этого не прочтёт. Неужели никто не узнает о том, что мне тоже, как и тебе, страшно исчезнуть бесследно? Люди исчезают бесследно. Тысячи, нет, миллионы людей уходят, ничего после себя не оставив.       Я хочу оставить после себя слова, потому что они могут лечить и ранить, они могут создавать беды и творить чудеса. Это волшебство. Это что-то по-настоящему значимое, это что-то большее, чем просто я. И мне так страшно, боже, как же мне страшно, когда я смутно начинаю понимать, что это никто не прочтёт.       Прошло четыре минуты нового ноябрьского дня. Четыре минуты как я несчастна и хочу умереть от тоски. Четыре минуты, как я хочу разделить свою тоску с кем-то. Четыре минуты, как я не хочу звонить и будить Аню или Лапку, или кого-то ещё. Нет, тоска хочет, чтобы мы были с ней наедине, наше рандеву будет только нашим. Тоска ждёт наших встреч так же сильно, как я жду дня, когда меня признают и полюбят, когда мне пообещают, что я не исчезну вот так просто.       Нет, я не хочу растаять во времени. Я не хочу, чтобы мои атомы стали чем-то ещё. Я не хочу, чтобы клетки моего тела дали начало новому живому существу. Я хочу только себя, я эгоистичный ребёнок, который только-только начал понимать, что он не центр вселенной. И на глазах ребёнка слёзы, а взрослых, которые приходят, чтобы утешить, рядом нет.       И ребёнок сдерживает слёзы. Ребёнок начинает играть, чтобы отвлечься. Он стучит пальцами по кнопкам, на экране появляются символы, и ему становится легче. Да, мне легче. Я верю. Я верю, что всё будет хорошо. У меня всё будет хорошо.       Я узнаю, кто я. Мои атомы, если я умру, будут знать, во что превратиться, чтобы снова стать мной. Если я — это плохая и не очень интересная история, мои атомы станут атомами книги или диска с плохим и не очень интересным фильмом. Если для кого-то я солнце, мои атомы обязательно станут атомами новорождённой звезды. Если я друг, мои атомы станут атомами какой-нибудь верной собакой. Если я пустое место, мои атомы станут первыми атомами во вселенной, который исчезнут в никуда. Я стану тобой, если я — часть тебя, если ты часть меня. Я стану ветром, я стану морем, я стану камнем у прибоя. Я стану этими глупыми словами, которые мой брат пел, когда играл на гитаре и ещё ходил в школу. Я стану всеми героями, которых рождало моё воображение. Я могу стать, кем угодно, главное только дать знать моим атомам, во что им нужно превратиться, чтобы я воскресла и была собой, а не кем-то или чем-то ещё.       И хотя бы поэтому мне так важно найти себя. Это одержимость, если хотите, это пунктик. Это нездоровая навязчивая идея. Но это моя навязчивая идея. И она мне нужна. Мне нужно знать, потому что я — человек. Нет, я не хочу быть человеком. Я хочу быть чем-то большим. Хотя бы мостом к чему-то большему. О, Ницше бы гордился мной! Фрейд бы гордился мной! Маяковский бы добродушно ухмыльнулся бы моим словам. Ремарк, Камю, Экзюпери бы сели со мной за один стол. Я бы нашла себе двенадцать апостолов из тех, в чьих жилах вместо крови текли чернила, и кто грыз свои вены, забрызгивая чернилами все тетради, все обои, все чистые ткани. И я бы сидела в центре стола, забрызганная кровью, измазанная чернилами, тёмная от этой запёкшийся крови и этих чёрных чернил. И в темноте выделялись бы только красные, воспалённые от недосыпа глаза и белые зубы, оскаленные в широкой улыбке.       И так бы выглядел ваш Иисус, которого вы непременно приняли бы за демона.       И я хочу явиться к вам в виде ангела или беса. Я хочу научить вас высокому или опустить на самое дно. Но, что бы я с вами ни сделала — вознесла на небо или столкнула со скалы в чёрную пасть бездны — я буду рядом.       Потому что не мне, а именно вам решать, кто я есть. Мне ведь нет никакой разницы, кем быть, я просто хочу быть, как и всякое живое существо. То, кем я буду, зависит только от вас. Потому что каждый из вас — мой бог и мой дьявол, каждый из вас сам решает, кем меня видеть. И я приму любой образ, который вы выберите. Я приду в ваши сны, чтобы быть либо другом, либо жестоким мучителем. Я буду тем, кем вы захотите меня увидеть.       Вот только захотите ли вы меня видеть? Захотите ли вы меня знать? Сжалитесь ли вы надо мной и прочтёте ли эту историю до конца?       Я не знаю, потому что ответ зависит уже не от моей истории, а от вашей.       Ведь моя история теперь в ваших руках. И только вам решать, что с ней делать.