Я помнил всё.... и всё забыл

       — Люблю грозу в начале мая, — кричал, срываясь уже почти на истерику, парень, размахивая руками во все стороны.        — Тох, — попытался остановить своего ученика учитель, выставляя ладони вперёд.        — Когда весенний гром и град, — продолжал гнуть свою линию юноша.        — Антон!        — Как долбанёт по Уругваю.        — Шастун!        — И голубых людей парад…        — Стоп!        Мужчина, едва глотая спёртый воздух, уставился с возмущением на Антона, который же непонимающе смотрел на Арсения, желая продолжить свой потрясающий, по его субъективному мнению, ответ.        Зря, что ли, он готовился к этому зачёту целую неделю? Ну, как готовился — прочитал молитву и ретвитнул картинку, где говорилось, что он обязательно всё сдаст.        — Что это такое? — заикаясь, решился всё-таки поинтересоваться Попов, кладя подбородок на сцепленные между собой руки.        — Тютчев, — спокойно пояснил парень, всё так же непонимающе смотря на учителя.        А Арсений, кажется, проглотил весь свой потенциальный словарный запас, предпочитая это всему лишь короткий взгляд, полный раздражения и остатков былого терпения. Для него это уже грань. Грань небывалого. Он видывал, конечно, многое в своей жизни, но такое вот поэтическое явление к народу даже ему в диковинку.        Гораздо спокойнее всё-таки было, пока этот бездарь Шастун спокойно спал себе на всех уроках литературы на последней парте и кое-как вытягивал с помощью детсадовских сочинений на слабенькие тройки. Не слышно да не видно его было, и сердцу прям легче становилось от этого, не то что теперь.        — Давай что-нибудь, что ты хорошо успел выучить, — вздохнув, попросил Антона мужчина, обречённо постукивая концом ручки по столу.        — Пушкин! — вскинув руку к потолку, прокричал парень, судорожно вспоминая хоть какие-нибудь известные строчки из произведений этого автора, — Сижу за решёткой в темнице сырой…        И на этом все знания Шастуна в области поэзии восемнадцатого века, к сожалению, исчерпались, ведь, конечно же, он не уделил подготовке к этому зачёту ни единой минуты своего драгоценного времени. А нахрена, спрашивается.        Будущему программисту вряд ли всё-таки понадобятся поэмы Пушкина и Есенина, если только Антон, конечно, не собирается работать где-нибудь в Кремле, куда без знаний всех стихотворений Блока не примут ни за какую монету.        — Сижу за решёткой в темнице сырой… — зачем-то ещё раз сам себе повторил Шастун, судорожно пытаясь придумать рифму, — Вскормлённый бомжами маньяк молодой.        Учитель истерично хихикнул, тут же запивая свой смех водой из кружки.        Что-либо сказать сейчас было намного выше сил Попова, который из последних только сил пытался контролировать эмоции, хлынувшие вдруг безостановочным потоком.        — Стесняюсь спросить, но почему маньяк-то? — подал наконец голос Арсений, картинно хватаясь правой рукой за сердце.        — Ну так в темнице же. А там кто может быть? Воры, убийцы, маньяки… Психопаты, наркоманы… — пояснил Шастун.        Попов чем-то тут же подавился, заходясь сильным кашлем, который нарушал внезапную гробовую тишину, ведь даже самые долбодятлы на последних партах к этому моменту уже успели заткнуться, заинтересованно смотря на перепалки ученика и учителя.        Парень невинно опустил взгляд в пол, водя мыском ботинка по паркету и оставляя на нём тем самым едва заметные чёрные полосы.        Ну он что, виноват, что ли? Ну не дано человеку запоминать текстовую информацию, что с этим теперь поделаешь?        — Господи, Антон, расскажи хотя бы самое простое, я же не могу поставить тебе тройку за ничего. В детском саду что-нибудь ведь учил? — сжалившись, спросил Попов.        — Учил!        — Ну вот и рассказывай.        Шастун переступил с ноги на ногу, кивая, в надежде получить подсказку, в сторону своего класса, часть которого уже не скрывала своего смеха, утыкаясь в плечи друг друга или парту.        Похоже, сегодня ему никто не поможет, и придётся Антону самому выкручиваться из этой ситуации, в которую он попал по собственной глупости и… Лени, наверное.        А ещё он совсем немножко дебил. Особенно под конец года, в пятницу и ближе к вечеру.        — Идёт бычок качается, вздыхает на ходу, — начал было наконец парень, разглядывая обрадовавшееся лицо учителя, — Ой, косяк кончается, сейчас я подбухну!        — Шастун! — вскрикнул мужчина, тяжело выдыхая в спёртый воздух.        Что вот ему опять не понравилось?        Да, не дословно. Да, без указания автора. Но зато стильно, модно, современно и с душой.        — Чего? — потупив взгляд, отозвался парень.        — В кастрюле горячо! Садись, два.        — Не-не-не, давайте я Вам ещё чего-нибудь расскажу, мне два никак нельзя, — взмолился Шастун, припоминая обещание отца отобрать у него всю электронику в случае, если он получит хотя бы одну двойку.        — Ну расскажи, — обречённо согласился Арсений, усаживаясь поудобнее в кресле.        Шастун в этот момент окончательно растерялся, понимая, что в корне не ебёт, какие ещё стихотворения существуют в этом грешном мирке. Не культурно развитый он, к сожалению, человек — физмат чистой воды, и ничего ему ведь не предъявишь.        Повисшая резко тишина заставляла парня ещё более нервно топтаться на месте и судорожно пытаться вспомнить хоть какие-нибудь поэмы.        — У Лукоморья дуб зелёный, — вспомнил наконец Антон всем известные строки, радостно вдыхая воздух полной грудью, — Златая цепь на дубе том.        Арсений положил подбородок на сложенные вместе руки, не веря, кажется, собственному счастью, в то время, как подросток продолжал свои тщетные попытки довести начатое до конца.        — И днём, и ночью, кот учёный, — задумчиво произнёс-таки Шастун, видя счастливое лицо мужчины, который в ожидании почти подскакивал из-за стола, — Русалку красит в голубой.        Тишина.        Мужчина похоже уже почти плакал, положив голову на стол и скрепив на ней руки в тугой замок, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону. Жалкое, конечно, зрелище.        Антон виновато вскинул брови и вновь опустил взгляд в пол, как будто обронил там что-то очень ценное.        — Уже, по-крайней мере, лучше, — вздохнув и уняв кое-как свою моральную боль, похвалил Шастуна мужчина, поднимая голову и немного потягиваясь.        — Можно я тогда продолжу? — аккуратно поинтересовался парень, кое-как вспоминая следующие строки.        — Попробуй.        Антон, чуть вздрогнув, отошёл немного влево от учительского стола, нервно теребя пальцами складки туники, которая огромным мешком окантовывала тело парня. Не то чтобы он боялся или беспокоился сейчас — просто под конец года, кажется, начинало просыпаться у него осознание масштабов бедствия.        Мало того, что к экзаменам он даже ручку ещё не удосужился приготовить, так ещё и в годовых у него какая-то хуйня выходит.        — Там на неведомых дорожках, следы невиданных зверей, — юноша резко вновь ударился в крик, оглушая и мужчину, и собственных одноклассников.        Учитель, кажется, всё ещё не терял даже слабой надежды на то, что его непутёвый ученик родит хотя бы одно захудалое стихотворение на жиденькую троечку. Он свято верил, что Антон его не подведёт, доверяя своим мыслям и обещаниям самого подростка.        Зря, конечно.        — Следы невиданных зверей… — истерично повторил парень, — Избушка там на курьих ножках, а позади неё стоит бордель, — закончил Шастун, и учитель, протяжно воя, стукнулся головой о стол.        Подростку вдруг даже жалко учителя стало, потому что, ну, блин, Арсений же старается, всего себя на каждом уроке отдаёт, а он, такой вот неблагодарный дурачок, даже одного сраного стихотворения запомнить не может. Запомнить пару строчек в рифму, которые нахуй Шастуну, если честно, не сдались.        Но как ты ни крути, учить всё равно придётся.        — Шастун, ты знаешь хотя бы одно четверостишие наизусть?! — наигранно громко простонал сквозь зубы Арсений, поправляя взъерошенные волосы.        — Одно знаю.        — Ну давай тогда, добей меня, — всплеснув руками, огрызнулся мужчина, устраиваясь поудобнее в кресле.        Пришло время вновь немного поимпровизировать.        Вообще Антон, конечно, увлекался литературой, но никогда не считал должным или нужным учить отдельные её части наизусть, делая на этом себе нервы. Зачем зубрить то, что уже написано чужой рукой на листке бумаги?        Он не понимал такой вот системы, потому предпочёл и вовсе ничего не учить, совсем позабыв про зачёт от Арсения Сергеевича.        Тем более, что стихи — это вот вообще не его тема.        — Дело было вечером, делать было нечего, — вскинув руку вверх, зачитал сиё творение Антон, — Дело двигалось к утру, Вовка выебал сестру.        Арсений, отворачиваясь и чуть не плача, глухо простонал сквозь зубы от безысходности, после чего положил голову на стол, закрываясь руками и застывая в таком положении. Подросток тихо всхлипнул, уставившись на учителя, который, кажется, уже в любой момент был готов выпрыгнуть нахрен в окно.        Довели, называется, человека.        — Кирзачёва, сходи, пожалуйста, к медсестре и принеси мне валокордина, — проскулил мужчина, останавливая свой взгляд на миниатюрной девушке за второй партой.        — Да легко, — обрадовавшись, согласилась Кирзачёва, уже собираясь выбегать из класса.        — Арсений Сергеевич, Вы серьёзно сейчас? — чуть напуганно переспросил юноша, прижимаясь спиной к доске        — Абсолютно.        Девушка вышла из кабинета, оставив после себя лишь гробовую тишину, изредка нарушающуюся приглушённым смехом с задних парт. Весь класс, будто бы, на время решил замереть, остановив свои взгляды на мужчине, которого уже, наверное, трясло в истерических припадках.        Антон продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу, а Попов, тяжело вздыхая, перекладывал несчастную канцелярию, разбросанную по всему столу, с места на место.        — С Вашего позволения я продолжу, — наконец выдавил из себя Шастун, отходя от доски и рукой убирая чёлку с лица.        Арсений мгновенно закатил глаза к потолку, наигранно громко хныкая, и Антон посчитал это знаком согласия, прочищая голос и ища хоть какую-нибудь деталь в классе, за которую можно было бы зацепиться взглядом.        Иначе просто было очень не по себе.        — Мороз и солнце, день чудесный, — прихрипел парень, — И что ж ты дохнешь, друг прелестный?        Арсений едва заметно вздрогнул, метаясь взглядом по кабинету и нервно перебирая в руках красную ручку. В глазах его читалась если не боль, то вселенское разочарование как минимум.        Дверь вновь резко хлопнула, и в классе показалась Кирзачёва с упаковкой лекарства в руке, которое она тут же поставила рядом с учителем, немного хихикая от комичности ситуации, после чего спокойно уселась на своё место. Шастун, замеревший на одном месте в ожидании тишины, едва слышно выдохнул.        — Пора, красавец мой, очнись — погодка нынче заебись, — быстренько закончил свою поэму Антон, пятясь на инстинктах куда-то назад.        М-да, денёк сегодня, конечно, что нужно.        — Это уже ближе к истине, только можно как-то без мата, а? — мужчина на полном серьёзе принялся откручивать крышку валокордина, попутно переглядываясь с учеником.        — Да как два пальца об асфальт.        Попов истерично хихикнул и уставился на Антона, который тщетно пытался вспомнить ещё хоть что-то из творений классиков, глубоко вздыхая. Надо всё-таки ему больше времени проводить за чтением книг, а не за просмотром картинок в них.        Наверняка толку больше бы было.        — Ночь, улица, фонарь, аптека, — неуверенно и уже совсем шёпотом начал Шастун, — Бессмысленный и тусклый свет.        Арсений резко остановил стакан с каплями у самого рта, с надеждой во взгляде наблюдая за каждым микроскопическим действиям со стороны Антона, который чуть уже поникшим голосом протяжно хрипел. Одноклассники замерли по всему периметру кабинета, томясь в ожидании.        Прям как в Мавзолее, вашу мать.        — А ещё кредит и ипотека, — на выдохе произнёс парень, — И на стриптиз один билет.        Арсений, вновь закатив глаза, всё-таки залпом перевернул в себя валокордин, комично морщась и вдыхая свежий воздух. Он, кажется, уже потихоньку начинал жалеть, что вообще затеял этот зачёт — нахуй, блять, весь этот 11«Б» во главе с Шастуном гнать из школы надо, и чтобы глаза его больше их здесь никогда не видели.        — А можно как-то без пошлостей? — пролепетал Попов, убирая взлохмаченную чёлку с глаз.        — А Вам не угодишь! Но я попробую.        Арсений закрыл лицо руками, тяжело вздыхая и проклиная к чёртовой матери весь этот мир за то, что этот двухметровый дебилоид достался именно ему.        Нет, Попова точно прокляли — его и весь его род в семь поколений нахуй.        — Духовной жаждою томим, — прошипел Антон, — И бутерброд совсем один.        — Ты есть хочешь, что ли? — уже довольно злобно прорычал Арсений.        — Нет, — протяжно шикнул юноша.        — Тогда садись, два.        — Арсений Сергеевич, ну последний шанс, ну пожалуйста! — взмолился Шастун, в глазах которого, казалось, застыли реальные слёзы.        — Всё, последний, — сжалившись, согласился мужчина, понимая, что вскоре об этом жестоко пожалеет.        — Сквозь волнистые туманы, — выдохнул уже совсем измотанный парень, — Идут Егор и тётя Таня.        Арсений измученно вдохнул, опуская голову и наблюдая за подростком исподлобья, как бы оценивая каждый его тембр и каждое движение рук. Юноша, слегка смутившись, прокашлялся и, нервно прыгая взглядом по всему кабинету, отошёл от стола мужчины на пару шагов в сторону.        Шастун буквально молил сейчас всех Богов, чтобы прозвенел наконец спасительный звонок, но нихуя не происходило. Видно, не так он молится и не тому исповедуется.        — Пробирается луна, под утро Таня родила, — добавил Антон, и мужчина, кажется, даже поседел.        Далеко не каждый день такую роскошь услышишь.        — Шастун, твою мать! — не выдержав, крикнул Арсений.        — Чего?        — За пазухой харчо! Иди отсюда, — вспылил Попов, кидая в сторону упёртого подростка шариковую ручку.        — Так я же ещё стихи приготовил! — едва увернувшись, возразил Антон.        — Иди, говорю.        Арсений, поднявшись из-за стола, пихнул парня в сторону парт, хватая того за шкирку и слушая протяжные вопли со стороны ученика и заливистый ржач со стороны его одноклассников.        Хороший учитель, и ролевые у него интересные.        Шастун отважно пытался вырваться, но вот силы у мужчины было явно раза в два больше, поэтому юноше оставалось лишь послушно ползти за ним.        — Тиха украинская ночь…        Антон, чуть не споткнувшись о собственную ногу и не упав нахрен на пол, пока мужчина злобно пихал его вперёд, яростно дёрнулся в сторону, пытаясь уйти от неприятной боли, которая окупировала хрупкое тело из-за неаккуратного обращения.        Подросток жалобно визжал, но Арсений продолжал грубо сжимать его предплечье и торс, толкая того вперёд.        — Прозрачно небо, света литр… — не унимался Шастун.        Попов в этот момент, кажется, попытался заткнуть парня, тихонько встряхнув лёгкое тельце, но Антон, обиженно прорычав в ответ, лишь продолжил вырываться, веселя тем самым весь класс.        Нахуя он вообще сегодня припёрся в школу?!        — Зачать сегодня, что ли, дочь?..        Антон с громким визгом упал на стул своей парты, наблюдая, как учитель победно двинулся к своему столу.        — Ах, я забыл, ведь я же пидор.        Ну пиздец нахуй.        Парень с обидчивой миной уткнулся в парту, едва слышно посапывая из-за сильного насморка, и прикрыл голову руками, ёрзая на стуле. С дальних рядов всё ещё слышался тихий смех одноклассников Шастуна, а учитель довольно громко вздыхал и проклинал весь этот белый свет, расхаживая, кажется, возле доски.        Внезапно в школе раздался долгожданный звонок, который больно ударил по слуху подростка, заткнувшего почти мгновенно уши собственными руками.        — Так, все уходят, кроме Шастуна, — строго заявил Арсений Сергеевич, наигранно пафосно усаживаясь за свой стол.        Одноклассники парня тут же озверевшим стадом ломанулись вон из класса, невыносимо громко крича, прыгая друг на друга и чуть не падая на пол. Антон же грустно продолжал сидеть на месте, потупив взгляд и обидчиво закатав губу.        Он, значит, омлетик и кофе этому ублюдку по утрам в постель приносит, а ему, видите ли, западло своему мальчику какую-то пятёрку лишнюю поставить.        Вот не парень, а пиздец какой-то. Не любовь, а хуйня непонятная.        — Ну что, Шастун, двойку тебе ставить? — произнёс тихим голосом Попов, когда дверь за последним учеником с характерным треском захлопнулась.        — Арсений Сергеевич, ну поставьте мне тройку, ну пожалуйста, — протянул юноша, подходя к столу учителя.        — Да ты охренел, какая тройка? Ты ни одного стихотворения наизусть не знаешь, придурок, — возмутился Попов, ошарашенный таким заявлением.        — Ну, а если я тебя поцелую? — промурчал Шастун в надежде задобрить мужчину.        Хотя, судя по перекосоёбанному лицу учителя, это вряд ли получится.        А раньше ведь получалось.        — Тогда я на тебя напишу докладную, — прошипел сквозь зубы Арсений.        — За шо?        — За домогательства к учителю.        — Нет такой статьи, — возмущённо буркнул Антон.        — Будет!        Шастун обречённо вздохнул, присаживаясь на край первой парты и мысленно прокручивая в голове варианты, как можно было бы ещё задобрить своего учителя, чтобы тот проникся к нему, к ангелочку такому занебесному, ёпта, тёплыми чувствами.        Омлетик тут сейчас, конечно, не приготовишь.        — Ну тогда я тебе признание в любви в стихах прочитаю, — обрадовавшись, произнёс подросток.        В прошлой жизни он точно был непонятым обществом поэтом современности.        — Боже, упаси, Шастун! У меня уже валокордин закончился, так что не надо мне тут такого счастья, — испуганным голосом прорычал Арсений.        — Так я же норм такое стихотворение прочту, — напористо пояснил парень.        Повержен, но не сломлен, блять.        — Шастун, ты мёртвого ведь достанешь. Не надо мне твоих стихов, наслушался уже вдоволь, я тебе просто так тройку поставлю, так уж и быть, — сжалившись под натиском ученика, заявил Попов.        Неожиданно, однако.        — Спасибо, Арсений Сергеевич, — радостно вскрикнул Антон, собираясь уже выходить из кабинета.        — Куда пошёл? Ты ничего не забыл? — резко одёрнул его Попов, закусывая нижнюю губу.        — Да вроде нет…        — А поцеловать? — всё-таки прокусив губу и вытянувшись в полный рост, поинтересовался Арсений. — Неужели не хочешь четвёрку?        Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Вот тебе, девочка, и панель на шестнадцатом году жизни.        — Так ты же отказался, — повернувшись, возразил Шастун.        — А я уже передумал, — встав со стула, пояснил мужчина.        Чужие губы тут же трепетно коснулись бледной кожи Антона, едва ли оставляя на его щеке следы крови, которая сочилась из треснутой губы мужчины. Парень постепенно начинал забывать о своей наигранной обиде, выгибаясь под ласками учителя и вжимаясь всем телом в парту.        По телу распространялось, как радиация, чувство чего-то странного, необычного, но поистине желанного.        И Шастуна, кажется, прошибало разрядом тока каждый раз, когда Арсений с остервенением впивался в него нежным поцелуем, пропитанным насквозь теплотой и любовью, прикусывая кожу и срывая каждый раз с губ юноши рваные и едва различимые стоны.        Чуть углубив поцелуй и тут же прервав его вовсе, мужчина заключил Антона в крепкие объятия, утыкаясь носом тому в плечо и бережно поглаживая по спине.        — А на пятёрочку мне уже никак? — хитро сузив глаза, резко прошептал сквозь сжатые зубы Антон, кажется, испортив тем самым довольно ламповую и по-своему пикантную обстановку.        — Не, ну если очень постараться… — доставая из заднего кармана ключи от кабинета, прохрипел Арсений, на что Шастун лишь загадочно примычал, закусив изо всех сил нижнюю губу.        Послышался едва слышимый щелчок замка.        А ведь настоящую любовь совсем необязательно знать наизусть — её надо лишь уметь чувствовать…