Behind This Veil

Колеса поезда мерно стучат. В вагоне почти пусто, и это расслабляет. Роджер чувствует, как его клонит ко сну. Всю ночь его мучила бессонница. Вот уже два года он видит один и тот же вязкий, тягучий сон: Эбби-роуд, жаркий июньский день, потеющие ладони то и дело приходится вытирать о рубашку. Обычное дело, он, Ричард, Дэйв и Ник - и еще этот страшный человек, гуманоидальный незнакомец с животом-подушкой. Не то исходящий раком бродяга с лысой от химиотерапии головой, не то обдолбанный безбровый трансвестит без боевого раскраса, но с режущей тоской во взгляде. Ник не замечает вновь прибывшего из-за своих барабанов, Дэйв занят перетяжкой струн, Рик замечает, что это, должно быть, уборщик. Роджер что-то произносит в ответ, даже пытается пошутить, отхлебывает кофе из пластикового стаканчика. Все в порядке, но он не может оторвать от незнакомца взгляд. Он притягивает внимание, как по-цирковому уродливый попутчик в вагоне метро, обезображенный страшной болезнью (например, проказой) больной, перееханный машиной голубиный хребет, замершие птичьи глаза, будто пропущенное через мясорубку месиво из костей и перьев. Роджер чувствует, как нервозность бурлит в нем, как вода в закипающем чайнике, вот-вот перельется через край. И тут - тут - этот страшный человек кивает ему. Вот так просто, буднично, как знакомый комьютер на шестичасовом поезде. "Доброе утречко, сэр, погода сегодня не радует, верно?". У Роджера мурашки бегут по спине от такого приветствия. -Ты его знаешь?- спрашивает Рик, кивнув головой в сторону незнакомца. -Я? Да не в жизнь. Первый раз вижу,- зачем-то начинает оправдываться Роджер. Как малолетняя шалава, застуканная родителями. Он сам осознает, как глупо это звучит, но ему отчего-то не хочется иметь ничего общего с этим человеком. -А... Поклонница,- хмыкает Рик, и Роджер тоже послушно растягивает губы в улыбке, хотя ему совсем невесело. -Техник, должно быть,- предполагает Дэйв, заправляя за ухо прядь длинных спутанных волос.- Их тут целая куча, шныряют туда-сюда, как тараканы. Роджер замечает в руках у незнакомца полиэтиленовый пакет. Пальцы так крепко сжимают ручки, что костяшки побелели. -Ну, ребята, я готов,- объявляет Дэйв, выпрямляясь.- Что там следующим? Сессию Роджер отыгрывает с четким ощущением, что его только что огрели по голове чем-то тяжелым. Пальцы норовят соскользнуть со струн, а гуманоид следит за ним, как будто ждет, когда же он ошибется. -Падла,- шепчет Роджер, надеясь, что эта минутная слабость не запишется на пленку, радуясь, что их разделяет толстое стекло окна записывающей рубки. Дэйв все щурится, поминутно отрывая взгляд от грифа. Они заканчивают очередные партии, берут пол-минуты перерыва на отдышаться, и в это время Дэйв, резко повернувшись к Нику, восклицает: -Господи, Ник, это же Сид! Дальше все снова как свихнувшийся калейдоскоп. Ребята, Эндрю, Сид, снова Эндрю, Сид, они и этот чертовски потерянный взгляд, который Роджер будет помнить, и "когда ему будет шестьдесят четыре" - да что там, и на смертном одре будет помнить! Этот взгляд его мучает по ночам чаще и больнее, чем те сны, в которых Сид душит его своим полиэтиленовым пакетом - tu quoque, Brute? Но страшнее, гораздо страшнее, когда он, Роджер, смотрит через окно рубки и видит самого себя. Он, Джордж Роджер Уотерс, безработный, сидит себе в этой жуткой белой рубахе и хлопает глазами, глядя, как остальные творят историю, а Сид, молодой, красивый Сид подтягивает ремень гитары, ерошит свои воскресшие кудри и смеется, смеется, смеется ему в лицо.