О всяких Богомолах на обочине жизни и Димочках, которые там не валяются.

Богомол уже заебался, если честно. В пизду он хотел послать эту запись на студии, тупого звуковика, ссаную погоду за окном — конечно, в середине декабря-то, хули дождю не пойти! В общем, вся ситуация бесявая. И новый год этот, который на носу. Начнём с того, что Макс заболел нехило так прямо перед записью альбома, потому что ходить в шапке для лохов, а лысой башкой светить для пацанов. Как результат — температура, больное горло и слабость, насморк, вялое состояние и недовольные причитания Стаса по поводу «каких-то лысых мудаков, у которых мозг в жопе застрял, в ветровке в –20 рассекать, ну пиздец, Игорь, ты бля, видел? Это же просто я на него весь бюджет угрохаю и на его лекарства всратые, а ты дома сиди, петух. Мда просто. Ебан. » Последнее раздражало больше всего, потому что он не маленький мальчик, чтобы его вот так отчитывали, как детсадовца, он отсидел и он тот самый человек, который реально пороху в жизни понюхал не раз, поэтому «Стас, отъебись.» Время текло медленно — то ли из-за температуры пространство так ощущалось, то ли желания заниматься абсолютно не было, всего, чего хотелось — это завалиться домой, опираясь на обшарпанную стену, разуться, сбросить мокрую насквозь ветровку куда-то в сторону старой и покоцанной икеевской вешалки, которая, вероятно, осталась от прошлых жильцов. Лечь наконец-то спать под теплое, мать его, одеяло. А не вот это вот всё. Оставалось писать еще куплет и бэки, а Богомол усердно молился всему мировому божеству, умоляя скорее завершить его страдания. Впервые работать совсем не хотелось… Дом встретил Макса темнотой, тишиной и долгожданным теплом. На часах было около половины второго, когда уставший парень ввалился в квартиру, стараясь же при этом не шуметь. В квартире на него стремительно упала, если не грохнулась, придавив, вся накопившаяся за недолгую жизнь усталость: работать со звуковиками было сложно, потому что никто не хотел писать уголовника, на работу с судимостью — да господь с вами, кому он такой нужен, а жрать на что-то надо, за интернет платить, тудым-сюдым, а тут ещё билеты до Москвы покупать, чтобы мотануться компанией раз в столько лет погулять, и все это настолько жалко, ебано и тупо, что у Макса уже нет сил. И хотелось бы начать рассуждать о том, что он выкинут на обочину жизни, но от столь печальных мыслей его оторвало приглушенное сопение, доносящееся из гостиной и спальни одновременно. Фадеев заснул, монтируя комментарии для выпуска. Ну дурак. И все лишние мысли из головы будто ветром сдувает, а остается там только полсотни прозвищ Фадеева, траектория похода от стола до разобранного (читать: не убранного с утра) дивана и как бы не разбудить спящего. Твиттер последнего отчаянно сигналит оповещениями («ты придурок, Фадей, опять звук не выключил, а мы не спали всю ночь из-за тебя.» — Стас.) (ой, нихуя не из-за этого вы не спали.) «БЛЭТ ФЭДЭЭВ, ГДЭ ВЫПУСК?», Богомол с запозданием понимает, что уже три часа как вторник, а значит, завтра будет либо выпуск, либо жарко. Судя по состоянию Димы, скорее всего, будет второе, нежели первое. Тихо хмыкнув, Макс опускается чуть ниже над сидящим Фадеевым и позволяет себе на пару минут просто ткнуться носом тому в шею, проведя кончиком вдоль к уху. Тело под ним предательски напряглось, что значило, что Дима просто уже не спит, но умело притворяется спящим, а Богомолу это на руку — молчаливый Дима еще больше похож на милого зверька, но Макс в этом никогда не признается. Никому. Он аккуратно вытаскивает бренное тело из-за стола, и словно принцессу подхватывая Диму на руки, несёт к дивану. Ресницы у Фадея дрожат, и уже только по этому можно определить, что он не спит, но зачем? Зачем ломать такие уютные моменты? Потому что комфортить Диму приятно. Даже если ты прожженный уголовник. Да хоть ты хуй в пальто. Если тебе не хочется комфортить Диму — сердца у тебя, пидор, нет. И Фадеева аккуратно укладывают на кровать, стягивают с него домашние штаны, заворачивают в плед. В свете монитора тот кажется до зубовного скрежета милым и сладким до диабета: в пуховом одеяле, встрепанный и расслабленный. Богомол теперь тоже расслаблен, он избавляется от одежды, и забив на лекарства, душ и ужин, просто ложится. Тело рядом приходит в активное движение, разворачивается, накрывая Макса краем одеяла, сам Фадеев приобнимет его за шею. У бывшего уголовника (подумать только) на языке вертятся всякие «кот», «пирожуля», «цветочек» («эйоу, придумай ему свое прозвище, это я уже забил, сука.»), но вместо этого он выдыхает только простое: «Спи, бля, дырожопый.» — на что Дима улыбается и клюет поцелуем юношу напротив в самый уголок губ, прикрывает глаза и теперь уже очень натурально сопит. Богомол прижимает его за бедра к себе, одной рукой обнимая за пояс, и думает, что не такая уж это и обочина жизни. Всякие Димочки ведь на обочине не валяются?

***

— Блять, Богомол, может ты прекратишь давить пиздострадания и нагло врать кассирше в пятере, что ты сидел? Ты отсидел от силы часа 4 за то, что бухал на детской площадке. И то только от того, что Стас был точно в таком же состоянии, как и ты, потому и не смог забрать тебя раньше. — Ну булочка моя... — Я сказал прекрати врать кассирше в пятере. Ври кассирше в дикси. Там продукты свежее.