Вся эта магия

Лучше не стало. Лучше не стало совсем. Я полагал, что первые дни, конечно, будут самыми тяжёлыми, но потом гнев отойдёт, вернётся способность трезво мыслить, и я, наконец, смогу разобраться с тем, во что превратилась моя жизнь за лето. Но на деле… Трезвость мышления? Что же, привычного «тумана» больше не было. Однако это было, скорее, похоже на какое-то жуткое похмелье: мир навалился всем скопом ощущений, цветов, звуков, мыслей и энергетических потоков. Откровенно говоря, мне казалось, что я схожу с ума. Откровенно говоря, мне и потом продолжало так казаться. Гнев? Да, я был зол. Я был страшно зол на Геллерта. Вместе с тем я был зол и на себя — практик, называется, начинающий маг! Не сумел выставить защиту, преподнёс себя на блюдечке… с голубой каёмочкой. А что до Геллерта… мне повсюду мерещилась его тень. Мне казалось, что он так и не ушёл, что, по обыкновению, просто издевается, заставляет думать, что его здесь нет… несколько раз за день я мог резко обернуться, крикнуть: «Геллерт!» — в надежде застать его врасплох. Не заставал, конечно. Потому что никакого Геллерта и не было. Кроме того — мне было плохо физически. Волны острого жара, накатывающего от рисунка на груди. Мышцы словно наполнились молочной кислотой. Даже кости болели… в какой-то момент я не выдержал, принял болеутоляющее: справляться самовнушением не удавалось.Хотя пранаяма — и тут я всегда с благодарностью вспоминал Тину — помогала. Но лишь отчасти… Что до кошмаров — кошмары пока оставались при мне. Более того, теперь я их запоминал. И с каждой ночью тварь в моих снах становилась всё… ближе. Тварь с лицом Геллерта, натянутым, словно маска, на высохший череп. В первую же ночь — а я долго не мог заставить себя лечь, пытался успокоиться, что мне не удавалось, — провалявшись несколько часов без сна, я всё-таки провалился в какой-то полубред уже ближе к утру. Тварь была тут как тут, ухмыляясь, тянула ко мне свои похожие на когти пальцы, чтобы терзать, терзать, терзать… кажется, я вскрикнул, проснувшись. За окном вовсю щебетали птицы. Близился рассвет. Я оглянулся на другую половину кровати, она была пуста. Боже мой, в тот момент мне даже хотелось, чтобы я ничего не узнавал, чтобы не было этого звонка, чтобы Геллерт… нет. Это был бы самообман. Так дела не делаются, Персиваль, сказал я сам себе. И вышел на утреннюю пробежку — только для того, чтобы согнуться пополам, не добежав до конца квартала, от резкой боли в груди. Какой-то пожилой «собачник» с фокстерьером на поводке, решил, что у меня прихватило сердце. Он помог мне добраться до дома, за что я даже пообещал — потом, когда будет возможность — сфотографировать его пёсика. После чего я лежал на диване, обдумывая феномен фантомной боли и пытаясь понять, что же со мной, в конце концов, происходит… Я так ничего и не придумал. Так вот. Первые дни прошли — сам не знаю, как, я просто отметил однажды, что уже пятое сентября — а легче не стало. Хотя физическая боль отпустила. Но вся остальная… Я снова начал бегать. А в голове при этом стучало, в такт с биением сердца: Гел-лерт, Гел-лерт, Гел-лерт… Я варил кофе, по привычке готовил завтрак на двоих — каждое утро, в итоге, оставлял половину приготовленной еды себе на обед. Каждое утро обещал себе, что это в последний раз. Я поговорил с администрацией Центра Медитаций. «Семейные проблемы», почему-то сказал я. Мне посоветовали хорошего психотерапевта в Сан-Франциско, идти к местному мне не хотелось. Семейные проблемы… Семейные? Криденс не звонил больше, я не знал, что и думать. Но Криденс занимал куда меньше моих мыслей, чем занимал их Геллерт — а ведь я так наивно надеялся, что с глаз долой… Я то и дело натыкался на вещи Геллерта. Я уже выкинул его зубную щётку. Его расчёску. Его бритву. Хотя я не помню, чтобы Геллерт хоть раз брился при мне. Сам я не брился уже несколько дней… Не сказать, чтобы вещей было много — Геллерт был минималистом — но мне казалось, что они повсюду. Попадаясь мне на глаза, они оставляли след на сетчатке, попадаясь под руки — жгли пальцы. Лёгкий флёр его чар, который постепенно рассеивался. Снимки, которые я делал с Геллерта, так и остались лежать на столе. Я помню, что в то знаменательное утро с моим «сердечным приступом» я наткнулся на эти фотографии — у меня даже в глазах потемнело. Сперва хотелось всё разорвать, сжечь, выкинуть, уничтожить, но я просто сгрёб всё в бумажный пакет и убрал в ящик стола. А потом… я попробовал посмотреть на снимки непредвзято. В той мере, в какой это вообще было возможно. Вспомнив свои же слова — «красивый», отстранённую оценку физических данных и фотогеничности модели. И снова убрал всё. Подальше, подальше… Я вытащил карточку с улыбающимся Криденсом, повертел её в руках и снова положил на место — между книг. Исчезла только одна книга — Рикк Мэдок, но я был даже рад. А Криденс… Криденс казался до невозможности далёким. Словно он был не в другой стране, не в другой части света — а в другой Вселенной. Как будто единственное, что связывало нас сейчас, была эта татуировка… и боль. Примерно через неделю я понял, что мне либо нужно найти себе какое-то новое занятие, либо крыша у меня съедет окончательно. Я накупил целую кипу изданий «Неопознанного», зарылся в ней на двое суток, составляя себе маршрут «охоты на призраков», затем  похватал фотоаппараты, закинул их (и ещё некоторые вещи) в «Ауди», и покатил по Калифорнии, от одной отмеченной на карте точки к другой. Как будто я бежал от кого-то. Как будто я мог убежать от себя. Как будто стены очередного мотеля должны быть менее проницаемы для кошмарных видений, чем стены моей квартиры в Санта-Карле… Не могу сказать, что мне так уж не везло, хотя, как обычно, большинство сообщений были «утками». Однако я провёл около недели в лесу близ Уиллоу-Крик и действительно поймал в кадр нечто, напоминающее йети — огромную косматую тень.Вернее, всё это время я пытался сосредоточиться на объекте съёмки, продираясь сквозь непрекращающиеся кошмары. Я не мог нормально спать. По-моему, вместо йети я мог бы с тем же успехом сфотографировать себя самого, такой дикий был у меня вид… В Парадайс мне действительно удалось запечатлеть явление Повешенной Ведьмы, для чего я две ночи подряд просидел в заброшенном готическом особняке. Жуткое место, полное зловещих теней, оно всё же было лучше чем то, что происходило в моей голове. В моей душе. «Охота на призраков»,тем не менее, принесла мне некоторое облегчение. По крайней мере, я себя в этом усиленно уверял. Свобода, фотоаппарат, автомобиль — что ещё нужно мужчине для счастья? Правда, я начал всерьёз опасаться, что в таком состоянии скоро не смогу водить. Я уже с трудом сосредотачивался на дороге. Мелькнула мысль пойти к рекомендованному мне психотерапевту, но в последний момент я передумал. Что мог посоветовать мне обычный, человеческий психотерапевт, когда дело касалось полудемона?.. И не одного притом… Возможно, мне бы больше помог разговор с Константином. Или кем-то вроде него. Джон Константин. Да. Тот, кто, пожалуй, меня бы понял. И заодно поинтересоваться насчёт татуировки и фантомной боли. Я возвращался домой, трасса №5, №505, №80… Сан-Франциско… серый «Опель» выехал на дорогу прямо передо мной, я едва успел затормозить… Нет. Другие номера. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Кожа мгновенно стала липкой от пота. Я съехал на обочину, уронил голову на скрещенные на руле руки, пытался перевести дыхание. Сколько бы ты ни пытался убежать, Персиваль, однажды тебе придётся столкнуться с этим лицом к лицу. Прошло уже больше двух недель, а фантомная боль всё не уходила. Если это действительно была фантомная боль. А не сердце. Или — как сказала мне старая гадалка в Юба-Сити — не «разбитое сердце». И вот я снова в своей санта-карловской квартирке, и я снова один, и кажется, что не было не то, что этого лета, но и последних пяти лет тоже. Как будто я только что вернулся из Розвуда. Стараясь сосредоточиться на конкретных действиях, я, даже не разобрав толком вещи, взял отщёлканные плёнки и заперся в крошечной каморке размером не больше шкафа. Давно не занимался проявкой… …и долго смотрел на одну из плёнок — это была та самая, отснятая во время нашего с Геллертом путешествия по трассе №1. Геллерт. Рядом с ним я превращался из брутального «охотника на привидений» в гениального (или почти гениального) фотографа. Каждый кадр — шедевр. Каждый кадр — … боль для меня сейчас. …мое внимание привлекли несколько последних кадров. Те страшные минуты, когда мне казалось, что Геллерт… что-то с ними было не так. На негативах не очень понятно. Надо их распечатать… …спустя некоторое время я стоял в гостиной, держа в дрожащих руках снимки. На них не было Геллерта. Был застывший океан, серое небо и… Виктор. В очередной раз мне показалось, что я схожу с ума. Трезвонил телефон, но я словно окаменел. Потом какая-то часть меня всё же отметила: длинный звонок — международный. Я глубоко вдохнул, сделал несколько шагов к аппарату и принял вызов из Таиланда. — Грейвз? — сердце ухнуло куда-то вниз.  — Грейвз, приезжай сюда немедленно! Немедленно, Грейвз! В голосе Криденса звенела истерика.