ебитесь громче

Славе уже все равно, как он оказался на одной вписке с самим Мироном Яновичем и его командой, потому что кроме них здесь полно других людей, способных создать видимость веселья и кутежа. Он выпил достаточно много, чтобы позволять себе творить какую-то хуйню, но недостаточно много, чтобы этого не осознавать. Слава втягивает сладкий дым, сидя на полу у какой-то двери, и откидывает голову, стараясь расслабиться и кайфануть, все как обычно. Издалека доносится музыка и голоса людей, а здесь, в полутемном коридоре, можно укрыться от пустых разговоров и нежелательной компании, нырнув из общего веселья в эти заштукатуренные окопы. За дверью раздается возня, слышатся голоса и скрип ветхой мебели — кто-то решил потрахаться, ничего необычного, но Слава все равно прислушивается. Он уже давно не школьник, у которого встает от одних стонов или голых красоток на глянцевых страницах, но если бы Славе пришлось бэттлится с собственным любопытством, оно бы вынесло его одним раундом, попивая теплое пиво из пластикового стаканчика. Вечер принимает неожиданный оборот, когда из-за двери слышится разборчивое «Мирон», и Слава готов положить свою грязную захламленную бошку под гильотину, ставя на то, что это голос Евстигнеева, потому что мальчик Джонни ошибался по поводу засоса от Порчи, ой как ошибался — жид оказался падок не на коренастых португальцев, а на долговязых русских мальчиков с яркими тату на коже и такими же яркими комиксами на книжных полках. Слава проклинает блядские картонные стенки этого засранного кукольного домика, потому что он слышит, как ладонь Мирона скользит по груди Вани к его напряженной шее с острым изгибом кадыка. Слава впивается пальцами в собственную ногу, потому что ему кажется, что он ощущает это прикосновение на себе. Уткнувшись виском в дверь и сбито дыша, Слава жадно ловит каждый вздох и случайное соприкосновение тел, где-то на задворках сознания понимая, что он не может слышать так хорошо и что это все ебаная дурь, прилипшая к легким и медленно расползающаяся по венам. Мирон целует Ваню, неторопливо вылизывая его рот и вдыхая обрывки стонов, пока Слава искусывает собственные губы, чувствуя языком ошметки содранной кожи и привкус крови. Это пиздец, но его тело, оказывается, до сих пор помнит лысого жида, который умел укусить или двинуться так, что приходилось сжимать член, чтобы не спустить в трусы как пацан, который дрочит на святой образ голой пизденки своей соседки по парте. Он закрывает глаза, и сильные пальцы Мирона с нажимом оглаживают ребра, а еще можно одной рукой притянуть его к себе, вцепившись в 1703, а другой схватить член, пока весь город, весь мир за пыльным занавесом на глухо закрытых окнах поделен вертикально. Мирон стонет за стеной, а Слава пытается запихнуть себе в пасть кулак, потому что хочется крикнуть «ебитесь громче», чтобы Мирон наконец закинул длинные ванины ноги себе на плечи и засадил ему, вбиваясь сразу до предела и замирая, собирая по крупицам отключившееся сознание, наслаждаясь и с мычанием кусая за мокрый от слюны подбородок. Слава стонет в кулак, потому что его неожиданно кроет и кроет по-страшному — он ерзает и сжимает член через джинсы, отчаянно, до дребезжащего рассудка и дрожи в своих-чужих конечностях, желая пробраться под кожу Евстигнеева, занять его место, стать им, выковыряв его разум, как мертвого зародыша из матки четырнадцатилетней мамаши, потому что в отличие от Карелина, который всякий раз, насаживаясь на чужой хуй, думает о горбатом носе и по-бабски полных губах, Мирон думает лишь о Ване. Спинка кровати бьется о стену с надрывным скрипом, переплетаясь в паралитическом танце со стонами и шумом в ушах, когда Слава сует руку в трусы и размазывает по стволу прозрачные липкие капли. Ебитесь громче. Ваня вскрикивает, и его тощие бедра, его забитые пальцы, вцепившиеся в затылок Мирона, крупно дрожат, потому что Мирон полностью в нем и лижет его шею, продолжая втрахивать своего бэк-мс, друга, любовника Евстигнеева в жесткий матрас. Слава кусает собственное плечо, зло вбиваясь в кулак, пока Мирон вбивается в тугую задницу Вани, и ему так нестерпимо хорошо и так нестерпимо хуево, что он сползает на пол и вжимается затылком в ковер, вскидывая бедра и воя, потому что близящаяся разрядка наслаивается на ебучее чувство зависти, ненависти, несправедливости, собственной никчемности и бессмысленности, и под аккомпанемент их стонов Слава кончает. Безо всякого удовольствия, корчась на полу и смаргивая мерзкую влагу в уголках глаз, чтобы потом попытаться найти в себе силы подняться на ноги и запереться в ванне, долго держа голову под струей холодной воды. Слава забивает хуй на пятно от слюней на серой футболке и на пятна на джинсах, желая поскорее вернуться домой и уснуть, зажав Коху под мышкой. А на следующий день придумывать панчлайны на зажравшегося выебистого жида и других доблестных воинов-смертников рурэпа, писать коды и ебать мамок в гланды. Все как обычно — никаких тонких стен и судорог на стертом ковре под стоны, никаких «ебитесь громче» и горечи, выжигающей изнутри. В коридоре он натыкается на Мирона и Ваню, которые о чем-то переговариваются и замолкают, заметив Славу. Мирон долго смотрит на него так, будто знает обо всем, и Слава давит кривую лыбу, а на языке все еще крутится «ебитесь громче», но срывается совсем другое: — Ебитесь потише. И он выходит в холодную летнюю ночь, оставляя дверь распахнутой.