***
Они добираются до побережья за пару суток. За это время Гилберт успевает разбить колени (Иван закатывает глаза и говорит, что напишет об этом позоре в своём ежедневнике; Гилберт дуется на него около получаса), выкурить всего лишь три сигареты и выпить столько кофе, купленного на заправках, что страшно считать. Гилберт говорит, что не хочет тратить время на сон. Гилберт говорит, что у него есть идеи для будущих небоскрёбов и что их нужно начертить прямо сейчас. Гилберт говорит, что хочет нарисовать Ивана. Иван говорит, что нужно от-ды-хать, и сгребает Гилберта в охапку, лёжа на продавленном матрасе мотельной кровати. Гилберт на удивление послушно старается уснуть, лишь отодвигаясь от Ивана на край кровати: жара плавит асфальт и, кажется, Гилберта тоже, поэтому он старается избежать любой повышенной температуры рядом с собой.***
Когда они останавливаются в тихом городке, в нескольких десятках метров от моря, Гилберт буквально выпрыгивает из машины, звонко хлопает дверцей и бежит, спотыкаясь, по раскалённому песку. Иван стоит у машины, неторопливо глотая воду из бутылки, и смотрит на то, как Гилберт прыгает в море. Он наблюдает за ним пару минут, а затем закрывает автомобиль и идёт по песку к самой кромке воды. Море не вызывает в нём никаких эмоций, никаких ассоциаций, но вот Гилберт, мягко покачивающийся на волнах и смотрящий в небо, кажется ему прекрасным. Вода кажется его стихией: он не тонет, он не старается удержаться на плаву — море само держит его в своих ладонях, как Мадонна держит сына на полотнах Санти. Ивану приходится встряхнуть себя, когда Гилберт что-то кричит ему. Волшебство не рассыпается на кусочки. Слова появляются в голове, и Иван действительно верит, что мог бы написать что-нибудь. Не настолько вечное, жгущее, новаторское, как ему, возможно, хотелось бы, но тоже что-то хорошее. Гилберт говорит, что вода просто крышесносная. Иван насмешливо просит выражаться более литературно. Гилберт поднимает армию брызг против Ивана. Их крохотное сражение заканчивается бегством Ивана (в ближайший магазин за хоть каким-нибудь алкоголем). Гилберт, довольный своей победой и перспективой скоро выпить, сидит в воде, наслаждаясь её прохладой и чувствуя соль на своих губах.***
Закат приходит неожиданно быстро. Гилберт наконец-то выходит из воды, закутывается в полотенце и садится на старое покрывало, которое они купили за пару дней до отъезда на барахолке. Иван протягивает Гилберту уже початую бутылку какого-то дешёвого вина, и тот делает крупные глотки. Иван, чувствуя в своём теле какую-то сонную усталость, наблюдает за тем, как двигается кадык Гилберта и как его пальцы сжимают полотенце, чтобы оно не соскользнуло с плеч. Это выглядит действительно красиво, особенно когда лавандово-розовое марево разливается по небу, по поверхности воды, пачкает щёки и волосы Гилберта и его разбитые коленки. Гилберт отнимает бутылку от губ и тянется к Ивану, и его выгнутая спина, черты его лица, чуть смазанные от алкоголя и полумрака, словно написанные с помощью сфумато, кажутся тому самым идеальными чертежом. (Гилберт не говорит ни слова, но об Иване, сонном, едва ли пьяном, расслабленном, он думает точно так же.) Их губы мягко встречаются, и этот поцелуй неспешный, сладкий от вина и по-морскому солоноватый. Он кружит Гилберту голову (Иван мягко придерживает его за талию).***
Они засыпают на пляже. Вино остаётся забытым. Они ещё несколько раз целуются перед тем, как сказать друг другу «спокойной ночи». Оба, окутанные южной, томной дрёмой, думают, что вот он, долгожданный отдых. Их лица и разумы спокойны. Никакие самолёты больше не упадут. Никакие снаряды не взорвутся над их головами. Всё (будет) хорошо. Покой.