Хочу так же

Ты слышишь эти крики, детка, Это Питер рок-н-ролл! (Бригадный подряд, Король и шут, Пилот, Кукрыниксы «Питер рок-н-ролл») Девочка вытянула кончики пальцев, не провожая их взглядом, а только качнув подбородком в ту сторону. Учитель обрывистыми французскими фразами дирижировала их движениями. Правилам подчинены не только наклоны, прыжки, приседания, изгибы рук, но и каждый сопутствующий поворот головы. Мол, качнули ладошкой – проводили пальчики взглядом. Да и ладонь контролируется, палец туда, другой сюда… Бекдана вспомнила о том, что «козой» в Италии размахивают от сглаза и искренне старалась не рассмеяться. Это было бы трудно, но не в такой момент. В этот хотелось тупо сесть на пол и разрыдаться от бессилия. Нет. Не в её духе. Скорее уж остановиться и выйти из студии, попутно показывая всем во все стороны средние пальцы. Вот так, зафиксируйте, проводите взглядом. Нельзя. Где терпение, где стойкость – её главная добродетель? Не бежать же с полпути. Маленькая беленькая девочка у окна, держа спину прямо, отвела ногу назад. Линии прямые, чёткие. И гибкость вызывала уже не зависть, одно только восхищение. «Хочу так же». Странно, в перерывах – дитя дитём, мелкая, вечно носится или спорит с кем-то, только что не дерётся. А у станка – сразу собранная и взрослая какая-то. Было видно, не фигнёй страдать сюда пришла. Как будто ей принципиально прыгнуть выше собственной головы. И её владение телом - удивительно. Девочка поджала губы, столкнувшись взглядом со смотрящей. Глаза невесёлые. И не понятно, они злые, или печальные, или негодующие. Как будто скрывающие что-то. Будто она запретила себе говорить, точнее, орать, что она сейчас думает, и вместо неё говорили эти зеленющие глаза. И цвет!.. Ведь не линзы – десять лет ребёнку, не должна бы ещё… По крайней мере, не цветные же? *** С крыльца Плисецкая спускалась шаг за шагом, словно нехотя. Вынула из волос две шпильки, размотала волосы из пучка – голове сразу стало легче, тянущее ощущение прошло и это приятно. Наверное, что-то похожее, когда снимаешь обувь на каблуках. Про каблуки она пока может только представить: сопоставить с окончанием тренировки, после того, как развязываешь шнуровку и снимаешь коньки. Или с занятиями в балетной студии, незачем далеко за примерами ходить. Внизу у деревьев скамейки, вдоль которых нужно пройти до ворот по аллее. Нагретый солнцем старый асфальт весь усыпан мелкой хвоей лиственниц, прямо на нём неподвижно сидела бабочка, раскрыв крылья. Живая. Юля наклонилась и тронула, – бабочка только сложила и вновь расправила крылышки, но никуда не полетела. Трава на газонах нестриженая и от этого ирисы, высаженные вдоль дорожки, проигрывали тем же разросшимся в хаотичной зелени лютикам. Поодаль скамейка, на ней и рядышком расположилось несколько девчонок постарше. Грозное воинство, всегда особняком, громко хохочущее в переодевалке, важничающее, подчёркивающее: вот смотри, я – взрослая, шу-шу-шу, брысь, малышня. Дайте спокойно перетереть за парней, лифаки и месячные. Впрочем, за то, как они пахали на тренировках, можно многое простить. Нужно было знать, в какую степь ты сама лезешь, чтобы, видя перед собой такие ориентиры, было куда стремиться. Самые сильные и самоуверенные девушки ухитрялись местами демонстративно филонить на глазах учителя. Та делала замечание, но после всегда было понятно, что этот минутный саботаж оправдан большими успехами и большим талантом. И большой концентрацией сил и труда. Плисецкая знала, что такая же. Год, другой, третий… Когда-нибудь она почувствует, что такое быть первой среди всех. На скамейке сидела девочка. Девушка. Та самая, которая смотрела на неё сегодня странно, непонятными восточными глазами. Угрюмая такая, словно этот балет у неё уже в кошмарах снится. И, наверное, нарезая круги по стадиону или на коньках, она смотрелась бы логичнее. Тогда, растягиваясь, Юля о ней не думала, а если бы подумала, то что-то в духе: «Что, неудачница, отправили к детям на подготовку? Мву-ха-ха». Девушка сидела с гитарой. Чужой и старой, её ещё когда у парней свистнули. Инструмент лежал никому не нужный, расстроенный и заброшенный, на нём время от времени поигрывали те, кто умели. Но так, побренчать. Нечто вразумительное сыграть на нём было сложно. А сейчас девушка сосредоточенно пыталась договориться с гитарой и медленно, через паузы, собирала мелодию, напевая даже не словами – по слогам, приятным голосом, неожиданно мягким и красивого тембра. «Я си-жу и смот-рю… в чужое небо из чужо-ого окна… и не вижу ни одной знааа-акомой звезды…» Голос как переливается: «Я ходи-ил по всем дорогам и туда и сюда, оглянулся и не смог… разглядеть сле-е-едыы…» Девушка казалась такой красивой, её глаза прикрылись от… даже не удовольствия, блаженства какого-то, тайного, внутреннего. Красота её странная – может это всё красота момента: лето, тень от листвы, а она-то совсем простая, всё, что есть – вот. Чёрные волосы, чёрная футболка и уголки губ обозначили начало улыбки. Почему-то Плисецкая подумала с уважением и восхищением, которого не хотела бы выказать: «Крутая». Смутно решила: «Хочу так же». Не в смысле петь. Или играть. В смысле… Что это за крутость, где и не красота, не сила правят, а… Обаяние? Достоинство? Будь бы Юля постарше ещё немного, или будь бы у неё старшие братья-сёстры, она бы в этот список нефорство кинула. Она прошла мимо, не отрываясь от лица девушки. Та подняла опущенные до этого долу глаза, почувствовав, что на неё смотрят. Зрительный контакт насыщенный. В нём и узнавание – «А… ты». И заряд. Никто не прочувствовал момент до конца, а заряд этот оказался на будущее. На совершенно конкретное будущее спустя пять лет. *** «И билет на самолёт с серебристым крылом, Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.» Юля вынула наушник из уха, во все глаза пялясь на Бекдану. Та слушала и улыбалась. - Я помню. Очень хорошо. А ты-то как вспомнила, тебе было сколько? Десять? Девять? - Я потом вспомнила. Уже после Барселоны, когда ты мне рассказала. Услышала песню и вспомнила, как ты её пела. Бек спрятала лицо за рукой. - Грёбаный стыд. Я ж тогда ни в зуб толкнуть… Только училась играть, знала лишь то, чему у брата набралась. - Да хорошо было! То есть… ты очень выделялась на нашем фоне. - Девочка из музыкалки? - Выглядела, будто девочка из подворотни. - Сила полумаргинального очарования. «Мне бы разучить три аккорда…» Вот честно, мне сейчас сложно понять, что я из себя пыталась строить. - Что бы то ни было – тебе удалось. А ещё… - Плисецкая быстро отпила из стакана. - Ты повлияла на мой стиль! Бекки удивлённо приподняла брови. - Я? Вот это новости. Значит в этом анималистическом безумии и её след прочухать можно? Удивительно. На шее у Плисецкой разнокалиберные позолоченные цацки в четыре ряда. Начиная с бархатной ленты со снежинкой, потому что Снегурочка, ниже - золотистая толстая цепочка, потому что модно, все в этом сезоне до зарезу «need a gangsta». Дальше цепочка с висячими буковками, из которых складывается фраза «Fuck off», потому что правда, дальше шнурок с половиной сердечка. Вторая половинка на шее у Бек и, если сложить их вместе, можно прочесть «Best bitches», и угадайте с одного раза, кто из них инициатор этой покупки. Бекки очень бы хотелось верить, что вкус формируется до десяти лет. Ничего из этого не надевается Плисецкой на тренировки и соревнования. Это парадно-выходной набор. «Наряжалась», - подумала Бек. Леопарда нет ради конспирации, и тени на глазах явно проще, чем для Мэднесса. Самое то на сегодняшний вечер. - Ты выглядишь… хорошо, - решилась подбросить комплимент Бек, и Юля аж вся изменилась в лице несколько раз. Одновременно расцвела и смутилась. - Ты тоже. Они сидели друг напротив друга за маленьким столиком, между ними протянулся красный провод наушников, как та самая символически связующая нить судьбы. В стекло большого окна громко постучали, и они обе дёрнулись, словно их застали за чем-то двусмысленным. - Блядь! – громко вырвалось у Юли, и она выдохнула с нервным смешком. На улице, на тротуаре обнаружились две до боли знакомые фигуры: Виктория и Юри, гружёные покупками. Улыбаются и машут. И бровями так многозначительно поигрывают. - Что ж, в Барселоне они нас накрыли, понятное дело, в Питере от них не спрячешься, - проворчала Плисецкая, волнуясь, что сейчас эти две вломятся и нарушат их уединение. Но те, похоже, не собирались этого делать, несмотря на то, что видок у них являл собой смесь простодушной невинности и коварства. Вита улыбнулась, быстренько надышала на стекло и по запотевшему вывела: «Ю. + Б.» и заключила это всё в наспех нарисованное сердце. Ещё и буквы отзеркалила, такая молодец, чтобы уж сомнений никаких. Старшие девушки послали им воздушные поцелуи, показали большие пальцы и ушли, очень собою довольные. - Я даже не знаю, как это комментировать, - призналась Бекдана. - А я знаю, но не буду, потому что ты не любишь, когда я матерюсь. - И то правда. Юля резко протянула руку, чтоб стереть Витины каракули, но сама же себя одёрнула и так и сидела, пялясь на буквы. Всё равно стереть можно было бы только с другой стороны окна. Затуманенное стекло прояснялось постепенно, а обсудить произошедшее не решалась ни одна из них. - Замнём? – спросила наконец Бекки, потому что Юлька сидела уж совсем потерянная, пришибленная, косясь на эту надпись. В ответ та промычала что-то в положительном смысле, мол, да, замнём. – Нам пора. Прогуляемся заодно. В этот приезд Бекки в Питер они решили сходить на концерт, чтобы наконец вместе, и чтобы не она стояла за пультом, как получилось в Барселоне. Юля очень тогда впечатлилась. Народ на танцполе буквально искрился, а переход ночного полёта с вершин музыкального олимпа в алко-кач свершился воистину виртуозно. В дверях кафе Юля оглянулась на подругу, дверь открывала уже спиной, ощупью. На улице легко дышалось, в воздухе было что-то волнующее, свежее, а в груди теплилось предвкушение. Бек шла рядом, чуть улыбаясь в ответ. Ладная фигура, чёрная кожа на плечах, джинсы и андеркат. Волосы лежали ассиметрично, Юля рвалась потрогать, но пока держалась. - Я хотела затылок тоже выбрить, чтобы остальные волосы можно было собирать в пучок: вроде и как я хочу, и не слишком криминал. Но все, кому надо и не надо, отстаивают мои волосы, будто свои. Было бы там чего отстаивать, я не понимаю! Они уже не длинные. Вот когда Вита свои космы до жопы отхреначила, и сразу под Эрику Линдер, никто никаких вопросов не задавал. Ну, то есть поорали и успокоились. Потому что Никифорова на свой образ сверх-лесбиянки жизнь положила. А вот мне «низзя». – Она раздражённо повела плечами. - Успеешь ещё. Отхреначить-то. А то кто осталась с русскою-то кОсОю? – Бек выделила «о», поиграв в пародию волжского оканья. – Одна Юри у нас хорошая девочка, православ… Так, стоп. Они засмеялись. - Юри – последний оплот вековых традиций. Дожились. - Насчёт вековых традиций… Ты ещё ничего себе не набила, не было таких мыслей? – спросила Юля. – Тебе бы пошла какая-нибудь жесть графичная. - Мысли были. Дойдёт до дела – я тебе фотку пришлю. - А знаешь что? Давай парные! Бекдана глянула сначала так, будто приготовилась отрезать: не неси хуйни, ребёнок, годика два ещё погоди, потом с такими предложениями ко мне. Но выражение лица сменилось на довольное: - Ага. Отлично. Я даже знаю, какие. Каллиграфическим таким шрифтом. Латиницей, крупными буквами, по рёбрам у каждой. Большая надпись «Davai». Юлька заржала так, что на неё люди оглядывались. Девчонка на взводе, готова скакать и носиться; разок, слишком заболтавшись, едва не вписалась в столб. Бека брала её за локоть и давала направление для манёвра. Были мысли взять за руку, но она не знала, какая будет реакция. Независимость и личное пространство береглось покуда. Юля в свою очередь успела подумать о том же, но взять за руку, соответственно, саму Бек, ещё стеснялась. Ну конечно, вон она какая неприступная. Идёт, парни смотрят, девчонки тоже смотрят, то ли на шмотки и стрижку, то ли заинтересованы. То ли их тупо узнали, а она, идиотка, себе уже напридумывала чего нет. - А он ничего, - заметила она про какого-то засмотревшегося парня. Бек оглянулась. - Этот? Он на тебя пялился. - Да с хуя ли?.. – Вопрос повис и превратился в риторический. - Что же тебя удивляет, м? У Бек взгляд прямой и открытый, держать его оказалось легко. И смотреть на неё приятно. Она и в свете прожектора на льду хороша, и в вечернем, какой Юля её в первый раз на банкете в Барселоне увидела. Платье в пол, серебряные серьги до плеч и все дела. Бабичев тогда о стул споткнулся, случайно бросив взгляд. Мало того, даже когда Бек после банкета привечала её в гостиничном номере, пришедшую ночевать нежданно-негаданно, и ходила из комнаты в ванную и обратно в белой футболке и чёрных пацанских шортах, даже тогда была хороша. Это была ночёвка мечты, они тогда ухитрились не только выспаться, но и не передраться за одно на двоих одеяло. Бек утром сказала, что это знак, но знак чего не уточняли. Спросонья Плисецкая хотела только убивать, сидела, завернувшись в одеяло по подбородок и реагировала на поднятые шторы, как вампир, шипела: «Свеееет, уберите свееее-е-ет!» Но вспомнив о медали и о том, что жизнь, собственно, удалась, уже вскоре бодро прыгала на кровати. Бекки пыталась прочитать, что у неё на майке спереди и сзади написано, разобрала начало и поняла, что это бессмертное «Who need tits» «with a ass like this?» (После группового фото фигуристок, где Плисецкая очень удачно развернулась на камеру и картинно оперлась Юри на плечо, никто этот вопрос не задавал.) И в коридоре было слыхать громкое русское «Сосите, сучки!» Бекки, проходя мимо, дёрнула Юльку за щиколотку, уронила на упругий матрас. - Сейчас русскоговорящий стан к нам в дверь стучать начнёт. Топай, пока скандал не начался. – Юля было подорвалась, но Алтын вдруг спохватилась и уже на пороге упаковала её в свою кофту, чтобы не щеголяла красноречивыми слоганами на майке. Хлопнула по заднице, получила тычок в плечо, и они расстались лучшими друзьями. Виктория, подметив, с кем теперь переписывается и перезванивается Юля, завела привычку будто бы в рассеянности напевать «Твои драные джинсы и монгольские скулы…», а когда Плисецкая на это начинала орать, делала удивлённое лицо, мотала головой и кивала на Юри. Мол, при чём тут ты вообще? *** В зале ещё темно и холодно. Это ненадолго, скоро здесь развернётся пекло адское. Заприметив их издали, к ним сунулся Бабичев: рыжий, громкий, тут же уложил свои большие руки им на плечи и выспросил, как дела. Как-то исторически сложилось, что Мишка вроде как подкатывал к Бекки: шутливо отдавал честь, сразу при ней собирался и старался лишний раз не брякнуть какую легкомысленную чушь. Но и тушевался при ней по-страшному. Она его поднятием брови могла в ступор вогнать. С Юлькой как-то проще всё шло, они ещё когда договорились: если в парное нелёгкая занесёт, то вдвоём. Где-то в гуще разряженных див слепила блеском фиолетового перламутра и орнаментом стразов по лбу и скулам Галя Попович, ответственная за глэм на льду и в быту. - Скажи Попке, что Боуи бы ею гордился, - решила передать Юля через Бабичева своё одобрение. - Не поминай всуе! – по-гусарски разудало парировал Мишка, важно поднял палец. – И не Боуи, а Сьюкси Сью. Толпа перед ним расступилась, как волны перед лайнером. - Везёт же девке, сделала безумный мейк, и чтоб кто её узнал, - заметила Юля, перевязывая кофту с плеч себе на пояс. - Могли бы по нему и узнавать. - Даже когда её лицо похоже на палитру художника, она всегда выглядит, будто так и надо. Аж завидно. - Если девушке идёт синяя помада, значит она для этого достаточно поработала, - произнесла Бекки философски. - Ой, и в кого ты такая умная? – Юля помолчала, раздумывая. Голые руки забрало мурашками от холода. Начало выступления задерживалось. Наконец проговорила, рассматривая запрятанный среди труб под потолком тусклый диско-шар. - Хочешь признание? - Что, так сразу? Плисецкая махнула рукой, не давая себя сбить. - Я уже полгода хотела с тобой на концерт. Уже любой. Хоть на Аллегрову. - Почему это «хоть»? Круто было бы. - Ты поняла, о чём я. - Вот и объяснились, - смущённо отшутилась Бек, потому что слова эти действительно её тронули. Это поначалу им было неловко, ну реально, как после объяснения в чувствах. А когда обеих вдруг смело толпой прямо к сцене, а потом расшвыряло в разные стороны, захорошело. С криком: «КАК ДОЛГО Я ЭТОГО ЖДАЛА!» - Плисецкая кинулась в толкающуюся беснующуюся толпу, и то, что кто-то тут фея, стало незаметно. Бекки поймала её, когда та буквально вывалилась из водоворота, посмотрела в разгорячённое лицо. - Охуенно, правда?! Бек наклонилась, чтобы орать не напрасно, а в ухо. Себя не было слышно. - Правда, правда. Подальше отойти - не? Юля глянула на неё изумлённо. - Как это подальше? Деньги на ветер! Блин, старые песни, а я их почти не знаю. Солист как раз объявил, что сейчас они сыграют песню с нового альбома. Плисецкая заорала от восторга и запрыгала так, что тот заметил. Спросил, хитро щурясь: - Чё, небось скачала уже? – И весь расплылся, довольный. Юлька даже на поверхностный взгляд годилась ему в дочки. Уж если не во внучки. Вступление было стремительным и мощным, Бека и Юлька схватились за плечи друг друга и запрыгали, подпевая, будто стремясь охрипнуть. Позже случилась заминка, пришлось идти в туалет поправлять шнуровку Плисецкой на кофте – развязалась на спине. Допрыгалась. - Это ж как надо было ухитриться? – удивлялась Бек. Завязала узел, подумала, завязала второй. – Вот так хорошо. – Притянула к себе, чмокнула в макушку и легонько оттолкнула от себя: дуй теперь, со всей скоростью. Юлька метнулась в зал, будто её до этого держали на цепи, ввернулась в самую толчею, меж рослых патлатых мужиков. Там её нашёл Мишка, и пара из них вышла просто восхитительная с их-то разницей в росте. На медляк под неспешную балладу Бабичеву проще было пригласить её, но Плисецкая пнула его к Бекки. - Давай, не филонь! Покажи человеку гостеприимство северной столицы, ёпты! Алтын и бровью не повела. Топталась вместе с красным и довольным Мишкой, поглядывая из-за крепкого бицепса страшными глазами в адрес Юльки, и раздумывала, почему Бабичев не оказался в сфере ирландских танцев, ему бы так пошло. Под финал они скакали уже втроём, мокрые, громкие и способные сшибить с ног. Притащили Галю, заставили отбросить надмирный вид и прыгать с ними. Взгляды, сталкиваясь, несли столько радостного экстаза, вплоть до нешуточного любовного заряда, что хотелось и музыкантов на руки поднять, и обниматься, и целоваться, и весь мир любить. Мишка присел перед Юлькой. Она даже не сразу сообразила, чего он от неё хочет. Потом поняла, забралась на плечи. Мишка выпрямился легко, пружинисто. У Плисецкой сразу же оказался лучший обзор на сцену из возможных. А Бабичев не просто стоял, ещё и раскачивал её. - Попрыгай тут ещё! – кричала Юля, дёргая рыжие пряди и чуть стуча пятками по рёбрам. - Ща попрыгаю, держись, котёнок! «Котёнок» орал благим матом, но, кажется, это было от восторга. Высыпав из зала, они пытались разобраться, почему Галин мейк сразу на них четверых. - «Дай жару! Чтобы знали, дай жару!» - пели хором Бабичев и Бека, вися друг на друге, хотя это было вообще не с этого концерта и не та группа. - Девочки, вы нас подождите, - говорил Мишка, собиравшимся на воздух Юле и Бек. – Мы пока сбегаем, попросим, чтобы нам басист на сиськах расписался, и сразу к вам вернёмся! - Я, может быть, тоже хочу!!! – деланно возмущалась Плисецкая. Враки. Ничего она уже не хотела. Может только обнять весь мир. Ну хотя бы в лице этой лыбящейся казахской воительницы. А лучше поцеловать. В губы. А ничё, что они на улице? А ничё, что вокруг люди? А ничё, что она легонько и непринуждённо, как вот та же Вита, или Крис, или Джиджи со своими французскими корнями, не умеет? Она её поцеловала и успела словить секундный взгляд «Чё, правда? Плисецкая, это вот сейчас чё было, поясни?!», не выдержала его и уткнулась лицом в плечо Бек. Та косилась на взлохмаченную башку у себя под подбородком с видом довольным и в немалой степени озадаченным. - Юль? «Ебааааать… Это она так просто счастьем делится или…?» Бекки не полезла рассуждать, что там «или». Подумав, аккуратно положила руку на тонкие плечи. Прижала к себе крепко. «Вот я хз, кем бы ей хотелось меня видеть. Сестрой, девушкой… Но в первую очередь ей всё равно друг нужен. Так и будет, потому что я тоже этого хочу». Юля думала, что хорошенькая же картинка предстанет перед Мишей и Галей, когда те вернутся. И что они сейчас наверняка пойдут вместе гулять, саботажничать. Смотреть белую ночь и петь всё, что только вспомнят. И рассвет на мосту встретят, не факт, что с бутылкой вина, но точно с не утихшим энтузиазмом, бледные и помятые. И хорошо, что это всё сейчас, и здесь, в этом городе, и с ними, и с нею… Бекки наклонила голову, тронула её висок губами. - Ты там не ревёшь? – Голос с улыбкой и с оттенком смущения в нём. Юлька пробормотала в ответ: - Я из-за такого не плачу. - Норм всё? Юля подняла руку, сложила их привычный знак поддержки, большой палец. - А как тебе концерт? Поднятых вверх больших пальцев стало два. - Может домой, спатенькать? Кулак повернулся, показался средний палец. - Что ж, мы так и не сможем нормально поговорить? Что это вообще? Юля изобразила рукой пистолет, «выстрелила» себе в висок. - Эт ты мне брось! – Бекдана поймала её руку, взяла ладонь в свою. Плисецкая подняла глаза. Большие, зелёные, не улыбающиеся. Алтын не знала, как ещё сказать: «Всё хорошо. Не заёбывайся. Я с тобой». Но что-то такое в её лице было, что Юля и сама поняла. А к ним как раз заторопились Миша и Галя, вызванивая на ходу Виту с Юри, и ночь обещалась быть очень долгой.