Жарко

— Иду ли я вперед, или вперед иду я? Танцуя на крыльях пингвина ответишь на этот вопрос. Танцуя на крыльях пингвина поймешь, что все это всерьез. Вот это курьез. Жара. Монотонное бормотание. Солнце. — Что с ним? Куросаки Ичиго неуверенно пожимает плечами. — Эй. Э-эй? Ренджи осторожно подталкивает лежащего на полу Урахару носком ботинка. — Может, он перегрелся? — Он лежит в тени. — Перегрелся, а потом уполз в тень. Ичиго снова пожимает плечами. — Ладно, плевать. Я вниз, тренироваться. — Приду позже. Ичиго присаживается на теплые доски. Наблюдает. Вслушивается в слова. Всматривается. — Открывая дверцу плавильной печи, припаси кирпичи. Куросаки переворачивает Урахару на спину. Его глаза широко раскрыты, губы едва шевелятся. "Тут дело не только в солнце" — думает Ичиго, оглядываясь в поисках чего-либо, подтверждающего эту мысль. Однако, ничего напоминающего наркотики рядом нет. "В таком случае, это что-то не напоминающее наркотики". — Рисунок из жаб на себя не похож, пока не нанизал его ты на нож. Куросаки зажмуривается и трясет головой. Нет, в это лучше не вслушиваться. — Веселый цветник головою поник. Какой неудачный сегодня пикник. Ичиго протягивает руку к лицу Урахары. Прикасается ко лбу. Помедлив, проводит пальцами по щеке. Колко. — Что ты делаешь, Куросаки? — Неожиданно, четко и громко. Ичиго вздрагивает. Но глаза Урахары по-прежнему ничего не выражают. И он неподвижен. "Может ли быть так, что я ему... снюсь?" Ичиго наклоняется ниже над лицом Урахары. "Может ли быть так, что он видит меня в бреду?" — Не надо бежать, Куросаки. Не надо. Тюльпаны, нарциссы, анемоны, фиалки. Ичиго улыбается. Он прав. Судя по всему, он прав. — Тебе подарю. Для тебя их не жалко. "Подарю?" — И узкие стопы зарою в окопы. "Нет, просто набор слов". Ичиго усмехается. Это все почти забавно. Жарко. — Ложе из роз, ложе из роз. Урахара удивлен — откуда у него это? Раньше ничего подобного не было. А теперь — Вы только взгляните! Цветущие простыни и одеяло, а сверху балдахин из лилий. И запах, запах-то какой. — Это, получается, мне сюда нужно лечь? — Спрашивает Урахара. — Лечь! — Повторяют розы. Но ему не хочется мять цветы, и, к тому же — а вдруг им будет больно? А если они начнут пищать? В руках Урахары лейка, и он поливает розы, а они крутятся под водой, вертятся. Подставляют то один бок, то другой. Смеются. И так это все здорово и весело, что Урахара даже не замечает, когда вместо роз начинает поливать младшего Куросаки. А тот тоже смеется, весь такой гладкий, свежий и в каплях воды. А руки у него сухие и теплые. — Цветущий Ичиго, — говорит Урахара. — Ичиго. — Повторяет Куросаки. — Цветущий, — настаивает Урахара. — Цветущий, — соглашается Ичиго, и целует его. Или не целует, Урахара не может понять, потому что он — шар. И Ичиго тоже шар. И они летят, летят, летят. Мимо проплывают медленно птицы, альбатросы и чайки. — Кажется, это море, — гудит Урахара-шар. — Море, — отвечает Куросаки, потираясь о него своим гладким резиновым боком. Тогда Урахара прижимается ближе и начинает вибрировать. Низкий довольный гул зарождается в самом центре, где-то в середине его газового нутра. Мягкий и бархатистый, он все нарастает, нарастает, нарастает по мере того, как Куросаки прижимается ближе, потирается своим покатым боком. И Урахаре кажется, что он сейчас взорвется, разлетится на кучу резиновых клочков, выпустит из себя неспокойное гелиевое облако. И воздух такой плотный, он выталкивает их все выше и выше. А сверху солнце. Они поднимаются к нему, все ближе, касаясь друг друга с резиновым скрипом. — Может, стоит остановиться? — Гудит Урахара. А Ичиго только вибрирует, и от этого хочется лопнуть немедленно, разорваться, раскрыться, открыться, и выпустить, наконец, этот болезненный гелий наружу. А потом они врезаются в солнце. В брызги. Мгновенно. В клочки. Одновременно. Жарко. Ичиго прижимается к горячей груди Урахары. Ухом. Уху плохо. Уху потно. Уху твердо. Неудобно. Но уху придется ждать, пока они не проснутся. Потом оденутся. Потом соберутся. Друг на друга не глядя они разойдутся. Но встретятся позже. В такое же солнце. Еще. И еще. Жарко.