Монохром

      Это было глупой идеей, не менее глупой, чем пикник на побережье. Ветер, мусор, голодные чайки, что там еще прилагается к холодным морям? Мокрый песок, конечно.       — Виски?       — Водка, — смеется Хин. — Мы пьем водку, как северные викинги.       — Я не викинг. Мне водку лучше разбавлять.       — Привыкнешь.       Иван тоже смеется. Привык же он за это время вставать с солнцем, сидеть на зябких деревянных ступенях и ждать, пока Хин потащится в туалет, чтобы нечаянно ткнуться спиной ему в колени, запутаться в его ногах под нетерпеливое шипение и угрозы отлить прямо тут, у стены. А что, Иван бы посмотрел. Его бык Апис. Наверняка то еще зрелище.       — Так что было с этим несчастным дальше?       — Ничего, — Хин глушит водку как воду. — Умер от потери крови.       — Который по счету?       — Не то двенадцатый, не то пятнадцатый.       — И что же, не нашли его убийцу?       — А его искали?       Ненавистная привычка Хина отвечать вопросом на вопрос сейчас кажется очень милой. Вряд ли кто-то станет всерьез искать убийцу убийцы, простая формальность.       — Должны были, кровь он себе испортил прилично, беленьким не остался.       — Иди сюда, — говорит Хин, распахивая плед. — Я нагрел.       Иван падает в теплое жерло вулкана, которым ему представляется Хин — дымящаяся лава, покрытая для виду тонким слоем коричневой кожи. Вдалеке с ревом проносится катер береговой охраны.       — Не спится им в такое утро, — кивает Иван.       — Романтика, — лениво отвечает Хин.       После водки тянет закрыть глаза и помечтать на уносящейся вверх карусели, шевеления Хина сейчас совсем не в тему. Тот тянется за ножом, другой рукой придерживая банку с консервированными сосисками.       — Ну, — Иван тычет его локтем в живот, — не дергайся.       Хин замирает так неподвижно, что Иван открывает глаза — сердечный приступ? Нет, всего лишь порез на руке, какая мелочь. Хин мертво улыбается в ответ на иванов взгляд, которым тот смотрит на его ладонь. На ладони черные пятна, растекаются, окрашивая линии судьбы и жизни в черный цвет. Иван молчит, чувствуя спиной жар вулкана. Нож возле его лица сияет не то накалом этого жара, не то отраженным светом.       — Это очень сладко, — спустя вечность говорит Иван, поднимая обеими руками его ладонь к глазам. — Когда ты распоряжаешься чужой жизнью. Обычно для этого идут в полицию. Как пичугу ладонью накрыть. Можешь сжать кулак, а можешь разжать. А?       Ладонь покрыта сетью линий смерти.       — Нет, — не произносит, а выдыхает Хин. — Страшно сжимать пустоту. Раз за разом.       — А если однажды поймешь, что по ошибке размазал в пальцах живое?       — Это еще страшнее. Со мной не случалось.       Камни вдоль береговой линии покрываются серыми касками и бронежилетами за прозрачными щитами. Сказочный урожай богатырей, порожденный местной землей, такие же чахлые, как камыши, под прикрытием своей пластиковой брони. От жара вулкана волосы Ивана свиваются в мокрые кольца, точно в сауне, пока каски создают цепь из глазастых автоматных стволов, образуя сходящийся жертвенный круг.       — Со мной тоже, но все когда-нибудь бывает в первый раз, — задумчиво говорит он.       Хин молчит, когда Иван с сожалением сжимает его ладонь в своей, точно самый верный друг на свете перед разлукой. Глаза автоматов на секунду теряются, не зная, какую цель из двух выбрать, Иван облегчает им задачу, поднимаясь вверх и показывая черные ладони — сдается. Встает, оставляя онемевшего Хина в одиночестве сидеть на дурацком складном стуле с ножом в руке и с колотящимся сердцем.       До островной тюрьмы два часа ходу на самом быстром катере.