С меня хватит!

«Эта связь даже лучше, чем любовь. Мы с ним пережили огонь, воду и период моего мэрства в Готэме, — думал Освальд во время своих метаний по катящемуся в тартарары городу. Он продолжал искать Эдварда, — мы с ним столько всего натворили, у нас столько общего…». «… А может, и нет», — думает он пару часов спустя, сидя в клетке. Нигма нашёлся в такой же клетке по соседству, и Освальд уже успел пожалеть о том, что эти клетки соприкасаются, поскольку сразу после приветствия ни за что ни про что получил сочный шлепок по лбу. А он-то думал, что выстрел в живот обнулил счёт взаимных обид… — Ты скорее таракан, а не пингвин, — подкрепил свои действия словом несносный Эд, и Освальд ощутил, как кольнуло у него в виске. Вся эта ситуация напомнила ему постоянные и оттого утомительные школьные издёвки и подначки. Не хватало ещё только бумажки на спину «Пни меня!»… Он отошёл подальше от границы с соседом, успев поймать удивительную мысль о лёгкой благодарности — они были заперты хотя бы не в одной клетке на двоих — взял тупой столовый ножик с круглым концом и принялся методично затачивать его о грань решётки. — Ты здесь потому, что я тебя не любил, — злорадно напомнил Эдвард, уставившись на него через толстые стёкла очков. Сейчас он напоминал Освальду одного из лузеров-ботаников его класса, который, чтобы не быть затравленным, возглавил травлю юного Кобблпота. — И лезвие уже слишком тонкое, чтобы пробить им что-нибудь, ничего у тебя не выйдет… Освальд поднялся с пола, судорожным движением одёрнул комбинезон, вытирая о него ставшие влажными ладони. «Не слушай дураков, не слушай дураков…» — повторял он про себя мантру, усвоенную в далёком детстве от мамы. — Кстати, я подговорил тюремщиков отравить твой кофе!.. — донеслось из-за плеча, как только он сделал глоток в надежде отвлечься от гадостей, долетавших из соседней клетки. Освальд поперхнулся, обильно орошая помещение кофе: — Ты лжёшь! — Ага, — спокойно согласился Эд, и Освальд с тоской подумал, что хуже быть уже не может, если ему не удалось даже выпить этой серой бурды из бумажного стакана по вине идиота, которого он любил ещё пару недель — да что там! — пару часов назад. — Я лгу. Зато я утащил у охранника вот это… Освальд отчаянно зол на него и ему подобных, но не может оторвать глаз от его рук: газета, дротик… Есть что-то завораживающее в его плавных, слитных движениях, и Освальду остаётся лишь ухватиться за шею, когда игла протыкает кожу. Оседая на бетонный пол клетки, он прокручивает в голове последние слова Эда и понимает, что тот всё ему сказал, но это было до того выверено, что он не успел бы уклониться, не смог. Мутнеющим взглядом он видит, как Эд таким же безупречно выверенным движением скользит к дверце клетки, и из последних сил с грохотом сваливает на пол металлический поднос со своим ужином. Его расчёт оправдывается: охранники прибегают на шум, и последним, что видит Освальд, становится скрючившийся на полу под градом ударов Эд. Когда он приходит в себя, каждый звук отдаётся в голове набатом, и ему остаётся только морщиться на каждый хлопок газеты о прутья клетки и вопли Эда о том, что теперь они оба тут застряли. — Побили? — Сам видел, — обиженно огрызается Эд, и Освальду становится смешно. Охранники били умело, на лице — ни царапинки. Они разрабатывают совместный план и даже жмут друг другу руки в знак временного перемирия. Они ловко разыгрывают охрану при помощи заточки и остатков джема. Видит бог, Освальду не так и сложно притвориться злым и смертельно напуганным, когда сквозь серую плотную ткань тюремного комбинезона он ощущает руку человека, который выстрелил ему ровнёхонько туда, в самое солнечное сплетение. Ему кажется, что слаженность их маленького спектакля передалась ему от Эда. Когда один охранник всё же зарезан заточкой — хватило, чтобы полоснуть по голой шее, а второго Эд усыпляет дротиком из вырванного из пальцев пистолета и громко, раскатисто смеётся, Освальд снимает с пояса ключи и открывает свою клетку. — Ты умер очень натурально, — хвалит его Эд, и Освальд с ответной улыбкой застывает напротив его дверцы. — Ну же, открывай, не трать время зря. — Нет, — говорит ему Освальд, глядя ему в глаза снизу вверх, и его лицо мгновенно становится серьёзным. — Но как же наш договор?.. — Нет, Эдвард Нигма. С меня хватит, — он круто разворачивается и уходит, раскачиваясь всем торсом сильнее обычного, а Нигма смотрит ему вслед, не в силах поднять пистолет от изумления, забыв даже о том, что можно было бы крикнуть, чтобы остановить беглеца. Когда дверь со скрипом открывается, до него доносится последняя фраза: — Я больше не веду переговоров с террористами.