Взрыв

      Единственный выстрел, который мог как спасти нас, так и погубить — был последней надеждой. Я не мог сидеть без дела, не мог поступить иначе, не мог позволить никому из нас умереть, только потому, что эти мерзкие британцы решили, что они круче всех; не мог оставить с ними Мэри и позволить им ею манипулировать. Я сделал бы все возможное, проломил бы головой эту чертову стену, лишь бы выбраться отсюда. Лишь бы не видеть, как умирает брат. Что касается Тони, то на нее было плевать. Если бы не обстоятельства и тот факт, что только она может вернуть нам маму, пристрелил бы ее еще в первые минуты нашего пребывания здесь.       Хотя, отдать должное, я получил великое удовольствие, держа в руках эту мощную пушку, ощутил себя настоящим супергероем со сверхспособностями, либо просто психом, решившим, что сможет справиться с этой сверхзадачей. Но я знал, на что шел. Практически я выиграл билет в первый ряд на шоу самоубийц. И оно обещало быть зрелищным.       И я не ошибся. Выстрел был действительно фееричным. Меня отшвырнуло так, что, я думал, не соберу своих костей, а мои внутренности наверняка разбросало по стенам бункера. Какое-то время я просто не мог дышать, не мог сделать вдох и успел подумать о том, что, скорее всего, этим выстрелом я уничтожил последний воздух в этом помещении и что, если я не умер сейчас, то осталось нам не так уж и много времени, чтобы попробовать что-то еще. Спустя несколько секунд мне все же удалось сделать вдох, и легкие наполнились гарью и пылью, с малой долей кислорода. Но его вполне хватило для того, чтобы не помереть, чтобы собраться с силами и встать на ноги, чтобы разглядеть дыру, которая все же образовалась в стене, и шагнуть в нее, тут же оказавшись на свободе.       Только времени на то, чтобы отдышаться и насладиться свежим воздухом, не было совсем. На счету были буквально секунды. Нельзя медлить. Нельзя позволить брату погибнуть в этих стенах, ставших некогда домом. Тони сказала, что где-то снаружи есть рычаги, которые бы вновь врубили бункер — нужно найти их. И сделать это оказалось не так-то просто. А все потому, что, черт подери, я только сейчас заметил здоровую и глубокую рану у себя в ноге. Это мешало передвигаться нормально, в какой-то степени это мешало мыслить здраво и сильно тормозило меня. Кажется, до заветных кнопок и приборов я добирался несколько минут, стараясь удержать свой разум в сознании, чувствуя, что перед глазами все двоится и расплывается. Я боялся потерять контроль над своим телом, боялся, что отключусь и не смогу вовремя помочь. И это неописуемое чувство страха позволяло организму вырабатывать больше адреналина, который и держал меня на плаву. К сожалению, меня хватило всего на несколько шагов. Дурацкие выключатели еще предстояло найти: они, оказывается, были тщательно замаскированы и на них не висела табличка с жирным шрифтом о том, как это работает.       Кажется, я все же отключился на какое-то время, ибо нашел себя лежащим лицом в траве. Не знаю сколько времени ушло, кажется, целая вечность. Я ненавидел себя за это, проклинал, но всей душой надеялся на то, что у меня еще есть время, еще есть вероятность того, что я не опоздал. И я бы все отдал за то, чтобы это было так.       Собрав все свои силы в кулак, стиснув зубы, я кое-как добрел до заветных кнопок, врубил все, что только можно было врубить, запустил всю систему, включил вентиляцию, открыл дверь снаружи и вошел внутрь…       Тони я нашел первой. Она лежала лицом вниз на холодном каменном полу без движения. Я не смог нащупать пульс, а, перевернув, увидел посиневшие губы. На несколько мгновений меня охватила паника: я боялся представить, что то же самое могло случиться и с Сэмом. Но где же он сам?       Оглядевшись по сторонам, я понял, что его нет в этой комнате, и, вполне вероятно, что он остался там, где произошел взрыв. Я слышал звук обвала, может быть, он решил, что меня завалило, и полез помогать? Вполне в его духе. Нужно было найти его, а сейчас, как бы я не ненавидел этих британцев и Тони Бевел в том числе, необходимо было попытаться привести ее в чувства, ведь только она способна вернуть маму в ее нормальное состояние. Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца могли помочь, если прошло не так много времени с ее отключки. И я очень надеялся, что так и есть. Девушка пришла в себя после двух минут интенсивной реанимации.       — Где Сэм? — это первое, что я произнес за это время, и первое, что меня волновало больше всего.       Тони закашлялась, тяжело и прерывисто хватая воздух ртом, который уже поступал из вентиляции, но все еще был разряженным. Впрочем, мне не важен был ее ответ, я знал, что он где-то в бункере.       Если бы не нога, я со всей дури рванул бы вперед и обежал все комнаты, все закоулки и коридоры в поисках брата. Но, как я и думал, Сэм наверняка был там, где я в последний раз его видел. Благо, если его не завалило камнями.       — Сэм! Сэмми! — попытка докричаться и понять насколько все плохо. Слышит ли он, жив ли.       В ответ гробовая тишина, если не считать свой собственный голос, отразившийся эхом от каменных стен.       — Сэм!       Все плохо, все очень плохо. Я не слышу ни крика, ни стона, ни хрипа, лишь свое дыхание и бешено колотящееся сердце у себя в висках. Передвигаться тяжело, дышать — еще тяжелее: пыль еще не развеялась, поэтому с каждым вдохом оседает в легких, заставляя кашлять.       — Сэм! — со все еще не покидающей меня надеждой, что все образуется, что все не так страшно, как я себе успел напридумывать.       Это же Сэм. Сэм Винчестер — великий охотник на монстров, работяга и умник, тот еще сучонок, который не раз отвоевывал свою жизнь у смерти… Это мой брат, которого я просто не могу потерять.       — Сэмми! — обволакивающее чувство страха все сильнее вгрызается в сознание, а мой зов становится каким-то надрывным. — Сэмми!       Клянусь, я готов собственноручно оторвать голову всем этим бриташкам, а ублюдка Кетча безжалостно выпотрошить и скормить всем тем тварям, которых они истребили.       — Сэм! — последний крик, после которого я в куче пыли нахожу тебя. И мне уже не хочется дышать…       Нет, не на это я рассчитывал, пробираясь сюда, не это хотел увидеть. Только не это и только не так…       Не знаю, что убило тебя первым: нехватка воздуха или обвал, а может это постаралась наша «хозяюшка», которую, по злой воле судьбы, я умудрился спасти. Но лужа крови под головой и остекленевший взгляд дали мне четко понять, что тебя больше нет.       Ненавижу себя. Ненавижу ее и весь мир в целом.       — Сэмми… — не в состоянии просто стоять, опускаюсь на колени. Не чувствую боли. Уже не знаю что чувствовать и как реагировать.       Знаю лишь то, что отдал бы все на свете, лишь бы ты дышал.       — Брат… — обнимаю тебя, как раньше, прижимая твою голову к своей груди, чувствую, как теплая кровь пропитывает одежду. — Прости меня. Прости, что опоздал, — шепчу дрожащим тихим голосом, запутываясь пальцами в твоих волосах, чувствуя липкую влагу. — Прости, Сэмми, — не знаю плачу ли я, в состоянии ли я это делать или меня просто выжгло изнутри, опустошило, вывернуло наизнанку. Хочется кричать, но вместо этого плотно стискиваю зубы и обессиленно роняю голову, чувствуя, как жжет глаза от слез. — Сэм…       Хочется так много еще сказать, но вырывается лишь:       — Ненавижу суку.       И моя ненависть вполне оправданна. Из-за нее я не успел добраться сюда раньше, из-за нее мама стала бесчувственной машиной в руках самозваных охотников и именно она та причина, по которой я не могу прикончить ее, потому что она может еще пригодиться мне, чтобы вернуть Мэри.       — Прости, но я не мог позволить ей умереть. Ты же знаешь, у них мама, — шепчу я, пытаясь найти себе оправдание, но ты уже не слышишь, и тебе, наверное, все равно. Как и маме сейчас — все равно, что происходит с нами, все равно, что мы умираем: как именно и от чего. Она в их власти, но я боюсь представить и стараюсь даже не допускать мысли о том, как я сообщу ей о твоей смерти, когда она «вернется».       Как мне свыкнуться с мыслью о твоей гибели? Как простить себя и жить дальше? И я уже не уверен в том, что смогу что-то изменить: кажется, что все уже испробовано, а Бог… Бог где-то там, и ему сейчас точно не до нас.       — Прости, прости…       Единственное, что вертится сейчас в голове, что затмевает другие здравые мысли, которые могли бы сейчас помочь и на которые сейчас совсем не хочется полагаться. В моей голове лишь боль. И она давит и разрывает настолько, что я не слышу происходящего вокруг, ничего не вижу и ничего не чувствую, кроме нее.       — Я должен идти, — отрываю тебя от себя. Даже не так: отрываю себя от тебя, потому что иначе мне не покинуть бункер, потому что иначе я просто не смогу действовать. — Мы вернемся за тобой, — уверяю я его, оставляя брата здесь же, на этом, покрытом пылью, каменном полу.       От этого не меньше боли и чувства вины — я мог бы перенести его в комнату, положить на кровать и создать более благоприятные условия, но у меня совсем нет на это времени. Еще одно дурацкое оправдание.       — Прости.       С трудом поднимаюсь, чувствуя острую боль в поврежденной ноге, и понимаю, что боец из меня сейчас никудышный. Я не собираюсь сдаваться и проигрывать, нет, просто пытаюсь смотреть на вещи трезво. Но сперва нужно обработать и дезинфицировать рану, наложить повязку и только потом действовать.       — Дин… — она появляется почти вовремя, стоя в дверном проеме, и держит в руках аптечку, не решаясь сделать шаг вперед, замерев на месте. В ее привычно-холодном взгляде все же просачиваются нотки жалости и сожаления, сострадания.       Но мне от этого ничуть не легче, и желание прибить ее не уменьшается. Вместо этого стискиваю зубы и пытаюсь ковылять вперед, чтобы вырвать аптечку из ее рук и сделать все самому. Мне не нужна ее помощь, я справлюсь и самостоятельно.       — Я не знала. Прости, — сочувственно произносит она, без сопротивления отдавая коробку мне в руки, и смотрит на безжизненное тело Сэма.       А в ее глазах я читаю некое подобие страха. Видимо, на какое-то мгновение она представила себя на его месте.       — Я могу помочь, — предлагает она, опомнившись, видя, как я хромаю и морщусь от боли.       — Нет, — отрезаю я грубо, не поворачиваясь к ней лицом. — Ты поможешь, если заткнешься и не будешь лезть не в свое дело, — грубо отвечаю я, двигаясь к одной из стен бункера, чтобы присесть и начать обработку.       — Нужно промыть рану, — все же советует она, пренебрегая моими словами. — Позволь, я помогу, — она делает шаг навстречу, а затем резко разворачивается, и, не дожидаясь ответа, уходит прочь, чтобы принести воды.       — Черт! — вырывается у меня, когда я понимаю, что сам не справлюсь, а ее помощь действительно может пригодиться.       Она возвращается через несколько минут, а в ее руках целый графин с жидкостью и просто стакан воды. И только сейчас я понимаю, насколько мне не хватало воды и насколько наши организмы оказались обезвожены, хотя прошло всего пара дней.       — Пей, — произносит она и незамедлительно принимается за дело, разрезая остатки ткани на ноге, мешающие обработать рану полностью.       Я не успеваю даже воспротивиться этому и отогнать ее от себя. Тони делает все быстро, решительно и умело, будто всю жизнь проработала в госпитале с тяжелобольными. Через несколько минут моя нога плотно перевязана и почти не кровоточит.       — Спасибо, — произношу я нерешительно, поднимаясь на ноги. — Теперь за дело. Ты поможешь найти Мэри и вернуть ее, а я, возможно, подумаю над тем, чтобы оставить тебя в живых.       Британка не перечит, лишь устало кивает головой. Я бросаю опечаленный взгляд на своего брата и покидаю комнату.       Я обязательно вернусь за тобой, Сэмми. Мы вернемся.