Жаждущий

      Под ногами мерзко хлюпает вязкая болотная жижа. Пахнет кровью и прелыми листьями, жжёной кожей и застарелой болью. Риаделлу чёрная гладь бесконечных водоёмов кажется зловещим бездонным зеркалом. Он терпеть не может весну в Чернотопье; впрочем, в этом грязном болоте она мало чем отличается от других времён года — липкий воздух всё так же льнёт к обнажённой коже рук, смрадный ветер широким языком лижет лицо. Босмеру темно, холодно и хочется выть от отчаяния; раненое бедро прошивает болью, эльф чувствует — и очень отчётливо представляет, как края раны с каждым движением расходятся и открывается влажно блестящая плоть, тугие алые мышечные волокна. Разрез глубокий, истекает кровью вперемешку с сукровицей, несмотря на умело наложенную повязку — впрочем, толку от неё чуть, когда рану ни промыть, ни прижечь нет возможности. Чуть ниже, над коленом, лениво шевелится крепко присосавшаяся пиявка.       Пряный запах крови щекочет ноздри. Кровь — своя и чужая — липким слоем покрывает почти всё его тело. Кровь сочится из раны, словно сок из лопнувшего спелого яблока. Кровь стучит в висках, кровь пахнет металлом и... и это его собственная кровь. Риаделлу страшно от самого себя, Риаделлу отвратительно — но от её запаха в нём, брезгующем мясом рептилий, просыпается жуткий голод хищника. Босмеру кажется: появись кто живой сейчас в поле его зрения — и он не удержит себя. Набросится, отрывая клочья тугой плоти от ещё дышащей жертвы.       Эльфу хочется отвлечься, но в голове плывёт кровавый туман.       Риаделл помнит: весна в Валенвуде совсем иная. Влажная, тяжёлая от разлитой в воздухе ядовитой сладости. Дурманяще-приторный запах смешан с солоновато-металлическим — вязкий цветочный нектар отдаёт медово-сладкой гнилью, набухшие перезрелые бутоны истекают соком с привкусом крови. Привычные запахи родного леса вязко обволакивают, и Риаделлу до безумия приятно чувствовать себя тонущим в меду с едва уловимым душком сырого мяса — это так правильно, что сердце заходится внутри бешеным ритмом. Босмеру не хочется думать о нежном пахучем цвете, гладких клейких молодых листочках или рождении свежей, как морской бриз, молодой природы; ему хочется видеть, как расцветают на мёртвых телах чужаков грязно-лиловые цветы трупных пятен, как подобно вызревшему бутону раскрывается вспоротый живот, вываливая влажно блестящую сердцевину внутренностей, как бьётся в агонии живое существо, неспособное вздохнуть из-за хлещущей горлом крови. Кровь — дымящийся алый нектар живого тела — манила всегда, а сейчас, в холодном сыром Чернотопье, голодный, смертельно усталый и отчаявшийся Риаделл готов был на всё, чтобы заполучить хоть глоток её, хоть каплю, чтобы вновь почувствовать, как истекает собственным соком сырое, горячее ещё мясо. Жажда и голод тянут из него жилы, скручивают, словно в агонии, ставшее вдруг непослушным тело ловкого охотника и сильного воина. Разум застилает дымка слабости — густая, обволакивающая. Пыльца неизвестных босмеру растений отдаёт на языке горечью, перебивая даже непроходящий гнилостный привкус болота — и, разумеется, металла. Рана полыхает болью. Но для подёрнувшегося непроницаемой пеленой сознания всё отходит на второй план — Риаделл сам не замечает, как почти откусывает кончик языка.       Ему даже жить уже не хочется — не так. Голод и кровавая жажда сводят судорогой мышцы, выкручивают суставы; эльф едва соображает — и этого хватает, чтобы понять: он превращается в обезумевшее, алчущее плоти дикое животное.       Впрочем, это уже совсем не волнует его.       Небо на западе — цвета растёкшегося жидким огнём металла, а под сенью огромных деревьев всё так же темно и холодно. Ветер несёт запахи стоячей воды, сырости и мокрого дерева.       Ветер мешает их с вяжущим язык горьковатым дымом.       Ветер приносит обрывки слов и кое-что ещё — едва ощутимое, острое, разлившееся жаром по венам и придавшее сил.       Запах отчаяния и болезни с едва уловимой ноткой страха.       Так пахнет живое существо, так пахнет жертва. Риаделл с наслаждением втягивает воздух. Где-то внутри слабо скребётся смешное в своей беспомощности отвращение. Босмеру сложно идти: рана воспалилась ещё сильнее, а повязка насквозь пропиталась кровью и грязной застоявшейся водой, — однако где-то там, за деревьями, отчаянно трепещет в чьей-то груди жаркое сильное сердце, мощными толчками гоняя кровь по пронизывающим тело нитям сосудов.       Разумеется, ящерица — с неудовольствием предполагает босмер, направляясь к небольшому участку сухой земли, где тусклым огоньком тлеет костёр, дающий больше дыма, чем тепла. Порез на ноге дёргает болью; эльф сам себе кажется смешным и жалким, до безумия неуклюжим. Какой из него сейчас охотник?..       Но для этой дичи, кажется, и того будет достаточно. Аргонианин сидит у костра в странной напряжённой позе, скрючившись, как дитя в материнской утробе. Страхом пахнет уже ощутимо — терпко, пьяняще; другой запах, примешавшийся к нему слабым островатым оттенком, Риаделл пока не опознаёт. Жертва едва заметно покачивается, обхватив собственные колени чешуйчатыми руками, говорит что-то чуть слышно, так, что даже босмер с его чутким звериным слухом не в силах разобрать слов — только монотонное бормотание. На тёмной глянцевой чешуе играют светлые отблески огня. Во влажных чёрных глазах находят отражение искры. Аргонианин полностью погружён в себя.       Не замечает даже, как вырастает у него за спиной невысокая быстрая тень.       Риаделла чуть передёргивает от ощущения холодной чешуи вместо привычной упругой и тёплой кожи. Пальцы чуть скользят по гладким твёрдым пластинам. Ящер успевает лишь испуганно, с присвистом вздохнуть и хлестнуть наугад сильным гибким хвостом, когда босмер отработанным сотни раз движением сворачивает ему шею под сухой хруст позвонков.       Пульс бешено стучит в висках, когда Риаделл, не церемонясь, роняет тело на землю и переворачивает его на спину; голова ящера откидывается под пугающе неестественным углом. Эльф чувствует, как дрожат руки — и не понять, от подступающего ли к горлу, щекочущего внутренности восторга или от отвратительной слабости, вызванной таким пустяковым усилием. Широко раскрытые глаза мёртвого аргонианина отливают глубокой чернотой, и это почему-то до дрожи пугает: даже в них босмер видит всё те же ненавистные грязные воды болот Чернотопья и бездну страшного, беззвёздного ночного неба. Первым порывом было избавиться от них: глазные яблоки — упругие, но послушно лопнут под пальцами спелыми вишнями, оставляя после себя влажную и горячую от сочащейся крови пустоту.       Однако же — нет. Риаделл всегда предпочитал смотреть собственным страхам в глаза.       В буквальном смысле — тоже.       Причину примеси странного запаха эльф обнаруживает чуть позже, когда разрывает — руки дрожат — на трупе грязное тряпьё, призванное называться одеждой, — хотя, признаться, босмер никогда не понимал, зачем она им, ящерам, покрытым чешуёй; животные ведь не носят одежды и не испытывают в этом нужды.       В нос бьёт остро-сладковатый запах болезни и разлагающейся плоти. Риаделл ведёт рукою по скользкой чешуе на груди мёртвого аргонианина, осторожно касается почерневших краёв мокнущих гнойных язв. Внутри в единый клубок сворачиваются лёгкое отвращение и глубокое удовлетворение: раны похожи на раскрывшиеся мясистые бутоны с густым бледным соком внутри, и это напоминает босмеру о гнилостно-сладковатой валенвудской весне, которую уже и не чаял увидеть.       Из оружия у Риаделла собственные руки да ещё, разве что, короткий охотничий нож для разделывания дичи. Босмер счастлив, что не потерял его: чешуя на груди у аргонианина жёсткая, скользит под пальцами и режет кожу тонкими острыми краями. На животе — немногим мягче и мельче, да и цветом светлее: не эбонитовая, но тёмно-пепельная, словно свежая зола. Кое-где через блестящий покров прорастают багровые цветы ран, сочась густым желтоватым гноем.       Тело ящера при жизни явно страдало от какой-то болезни, однако об этом не хочется думать сейчас, когда вожделенные кровь и ещё тёплая плоть оказались в распоряжении эльфа — лишь краем сознания босмер надеется, что данная ему природой сопротивляемость убережёт от неведомой болотной заразы.       Острая режущая кромка вгрызается в плоть, встречая лёгкое сопротивление чешуи, нож по рукоять погружается в брюхо аргонианина; босмеру не до аккуратности: металлический запах крови и тяжёлый мясной дух тёплой ещё требухи щекочут ноздри, дразнят, а перед глазами стоит тёмная пелена от слабости — так, что даже яркий росчерк алой жидкости на собственной ладони блёкнет до скучной невыразительной серости. Плоть податливо расступается под давлением стали, раскрываясь багровым цветком с одуряюще, тяжело пахнущей сердцевиной тёмных внутренностей. Кровь заливает труп, заливает босмеровы колени и руки, впитывается в и без того тёмную от влаги землю. Кровь мельчайшими капельками оседает на лице и волосах. Кровь брызжет на губы, и мер, не удержавшись, проводит по ним сухим языком.       Желудок Риаделл отделяет сразу же и равнодушно отбрасывает его в костёр: чистить его времени нет, а узнавать, чем питался аргонианин, эльфу совсем не хочется. Следом вскоре отправляется кишечник, ложится на землю бесформенной зловонной кучей. Печень — большую, мягкую и довольно вкусную, если всё сделать верно — босмер извлекает предельно осторожно. Нож подрагивает в пальцах, в глазах чуть плывёт, однако ему всё же удаётся вырезать желчный пузырь аккуратно, не повредив. Мягкая тёмная плоть скользит в окровавленных дрожащих руках, кровь сворачивается неприятными сгустками под ногтями, кровь оседает солью и металлом на языке.       Риаделлу отчаянно не хочется, чтобы кто-нибудь узнал, с каким удовольствием он поглощает аргонианское мясо. Печень ящера ещё тёплая, сочная и мягкая, отдаёт на языке ощутимой горечью и мало отличается от мерской или человеческой. После первого куска плоти эльф словно теряет самого себя. Рот и горло заливает горячей жидкостью, пахнущей металлом, что стекает по губам, по подбородку и шее вниз, по рукам, и вскоре босмер уже весь в ней, весь в грязной звериной крови, которой некоторые из его сородичей и коснуться брезгуют. Эльф постепенно приходит в себя, только чтобы почувствовать, что совсем ослаб от раны, усилий и голода — впрочем, только что утолённого.       Тело аргонианина уже почти неузнаваемо — кажется, в припадке кровавого безумия Риаделл всё-таки выдавил ему глаза и изуродовал лезвием и без того малосимпатичную морду, застывшую в вечной гримасе ужаса. Труп теперь казался грудой бесформенной безликой плоти с торчащим частоколом неровно обломанных рёбер, внутри которых, оплетённое сосудами, навеки судорожно замерло сердце.       В мыслях скользнуло: нужно достать, нужно сжать чужое сердце в своих руках, раздавить, уничтожить, разорвать окровавленный комок мышц на куски, не оставляя от своей жертвы ничего, что при жизни делало её тем, кем она была.       Осуществить задуманное босмеру было уже не суждено. Свет перед глазами окончательно померк, и Риаделл успел только чуть отклониться в сторону, чтобы не упасть на выпотрошенное тело, уже начинающее остывать.       Когда на горизонте небо окрасилось в рассветно-алый, подсвечивая устремившиеся к небу тёмные стрелы деревьев, к давно погасшему костру вышла высокая фигура. Некто осторожно переступил через будто хищником разорванное тело аргонианина, с заметным трудом грубо перевернул на спину неподвижное тело эльфа.       Лицо босмера, побледневшее, расцвеченное уродливыми фиолетовыми пятнами, искажала жутковатая гримаса, рот был приоткрыт. Взгляд карих глаз, вперившихся в небо, напоминал мутное стекло.       Пришедший невнятно шикнул что-то, сплюнул зло и с усилием сбросил тело чужака в мутную воду с всплеском, оглушительным в утренней тишине. И равнодушно зашагал вперёд — туда, где за чёрными силуэтами древесных стволов разгорался кровавый рассвет.