Вечер весны

      Наше сознание — кривое зеркало. Мир в нашей голове искажён нашими же изъянами. И видим мы то, что хотим видеть. Хотя кого я удивлю этими общими и не на что не годными фразами?       Я заболела. Учитывая, что середина весны здорово напоминает середину осени, это не удивительно. Дни серые, ветер холодный, лужи глубокие, а я простывшая и расклеившаяся во всех смыслах. Ещё не думаю о суициде, но уже думаю о тленности и бессмысленности всего сущего.       Я печальна, но мне хочется думать, что это не признак возвращающихся проблем с мировосприятием, а всего лишь следствие того, что я мню себя поэтом. Мой блокнот становится всё более и более заполненным, и все стихотворения, как одно, грустные и не очень-то складные. Но я так лечусь. По стихотворению в день — и жить можно.       Только вот мне непременно нужно обсудить с вами одно своё творение, потому что… ой, да прочтите его и сами всё поймёте! Смерть бессмысленней жизни, Жизнь страшнее, чем смерть. Мы с тобой больше не дети, Нас не радует первый снег. Ты настолько же нереален, Насколько реальна я. Ты умён, разбит и печален, Мы близки, почти как семья. Я не застала тебя с поличным, Когда селился в моей голове. Ты вдруг стал чем-то очень личным, И с тех пор моё сердце в огне. Скажи, как мне быть, что мне делать, Как помочь тебе сойти с этих листов. Только не надо про «ждать и верить», Не надо про «не закончен и ещё не готов». Твоя личность полноценней моей, Ведь моей не хватает тебя. Мы носим короны, как семья королей, Но без тебя королева не королева — простая ладья. После полуночи я слышу твой голос, Засыпаю в зелени твоих глаз, Я не замужем, а ты холост, Но обстоятельства всё равно против нас. Ты в моей голове, в моём сердце, в душе моей. Тебя зовут Макс, и ты никогда не плачешь. Ты внутри меня приручил всех зверей И ты для меня очень много значишь. И, знаешь, я кроме тебя Никого полюбить не смогу. Ты, конечно же, скажешь: «Зря, — И еле слышно добавишь: — как жаль, что я тебя тоже люблю».       А между тем, Дима называет меня милой, причём получается это из-за его не менее милой, чем я, настойчивости. В первый раз я его одёрнула, сказав, что мне не нравится такое обращение из-за того, что в детстве родители меня редко так называли. По Фрейду мне это не нравится. А он ответил, что его это не волнует, и по Евменову (его фамилия) я всё равно милая.       И это было приятно. И мы с ним иногда говорим о тех вопросах, что меня мучают. О том, кто я такая и как себя обрести. И о том, как порой бывает сложно справиться со всеми этими вопросами, не дающими спокойно спать по ночам. Да, это всё очень здорово, но это не то.       НедоАлекс был пафосным дебоширом, которому я всё-таки благодарна за то, что он подал мне идею о поиски гуру, когда привёл меня смотреть фильм в йога-центр. А Дима уже скорее напоминает спокойного и мудрого гуру, к которому дороги приводят людей вроде меня. Но это всё неважно, потому что я хочу держаться подальше от них обоих.       «Тик-так, тик-так, тик-так», — тикают часы моей юности. Аня в Витебске уже соблазнила всех лучших парней ветеринарной академии. Я по-прежнему не гуляла ни с одним парнем за руку. И, что самое странное, я в принципе этого не хочу.       Я целую главку здесь посвятила тому, чтобы рассказать о Максиме из моей головы. И, осознавая веру в собственные выдумки, мне кажется, что я не отступлю. Мне действительно никто кроме него не нужен. А он лишь плод моего воображения. Ох уж эти проблемы писателей! Но что поделать? Вам даже не представить, сколько стихотворений из написанных мной за весь этот период — написаны о нём. Не везде упоминается его имя, но подразумевается оно везде.       На лекциях по высшей математике я могла усидеть только из-за того, что изредка лектор произносила слово «максимум». И первая его часть грела душу. Сейчас тоже самое происходит на физике. Но самое грустное, что нет никого, кого бы я называла Максимом. Мне только и остаётся, что изредка на практических занятиях тоже говорить о максимумах и минимумах. А жаль. Может быть, скоро в моём блокноте появится лист, на котором я буду снова и снова писать «Макс», как будто так его можно призвать и он восстанет из моих чернил. (Сомневаюсь, хотя попробовать можно.)       Я пишу это, чтобы ясно дать понять: иллюзорные чувства меня не волнуют. А настоящие я испытываю только к Максу. Какому? Пока не ясно. Пока что к воображаемому. И я простыла, я уже упоминала это? Я болею. Во всех планах. Снаружи я чихаю, внутри я сломлена. И мне нужен этот глянец, навязанный книгами и фильмами, мне нужен Максим, который принесёт апельсины и огромную пачку салфеток. Мне нужны его грустные речи, я хочу слушать хруст его костей, когда он, наконец, сможет встать, после того, как я несколько часов буду лежать у него на плече.       Но его здесь нет. Он в комнате с красными занавесками, где-то глубоко-глубоко в моём сознании. Может быть, вместо доставки апельсинов и заботы, он хотя бы стимулирует выработку серотонина и дофамина в моём организме. Хотелось бы в это верить. Чёрт возьми, этим вечером я в таком состоянии, что хотелось бы верить вообще во что угодно.       Ладно, признаюсь, мне страшно. Даже не то чтобы страшно, а скорее грустно. Грустно, что я не встречу парня с самым лучшим мужским именем (в моём восприятии), и мы никогда не будем вместе. Неужели он не будет показывать и называть все созвездия на небе, а я не буду делать за ним пометки в своём блокноте? И неужели он никогда не испечёт для меня яблочный пирог, который в итоге станет моим любимым блюдом? А как же его разбитые из-за скейта колени? Я так люблю раны на людях, но его раны будут меня огорчать. И как мне жить, если я не встречу человека с правильным именем, да ещё чтобы он при этом на подоконнике выращивал мяту? В такие вот вечера, когда я слишком расстроена, мне бы выпить мятного отвара и спокойно уснуть…       Но если мы с Максом никогда и не встретимся, то ничего со мной не станет. Я буду жить, я буду жить счастливо, потому что парень — это в первую очередь друг. А друг — это не обязательно парень.       И у меня есть те, с кем я могу прыгать по лужам, только-только закрыв больничный. Да, у меня есть люди, которые дают мне почитать именно те книги, которые невозможно отложить в сторону. Они, как и я, любят грозы и тёмные улицы. И даже в восемнадцать с ними можно поиграть в классики. И, самое главное, они были рядом ещё в те времена, когда на физкультуре меня выбирали в команду в последнюю очередь. Так выбирали все, но только, не они.       И этих людей я готова любить, не смотря на то, что их имена даже рядом не стояли с именем «Максим». И, может быть, их имена намного лучше его имени. Потому что его имя — имя кого-то размытого и слишком долго отсутствующего. А их имена — это имена тех, кто всегда будет рядом, чтобы разделить со мной смех и утереть мои слёзы.