О шрамах и счастливых концах

Шрам ныл к дождю. Случилось это впервые, и Волк, возвращавшийся с прогулки, перепуганно замер: а ну как сейчас разойдётся? Ползай по лесу с распоротым животом, ищи, кто тебя заштопает. Но прошло немного времени, а шрам оставался шрамом, только мышцы неприятно тянуло. Волк даже осторожно вылизался — и ни следа крови не почувствовал. А пару секунд спустя нос, верный нос, не единожды выручавший, учуял запах дождя — не острый, как перед грозой, от которого шерсть на загривке встаёт дыбом, не яркий и «мокрый», когда дождь собирается вдарить вот-вот, а лёгкий, точно пыль, точно первые осторожные капли. Значит, шрам разнылся к дождю. Волк слышал, что у людей так бывает; видать, и звери — не исключение. И, успокоившись, он свернулся калачиком в придорожных кустах: идти до логова было так далеко, особенно с больным-то животом. Уши различили чьи-то отдалённые шаги и негромкий свист. Заинтересованно приподняв морду, Волк шумно принюхался, хотя и так знал: свистит здесь только Охотник. Последний раз они виделись, когда Охотник, отпуская в лес, говорил про то, что надо уважать старших, что нельзя обижать младших, что надо быть хорошим, белым и пушистым — ну посмотри на себя, ты ведь можешь!.. Волк смотрел на него сквозь мутную пелену — и на себя тоже смотрел, особенно на живот, который, судя по ощущениям, кромсали ножом. Вот же она, торчащая нитка, вот же неровная штопка, уже никто ничего не кромсает; но болело зверски, хоть откидывайся на спину и жалобно подвывай. Тогда Волк ухромал в лес и несколько дней лежал в логове, кашляя кровью и выходя наружу только похлебать воды. Тщательно вылизываемая рана за какую-то неделю превратилась в шрам, и теперь получалось вполне сносно ходить и даже бегать. Если бы не этот дурацкий дождь... Охотник беззаботно шагал по дорожке, что-то насвистывая и помахивая холщовой сумкой. Ружья при нём не было — должно быть, в город собрался, — и Волк, радостно облизнувшись, медленно вышел навстречу. Не то чтобы он боялся, что Охотник прямо сейчас, ни с того ни с сего, продырявит шкуру, но инстинкты велели опасаться, особенно когда тебе недавно распороли живот. Замедлив шаг, Охотник приветливо улыбнулся и сдвинул на затылок синюю шляпу с пером. — Здравствуй, мохнатое чудовище. Ну что, как там шов? Дай-ка взглянуть. Волк послушно улёгся на спину и поджал лапы; не удержавшись, повилял хвостом: видишь, я милый и безобидный, меня можно любить. Охотник опустился на корточки и, осторожно раздвигая шерсть, принялся осматривать шрам. От его тёплых прикосновений по коже разбегались мурашки; и Волк, неуместно облизнувшись, тихонько заурчал. — Нравится? — улыбнулся Охотник и стал уже не осматривать, а просто чесать живот, зарываясь пальцами в шерсть. Волк повернулся набок, вытянулся, даже морду задрал, обнажая горло, чего не позволял себе ни с кем и никогда. Но Охотнику он был готов отдать всего себя: пускай делает что угодно, хоть вытаскивает нож и перерезает глотку. Охотник не стал ничего перерезать. Охотник осторожно, точно принимая доверие, погладил шею. «Я в тебе не ошибся», — расслабленно прищурился Волк и, улучив момент, шутливо ухватил Охотника за палец. Вздрогнув, Охотник насмешливо фыркнул: — Эх ты, морда! — и несильно потянул за уши, явно включаясь в игру. И Волк, уже особо не церемонясь и не сдерживаясь, негромко зарычал и принялся хватать его за руки зубами и лапами. Шутливо сражаясь, Охотник смеялся — так чисто, так... по-детски. Так же смеялась Красная Шапочка, когда Волк изображал перед ней непутёвого лесного зверя, который был бы очень рад повидать её бабушку, только подскажи, где она живёт?.. Волк украдкой вздохнул. Всё-таки от этой истории остался неприятный осадок. И зря Охотник читал мораль: он и сам знает, что старших надо уважать, младших — защищать, а глотать нельзя вообще никого. Извиниться бы — но прогонят же, едва завидят у домика, хорошо если не пристрелят. Шрам опять разнылся — то ли из-за воспоминаний, то ли всё ещё на погоду. Прекратив скалиться и хватать, Волк опустил морду на траву, и Охотник удивлённо потрепал по ушам: — Что случилось? — Будет дождь, — тихо сообщил Волк. Охотник вздрогнул и, смущённо потерев нос, извинился: — Никак не привыкну, что ты умеешь говорить. Поднявшись, Волк встряхнулся — о чём немедленно пожалел, ведь даже от такого движения шрам точно бы вспыхнул огнём, — и, стиснув зубы, кивнул в сторону лежащей на траве сумки: — Ты в город собирался? — Да, точно, — спохватился Охотник. Прыжком оказался на ногах, отряхнул штаны и, подхватив сумку, махнул рукой: — Я побегу, пока не хлынуло. Ещё увидимся. «Увидимся», — медленно кивнул Волк и опять свернулся клубком в придорожных кустах. Если уж где и поджидать Охотника, то именно здесь: ни за что не пропустишь. Да и шрам разболелся — хоть вой; с таким далеко не ухромаешь. Волк опустил морду на лапы и прикрыл глаза, вслушиваясь в щебетание птиц, шелест ветра в листве, далёкий плеск реки и тихие-тихие шаги удаляющегося Охотника. Кажется, на короткое время он задремал: показалось, что Охотник уже вернулся из города, бросил сумку с продуктами на дорожку и снова стал трепать по ушам, чесать живот... Синяя охотничья шляпа упала в траву; Волк схватил её зубами и кинулся в лес: давай, догони! Охотник, смеясь, бросился следом; и они бегали вокруг кустов, прыгали через камни, отбирали друг у друга эту несчастную шляпу, пока... Пока на нос не упало что-то холодное. Встряхнув мордой, Волк проснулся — и сонно огляделся. Небо почернело — неужели он так крепко спал, что упустил Охотника? Но верный нос опять выручил: запах вёл только в город и никак не обратно. Где же он задержался до самого позднего вечера? Капля стукнула по макушке и снова по носу, скатилась по ушам. Опять встряхнувшись, Волк осторожно потянулся и задрал морду. Тёмным было не само небо. Тёмными, совершенно чёрными были слипшиеся облака, укрывшие собой всё до горизонта. И запах — из лёгкого, почти неощутимого, он превратился в острый, заставляющий неприятно ёжиться. Кажется, надвигалась настоящая гроза, с трескучими молниями и оглушительным громом, как положено. В такую непогоду лучше сидеть глубоко в логове, а не шарахаться по лесу, чтобы никакой горелой веткой по макушке не стукнуло. Да и пугают они, эти огненные вспышки: точно кто-то бежит, размахивая факелом. Глупый страх: в любую секунду можно обернуться тенью и просто-напросто ускользнуть. Но инстинкты всегда стояли на своём — и во время каждой грозы Волк прятался в логове, свернувшись в клубок и зажмурив глаза. Однако не в этот раз. Сегодня ему надо во что бы то ни стало дождаться Охотника. Дождь застучал по спине, по листве, поднял пыль с дорожки; спустя жалкие секунды хлынул настоящим ливнем — и, как по волшебству, шрам перестал болеть. Волк обернулся тенью и прижался к стволу ближайшего дерева. Когда придёт Охотник, он снова примет волчий облик. А пока лучше не мокнуть: вдруг ещё простынет? Где бы ни пропадал Охотник, задержался он изрядно: в небе вовсю громыхало, заставляя теснее прижиматься к стволу и подумывать о позорном бегстве, когда в конце тропинки наконец появилась бегущая человеческая фигура. Волк уже думал выскочить навстречу: привет, а я тебя ждал, — как Охотник, поскользнувшись, шлёпнулся в грязь. Вся еда из сумки разлетелась по дорожке. Охотник, охая, поднялся и принялся торопливо её собирать. Но с его человеческим зрением да в этой темноте возиться... Волк принял облик какого-то парня: собирать руками удобнее, чем лапами, — и выскочил на дорожку. — Помочь? Охотник молча кивнул; и Волк, прекрасно видя в темноте, отыскал продукты за считанные секунды. Они и правда разлетелись во все стороны: сыр, к примеру, оказался у самых кустов, а хлеб едва не вывалился из бумаги в лужу. Долго бы Охотник возился. Волк честно собрал всё в сумку, хотя никто не мешал схитрить, что-нибудь спрятать и больше не глотать слюну: с утра во рту не было ни крошки, уж настолько разнылся шрам. Но обманывать Охотника... Дождь немилосердно лупил по спине, а раскаты грома заставляли то и дело вздрагивать. Волк откинул с лица мокрые пряди, огляделся и поднял с земли охотничью шляпу. Сначала он хотел надеть её прямо на голову Охотнику — но постеснялся и просто протянул. — Спасибо. — Охотник нацепил шляпу и передёрнул плечами: — Ты ведь замёрз, да? Пойдём ко мне, отогреешься. — Ага, — не стал отказываться Волк, готовый приплясывать от холода. Давненько он так не промокал! К домику Охотника они прибежали за считанные минуты. По счастью, никакой скользкой грязи на пути не попалось, да и Волк предупреждал о камнях и ямах, так что вновь собирать продукты не пришлось. Дрожащим ключом Охотник отпер замок и вбежал внутрь; не дожидаясь приглашения, Волк вошёл следом и захлопнул дверь. — Сейчас камин разожгу, — засуетился Охотник, разуваясь. — Ты это, ботинки снимай, их просушить надо. И одежду сейчас другую дам: ещё не хватало, чтоб ты заболел. Волк послушно расшнуровал ботинки, стянул носки и, прошлёпав босыми ногами на пушистый ковёр: всякое приятнее, чем на полу топтаться, — стал осматриваться. Домик был небольшой, в одну комнату: тут тебе и кухня, и гостиная, и спальня — вон стол, стулья, и кровать у стены стоит. И окошек всего два; хотя для такого небольшого, наверное, как раз хватает. Охотник тем временем закинул в камин дрова, поджёг смятую газету — и вскоре огонь уже вовсю полыхал. В другое время Волк поспешил бы забиться в дальний угол, но сейчас, промёрзший насквозь, он подошёл ближе и протянул руки к самому пламени. По лицу стекала вода, капала на ковёр с кончиков длинных волос. Мокрая одежда липла к телу и, несмотря на пляшущий огонь, начинало потряхивать от холода. Раздеться, что ли? Волк неловко взглянул на Охотника — тот успел сменить рубашку и штаны и теперь сушил полотенцем взъерошенные чёрные волосы. — Возьми, — Охотник, видимо, не совсем верно понял взгляд и кинул полотенце. — Раздевайся и вытирайся, а я сухое поищу. Ты, конечно, повыше меня будешь, но авось что-нибудь подойдёт. Кое-как стянув зелёную рубашку, Волк бросил её на пол и принялся вытираться полотенцем. Охотник почему-то затих, даже будто бы дышать перестал; и спустя несколько секунд прошептал совершенно осипшим голосом: — А откуда у тебя такой большой шрам? Прекратив сушить волосы, Волк медленно опустил голову. Шрам и правда был большой: от солнечного сплетения до самой линии штанов. Вот так сюрприз: теперь он в каждом облике будет расхаживать со шрамом и страдать из-за перемены погоды? Подняв глаза, Волк неловко улыбнулся. — А ты уже не помнишь? И без того бледный, Охотник стал белым, точно бумага. — К-конечно, — пробормотал он, — как я с-сразу-то... Белые волосы, выскочил из тех же к-кустов... — Ты меня боишься? — прямо спросил Волк, комкая полотенце. Если он скажет «Да», придётся уйти: не заставишь ведь себя любить. Охотник медленно покачал головой. — Я тебе живот разрезал, какой уж тут страх... — он нервно усмехнулся и дрожащей рукой взъерошил волосы. — Просто... я думал, ты волк. А ты человек. — Я дух, — поправил Волк. — Я могу быть кем угодно; хоть... — Вдохнув, он обернулся тенью. Полотенце шлёпнулось на ковёр: теневые лапы не могли его удержать. Охотник, прикусив губу, осторожно приблизился и неловко протянул руку. Волк помахал хвостом и коснулся ладони Охотника теневым языком — как будто коснулся, ведь на самом деле язык прошёл бы сквозь руку. — А какой облик тебе ближе? — слегка напряжённо поинтересовался Охотник. — Волчий, — признался Волк и снова стал человеком. — Но сейчас так удобнее. Кажется, Охотник заметно подуспокоился, будто боялся как раз людей, а не диких зверей. Но странно тогда: почему же он так легко впустил в свой дом и даже предложил переодеться? Или чувствует себя обязанным за ту помощь в лесу? Волк подобрал полотенце, вытер кончики волос и, ни капли не стесняясь, снял мокрые штаны. — Рубашка, — точно опомнился Охотник и распахнул крышку сундука, стоящего у окна. — Малó, малó... О, вот, — он вытащил что-то длинное и белое. — Сорочка моей бабушки. Волк закашлялся, скрывая смех. Сорочку одной бабушки он как-то раз уже надевал... Охотник, видимо, тоже вспомнил — и покраснел. — Если тебе неприятно, я могу... — Всё нормально. — Волк подошёл ближе и сжал его руку. — Давай сорочку. Смотрелась она вполне прилично, если не обращать внимания на кружева и мелкие голубые цветочки. Вдобавок Охотник раскопал в сундуке какие-то штаны, и они оказались только слегка коротковаты. Вытащив из того же сундука верёвку, Охотник нацепил её на гвозди, вбитые в стены, и развесил всё мокрое поближе к камину, а затем подтащил к столу сумку с продуктами и принялся возиться с... Волк кинул взгляд на часы и кивнул: четыре вечера — значит, с ужином. — Я могу помочь? Охотник обернулся и пожал плечами: — Думаю, нет. Ты мой гость, сиди уж. И Волк, не став спорить, устроился поближе к огню и прикрыл глаза. Мог ли он подумать, что однажды будет так мирно дремать прямо в доме Охотника? Неужто наступил долгожданный счастливый конец? И теперь они будут сближаться, сближаться... Волк боялся в это верить — но верил всем сердцем. Охотник что-то насвистывал, но то и дело сбивался, кашляя: возня под ливнем не прошла даром. Волк обеспокоенно взглянул на него из-под полуприоткрытых век — и Охотник, точно извиняясь, предложил: — Я вино погрею — будешь? Говорят, лучшее средство от простуды. — Давай, — согласился Волк, хотя вино последний раз пил... ну, пожалуй, года три назад, когда обернулся человеком и зашёл в одну из городских таверен. Правда, после пары бокалов пришлось убегать: привычный волчий облик вылез наружу, стоило немного ослабить контроль. Повезло ещё, что большая часть собеседников были немерено пьяны и даже не пытались кинуться следом. А вот какой-то лесоруб гнал до самого леса — и то чудом вышло затеряться в кустах, притворившись тенью. Но сейчас-то можно спокойно терять контроль и хоть полностью обращаться в волка: Охотник слова не скажет, только по ушам потреплет. Оставив бутерброды — судя по запаху, с ветчиной и огурцами, — Охотник вынул из сумки бутылку — гляди-ка, не разбилась! — и принялся возиться со штопором и пробкой. Кажется, пил он не так уж и много, судя по тому, что никак не мог открыть. Волк уже хотел предложить свою помощь — хотя какой от него-то толк? — но Охотник наконец вытащил пробку и вылил вино в котелок. Из ящика стола он достал какие-то мешочки; Волк принюхался и даже отсюда различил запах корицы, гвоздики и... чего-то ещё, он такого нигде не встречал. Из каждого мешочка Охотник всыпал в котелок, порезал туда же яблоко, лежавшее на столе, и вдруг попросил: — Там кочерга лежит. Повороши дрова, пожалуйста. Волк осторожно взял кочергу с металлической пластины, лежащей у камина, — видимо, чтобы искры не попали на ковёр — и, замирая, повозил ей, равномерно распределяя горящую древесину. Охотник, подойдя, кивнул: спасибо, мол, — и повесил котелок на крючок над огнём. Уже сейчас вино пахло довольно вкусно. Эх, перекусить бы чего-нибудь... Интересно, может ли он попросить один из тех аппетитных бутербродов? Точно прочитав мысли, Охотник предложил: — Бутерброд хочешь? — Хочу, — пожалуй, чересчур поспешно кивнул Волк. Застеснявшись, отвёл глаза, но Охотник будто и не обратил внимания: взял со стола бутерброды и протянул один: — Держи. — Спасибо, — облизнулся Волк. Он старался жевать как можно медленнее, но всё равно съел за считанные секунды — и стал облизывать пальцы, ещё пахнущие ветчиной. Охотник, доев свой бутерброд, помешал вино ложкой с длинной ручкой. Запах выскользнул из котелка, коснулся носа, и Волк нетерпеливо поднялся и с любопытством уставился на плавающие специи и дольки яблока. — Сейчас уже будет, — успокоил Охотник. Волк покивал — и впервые за весь вечер нахмурился. Почему Охотник так легко с ним сошёлся? Он же волк, он же зверь, и Охотник прекрасно видел, что он способен заглотнуть целого человека. И не страшно ему? Или всё ещё отплачивает за помощь в лесу? Но всё-таки та странная реакция, точно бы волку он обрадовался больше, чем человеку... В установившейся тишине было слышно, как там, за окном, всё ещё грохочет гром и дождь стучит по подоконнику. По спине невольно пробежали мурашки: как же повезло оказаться внутри в такую жуть и сырость! Охотник обмотал руку какой-то тряпкой и, сняв котелок, торопливо перенёс его на стол, а затем подбросил в камин ещё несколько дровишек. Не совсем понимая, что следует делать, Волк покрутился на месте и снова уселся на ковёр. — Готово, — прошептал Охотник и, подойдя, протянул кружку, полную красного ароматного вина. Волк осторожно принял её — и в следующую секунду едва не уронил: Охотник опустился рядом и прижался почти вплотную. — За встречу, — он коснулся своей кружкой кружки Волка и отпил вино. Волк настороженно отхлебнул — и, сощурившись, тихонько заурчал: вниз по животу скатилось приятное тепло, даже ноги перестали зябнуть. — Нравится? — улыбнулся Охотник; улыбнулся, кажется, впервые за время их встречи в человеческих обликах. — Ага, — выдохнул Волк. — Горячо и вкусно, — и он отпил ещё немного. В камине трещали дрова и плясал огонь, вино согревало изнутри. Разморенный теплом, Волк прикрыл глаза — и тут же распахнул, боясь, что сейчас очнётся в своём логове, а всё произошедшее окажется сном. Но нет, всё осталось на своих местах; только Охотник подвинулся ещё ближе. — Слушай, — неожиданно взволнованно прошептал он, глядя прямо в глаза. — Помнишь, я тебя по голове стукнул? Мне так жаль... — он расстроенно поджал губы. Первые секунды Волк и сообразить не мог, о чём речь. А потом вспомнил: Охотник, замахнувшийся ружьём, «Ты просто не оставил мне выбора» и темнота перед глазами. — Какая ерунда! — фыркнул Волк. — Там даже шишки не осталось. Ну и... Ты же не мог иначе. На самом деле шишка была, и ещё какая, первое время болела постоянно, даже не от прикосновений. Но милому и расстроенному Охотнику об этом знать не обязательно. Да и хорошо, что он всё-таки стукнул: при мысли, что он бы связал и начал резать вот так, безо всякого «обезболивающего», шерсть вставала дыбом. — Правда? — обрадовался милый и расстроенный Охотник. — А я боялся, что переборщил. Но раз уж и правда не осталось... — Одним глотком он допил вино, поставил кружку на пол и неожиданно задремал прямо у Волка на плече. — А я думал, это меня с непривычки вырубит, — удивлённо пробормотал Волк. Тоже осушил свою кружку и, осторожно поднявшись, поволок спящего Охотника на кровать. Ни кушетки, ни топчана в комнате не было. Спать на коврике, честно говоря, совсем не хотелось, и Волк, скинув сорочку и штаны, наглейшим образом устроился под одеялом рядом с Охотником. По привычке свернулся клубком — насколько позволило человеческое обличье, — прижался к тёплому боку и крепко-крепко заснул под шум дождя. Должно быть, так повлияло вино, но за долгую ночь не приснилось ни одного сна. Только окутывала приятная темнота, в которой хотелось оставаться как можно дольше, нежиться, точно в мягкой постели, если бы не чьи-то прикосновения к... животу? Волк проснулся — но не спешил открывать глаза и выдавать себя, просто лежал и прислушивался к ощущениям. По животу водили тёплые пальцы; а если учесть, что засыпал он рядом с Охотником... Да не может быть! Чтобы Охотник — и гладил его? Но ощущения не обманывали: кто-то поглаживал шрам с такой невероятной нежностью, что хотелось тихонько завыть. Конечно, Волк сдержался — и стал выжидать, что же будет дальше. Рано или поздно Охотнику надоест гладить — и что он сделает тогда? Просто разбудит? Или, может... Охотник убрал руку с живота, осторожно раздвинул пальцами губы... — Зачем ему такие большие зубы?.. — пробормотал он. И тут Волк не выдержал. — Чтобы скорее съесть тебя! — прорычал он, кинулся на Охотника — и крепко обнял, повалив на кровать. Охотник странно напрягся, даже дышать перестал. Волк, чувствуя, как теплеют кончики ушей, полежал на нём несколько секунд и смущённо выпрямился. — Я... переборщил? — Нет, — Охотник выдавил улыбку. — Всё в порядке. Просто... я не люблю обниматься с людьми. Будь ты зверем... Так и подмывало немедленно обернуться волком и получить свою порцию объятий. Но Волк, убрав с лица длинные пряди, осторожно поинтересовался: — Ты... вообще не любишь людей? — Не люблю, — кивнул Охотник и уселся рядом, прижимая к груди одеяло — точно защититься пытаясь. — А... почему? Охотник замялся, прикусил губу. — В прошлом была одна неприятная история. Очень неприятная... — Он потёр лоб. — Давай не будем об этом, ладно? Волк понимающе коснулся его плеча. Ему ли не знать, на какие неприятные вещи способны люди? Но что они могли сотворить не со зверем — с человеком? Или для них нет никакой разницы? За окном было темно, хотя дождь уже не стучал по подоконнику и гром не прокатывался точно бы по самой крыше. Неужели они проспали целые сутки? Но часы показывали десять — и это явно десять ночи, а не десять утра. Значит, день ещё не успел смениться. — Кстати. — Охотник вдруг приободрился, даже одеяло спустил. — У тебя такие большие и острые зубы... Но почему ты не стал жевать, ну, Бабушку и Красную Шапочку? Волк неловко отвернулся, чувствуя, как снова теплеют кончики ушей. Сказать: «Я не убийца»? Но последует логичный вопрос: «А зачем тогда глотал?» И что же, немедленно во всём признаваться, сразу... в омут с головой, как говорят люди? — Я... очень хотел есть, — пробормотал Волк, нервно теребя одеяло. Охотник фыркнул и рассмеялся — необидно, по-доброму. — Что, в лесу туго с едой? — Да вот как-то не задалась охота, — пожал плечами Волк. — А тут... девочка навстречу. Ну я и решил: почему бы нет? А у неё ещё и бабушка оказалась. Двойная добыча, жалко такую упускать. Помолчав несколько секунд, Охотник коснулся плеча: — А если бы навстречу шёл я — ты бы меня тоже съел? Или, — в его голосе скользнули жёсткие нотки, — ты нападаешь только на тех, кто не может дать отпор? Волк понуро опустил голову и уставился на одеяло, не решаясь даже пошевелиться. Хотел как лучше — а получилось как... Может, надо было не врать, а откровенно во всём признаться? Ну послал бы Охотник, ну даже бы подзатыльник отвесил — но хотя бы не считал такой скотиной. Охотник выбрался из-под одеяла, потянулся, подошёл к окну, точно проверяя, закончился ли дождь. И Волк, решившись, выдохнул: — Я тебе соврал. Это... это всё было поводом с тобой познакомиться. На мгновение замерев, Охотник медленно обернулся, впился взглядом. Глаза у него были тёмные-тёмные, как та самая ночь, что царствовала за окном. — А... зачем? — недоуменно нахмурился он. Волк заёрзал, до дрожи в пальцах желая перекинуться в тень, рвануть на улицу и больше никогда не возвращаться. Но после всего пройденного пути так позорно сбегать? — Ты мне нравишься, — осипшим голосом признался Волк и, зажмурившись, вцепился зубами в одеяло: ничего не говори, не отвечай! — и в то же время: скажи хоть что-нибудь, не молчи! Охотник неловко кашлянул — и тут оглушительно постучали в дверь. Одним прыжком Волк оказался под кроватью: ещё не хватало, чтобы Охотника заметили не то что в постели — в доме с ним. Охотник, оправив мятую рубашку, поспешил отпереть. В дом буквально ворвалась... Бабушка. Волк поджал вылезший хвост и прикрыл руками мохнатые уши, хотя здесь его никто увидеть не мог. А Бабушка вцепилась Охотнику в рубашку и взмолилась: — Помоги отыскать Шапочку! Ушла в лес — и не вернулась, на крик не отзывается. Я даже не представляю, куда она могла забрести. «В желудок к очередному зверю», — бесшумно фыркнул Волк и тут же устыдился: откуда это злорадство, что ему Шапочка-то сделала? Ну да, наивная — так это из-за возраста и незнания. Чего злиться-то? — Хорошо, сейчас. — Охотник натянул ботинки, сдёрнул с вешалки куртку и, перекинув через плечо ружьё, кивнул: — Идём. Дверь он точно специально не стал запирать. Волк дождался, когда затихли шаги, и осторожно выбрался из-под кровати. Лес не такой уж дремучий, да и зверей тут не особенно много. Вряд ли Шапочка наткнулась на кого-то опасного, скорее просто заблудилась и рыдает где-нибудь под кустом, не в силах отыскать тропинку обратно. Только если... Хвост дёрнулся и задрожал. От испуга Волк схватил с верёвки рубашку и принялся торопливо одеваться; опомнившись, рухнул на четвереньки и уже волком выбежал из дома. Её должны были научить! Должны были объяснить! Никто не станет отпускать ребёнка в лес, не рассказав про болото! Только если родители и Бабушка не подумали, что Шапочка никогда не забредёт так далеко. Она ведь послушная девочка, она не сворачивает с тропинок и совсем не разговаривает с волками... Какое лихо её вообще потащило в лес на ночь глядя?! Волк замер, сообразив, что зачем-то бежит вслед за Охотником. В этих поисках от него не будет толку, он даже не помнит запаха Шапочки — и ничем не сумеет помочь. Для начала надо раздобыть хоть какую-нибудь её вещь, хоть слабый отголосок уловить... Бабушкин домик, ну конечно! Жадно вдохнув, Волк рванул в другую сторону, на запах Бабушки — и запах тепла, уюта, вкусной еды... В окнах горел свет: видимо, Бабушка так торопилась, что даже лампу не погасила. Замок, по счастью, сменить не успели — и Волк, потянув зубами за верёвочку, ворвался внутрь. Запах, запах, запах... В глаза немедленно бросился красный дождевик — и, едва не завыв от радости, Волк уткнулся в него мордой. Надо запомнить получше, чтобы не потерять в мокром лесу, где порой от кучи запахов даже голова кругом идёт. — Опять ты? — хрипло поинтересовались за спиной. Замерев, Волк медленно обернулся. На пороге стоял человек — волосы точно огонь, лезвие топора зловеще блестит. Лесоруб, стало быть. Что, проходил мимо домика и решил заглянуть среди ночи, подсобить, если что, местным героем заделаться? И почему «опять» — или про эту историю знает весь лес? Надо было закрыть дверь... — Ничего я не делал, — хмуро отозвался Волк и, сжав зубами дождевик, шагнул навстречу, думая проскользнуть мимо и умчаться в лес. — Конечно! — саркастически отозвался Лесоруб. — Бабушка сама тебя пригласила, ещё и вышла, чтобы не смущать? — Никого я не трогал, — медленно повторил Волк, отступая в глубь комнаты. — По мне что, не видно? Но достучаться до Лесоруба не удалось: должно быть, разум у него совершенно отключился — или он просто не сообразил, к чему это было сказано. А то и вовсе решил потешить своё самолюбие, поиграть в героя... — Сейчас поглядим, как ты не трогал, — пообещал он и взмахнул топором. Волк обернулся тенью, скользнул к открытой форточке — но дождевик остался на полу. А запах толком запомнить не вышло: попробуй запомни, когда угрожают в очередной раз вспороть живот. Живот... Лесоруб, наверное, тоже считал его самым обычным волком — и потому замер посреди комнаты, ошарашенно моргая. Спасительные секунды! — и Волк, опять обернувшись зверем, кинулся к дождевику, с трудом проглотил его и тенью вылетел на улицу. Подальше от дома, снова превратиться в волка, выкашлять эту несчастную ткань... Ткнувшись носом в немного измазанный дождевик, Волк наконец чётко-чётко уловил запах Шапочки — и бросился на поиски. Немного мутило, но запах вёл за собой — не оступишься, не потеряешься, нечаянно отклонившись в сторону. Мимо кустов, вначале — по тропинке, прямо, прямо; затем — сойти за ягодами, отыскать под деревом гриб, вернуть обратно на дорожку; но вон там, впереди, ягоды ещё крупнее, ещё сочнее... Волк замер, принюхался. Шерсть на мгновение встала дыбом: куда подевался запах? Но стоило уткнуться носом в мокрую траву, всё вернулось, поманило за собой — деревья, пенёк, кусты, другая тропинка, снова деревья, шапочка?.. Волк недоуменно обнюхал лежащую на траве красную шапочку, вскинул морду — и встретился глазами с самой девчонкой — испуганный взгляд, прилипшие к мокрым щекам рыжие волосы, испачканное платье, носки... почему-то без туфель. Оглядевшись, Волк едва не завыл: как тебя сюда занесло, глупая девчонка?! Глупая девчонка сидела на широкой кочке посреди болота, боясь пошевелиться. И как она туда забралась? Прыгала с кочки на кочку, а когда опомнилась, не решилась прыгнуть обратно? — Ты меня съешь? — пролепетала девочка, прижав руки ко рту. — Обязательно, — хмуро пообещал Волк. — Чтобы впредь знала, как ползать по болоту. Теперь надо было отыскать Охотника и Бабушку, привести их сюда и вместе придумывать, как вытащить Шапочку на берег. Вот только не забудет ли он дорогу сюда? Не «сползёт» ли запах Шапочки с мокрого леса? Да и как её вытаскивать? Разве что Охотник переберётся, возьмёт её в охапку и прыгнет обратно... Хорошо если не промахнётся: с ближайшей-то кочки на берег только шаг сделать, а вот дальше надо и впрямь прыгать. Волк поскрёб ухо и вздохнул. Потешить своё самолюбие, поиграть в героя... Шапочка смотрела так умоляюще, даже вперёд подалась. Должно быть, решила, что уже никто её не найдёт. — Я тебя вытащу, — пообещал Волк. Обернулся тенью, легко перелетел с кочки на кочку и оказался рядом с Шапочкой. Та отодвинулась — не то испуганно, не то из вежливости, чтобы было, куда сесть. Но Волк не собирался садиться. — Сейчас ты перейдёшь по мне на другую кочку, ясно? А там уже перепрыгнешь на берег. — Страшно, — прошептала Шапочка, и Волк оскалил теневые зубы: — Тогда сожру тебя и выплюну только на другой стороне — или не выплюну вовсе, убегу в лес, никто тебя не спасёт! По щекам Шапочки снова потекли слёзы. Волк, мысленно выругавшись: остолоп какой, ну чего ты на девчонку взъелся! — уже хотел просить прощения — но Шапочка шмыгнула носом и храбро заявила: — Хорошо, я перейду. — Прекрасно, — выдохнул Волк; вытянулся, чтобы достать лапами до другой кочки, — и стал зверем. Длины тела едва хватило, лапы опасливо заскользили; но он вцепился в землю когтями и процедил: — Перебирайся. Шапочка уселась на спину и принялась осторожно продвигаться вперёд. Скрипя зубами от натуги, Волк всё глубже вонзал когти в землю и молился всем известным богам, чтобы выдержать. Потом-то он обернётся тенью и ни за что не утонет; но лишь бы девчонка успела перелезть. Добравшись до морды, она прошептала: — Извини, — и, оттолкнувшись от макушки, прыгнула на кочку, а оттуда — на обыкновенную траву. Волк облегчённо выдохнул — и лапы не выдержали. Трясина вцепилась тут же, будто зубами, потащила вниз. Волк дёрнулся, стараясь вырваться, на мгновение принял человеческий облик — но сумел только кое-как освободить перемазанные руки-лапы. Внизу живота разлился холод — не то от страха, не то просто из-за погружения в болото; всё глубже, глубже... Шапочка снова оказалась на кочке. — Я тебя вытащу! — Не смей! — прорычал Волк, еле удерживаясь, чтобы не завыть от страха. — Лучше зови на помощь. Нас найдут... должны найти... Понятливо кивнув, Шапочка вернулась на берег и закричала: — Помогите! Мы здесь! Э-эй! Трясина тянула вниз; Волк провалился почти по грудь — а помощь не спешила являться. Неужели это конец? А он так мечтал о счастливом будущем — вместе с Охотником, конечно. А тут ни будущего, ни Охотника, только гадкое болото, которое скоро доберётся до морды. Послышались голоса, в кустах раздался шорох — и к болоту вышли Охотник с Бабушкой. Оба, конечно, кинулись к Шапочке, принялись осматривать... Волк хотел напомнить о себе — но не решился. А вдруг скажут: «Так тебе и надо, зверюга!»? Охотник, обернувшись, охнул — и, бросив ружьё, тут же оказался на кочке. — Как же ты... — Вот так, — тихо отозвался Волк и шевельнул ушами. «Можешь помочь?» — вертелось на языке. Волк стиснул зубы и отвёл глаза; болото добралось до шеи, и если его сейчас не вытащат... А имеет ли он право на спасение? Охотник сжал протянутые лапы и без лишних слов потянул к себе. Тяжело дыша, он тащил изо всех сил. Ему даже удавалось; по крайней мере болото отступило до груди. Но если он устанет, если не выдержит? Волк зажмурился и мысленно взмолился: пускай Охотник ни за что его не отпустит! Иначе — точно конец, трясина сожрёт с потрохами и не подавится — как он сожрал девчонку и её бабушку. Только некому будет вспороть ей живот. Охотник отчётливо заскрипел зубами, рванул — и трясина вдруг отпустила. Волк оказался на земле — вернее, не на земле, а на Охотнике. Рядом почему-то лежали Бабушка и Красная Шапочка — неужели они тоже вытаскивали из болота? — Я тебя никогда не отпущу, — прошептал Охотник и, крепко обняв, поцеловал в мохнатую морду. Волк смущённо ткнулся носом в его грудь и завилял хвостом. Все эти чудесные люди... Они его спасли? Правда спасли? — Пойдёмте ко мне? — предложила Бабушка. — Вам бы от грязи отмыться... Охотник сел, потряс головой и, поднявшись, перекинул через плечо ружьё. — Пойдёмте. Волк неуверенно застыл, прижав уши. Отмыться от грязи и впрямь было бы неплохо... Но... Бабушка говорила во множественном числе — но приглашать в дом его?.. — И ты, — улыбнулась Бабушка и коснулась пальцами морды — единственного, пожалуй, не измазанного грязью места. — Пойдём, искупаешься. Волк осторожно лизнул её ладонь и завилял хвостом. Кажется, будущее всё-таки обещало быть счастливым.