Rare coin

Если бы все было по-другому. Если бы можно было взять и все исправить... Разве он стал бы? А вот хрен! Маленькая сучка с тощим тельцем, напоминающая то ли ребенка, то ли шелудивую кошку, которую и погладить страшно — вдруг руку откусит, вдруг пальцы сами отвалятся, заразная же — смотрит и смотрит на него своими глазищами и никак не хочет отпускать. Тянет за собой, как будто приклеился, и Суинни идет. Тащится через пустыню, через сезон засухи и мертвые тела тех, кто против ее обожаемого Тени. Ему есть куда еще идти, есть к кому податься? Да черта с два, все пропало, и он только поспевает раны залатывать. Заматывает порезы, скоблит кожу после осколков стекла, их то не так легко выковырять, чешутся, заразы, а Лора только знай себе ухмыляется под нос. И клубы дыма от сигарет пускает — затягивается так, что щеки синюшные западают, а легкие тянут как не в себя. За пару затяжек сигареты уже нет, дотлела, и пепел сыплется ей на колени. — Бросай дымить, мертвая жена, а то сдохнешь раньше времени, — замечает Суинни, но она только улыбается своими рассохшимися губами. — Я уже сдохла, так что поздновато спохватываться, не находишь? — ее глаза запали, но все равно горят огнем — Лора видит, да так, как никто больше не умеет, взгляд ее залип на Тени, она тянется за ним ровно так же, как Суинни за нею, за этой злющей мелкой сучкой. И все они ничего поделать не могут. Судьба, черт бы ее побрал. А ведь ему такие даже не нравятся. Салли пошутил бы, нашел себе эльфа, феечку, да только какая ж эта фея? Языкатая и мертвая, разве что. Злая как черт. Не то, что девушки на родине — яркие, солнечно-рыжие, с бешеным норовом, кожей как молоко, а глазами, что зелень Эйре. В Лоре Мун Суинни манит другое. Она не золотая, она бледная и кожа напоминает пыль, но в груди ее, в худенькой и острой грудной клетке покоится то, что делает Суинни живым. То, что было его, а стало ее. Монета. И пока она там, он будет идти за Лорой, она может хоть ругаться и костерить его на чем свет стоит. Ломать пальцы. Одним ударом мертвяцкой ладошки отправлять его в нокаут как заправский борец, а он все равно потащится следом. По ее следам. Потому что они тоже все равно что живым золотом политы и блестят, даже с зажмуренными глазами видно. — Эй, стой, — зовет ее Суинни. — Мертвая жена, — у Лоры Мун есть имя, красивое имя, но они же враги, и звать он ее будет так, как захочет. Смотри-ка, кривится от усталости, шатается и еле на ногах стоит. — Давай я понесу, — он делает то, что хочет, хоть это странно — помогать ей. Берет ее тощее тельце на руки, чувствуя холод и легкий запах, сладковатый, до тошноты. Маленькое острое плечо впивается ему в грудную клетку, надавить - так пропорет легкое насквозь. Несет осторожно, не зная, оттого ли это, что монета в ее груди так близко, то ли просто сама она уже не справится. Ей, наверное, и такое слово как благодарность неизвестно. Хмурится себе и молчит, скорбно поджимая губы, точно ей больно до жути, а ведь мертвецам должно быть все равно. Жжется больно взглядом своим, мертвыми глазищами, в которых огонь почище того, что горит в святилищах Тары. Таким ярким, что в нем не только греться, живьем истлеть можно. — Спасибо, — наконец бормочет она. И засыпает. Нести ее дальше, до номера в хрен-знает-где еще легче. Как кошку, или ребенка. Суинни знает, что монета так близко, аж пальцы щекочет, и нужно всего руку протянуть, дернуть за нитки, и тело Лоры Мун раскроется как цветок, но там она и остается. Еще долго. Очень долго. Другим и жизни столько не дается. И он тащится за ней по пустыням, лесам, городам, как ошалелый. Не зная, что и сказать. Салли бы сказал, что он чокнулся. Салли бы подумал, что он влюблен.