Небо теряет покой

      Ойкава в жизни Иваизуми появился в семь. Несносный, шумный, безалаберный мальчишка в детстве, придумывающий невообразимые игры, залезающий на деревья за кошками или мячом, распарывающий ноги острыми ветками и дующий на ранки на ладонях, продолжая улыбаться так, словно только что получил приз зрительских симпатий в конкурсе на самого обаятельного и привлекательного японца.              Гитара в жизни Иваизуми появилась в двенадцать. Раньше она принадлежала его двоюродному брату, поэтому была немного обшарпана, с лопнувшим лаком на грифе и глубокой царапиной на деке. Иваизуми не обращал на это внимания, а с упоением принялся учиться играть.              В четырнадцать на ладонях Иваизуми были мозоли — огрубевшие пальцы с лёгкостью подавали мяч во время тренировок и зажимали тугие струны, наигрывая незамысловатую мелодию после тяжёлого дня.              Иваизуми прекрасно помнит тот момент, когда ему нестерпимо захотелось научиться играть. Ему тогда было десять, и они с Ойкавой смотрели еженедельное телешоу, куда приглашали звёздных гостей. На одном из таких присутствовал исполнитель, имя которого Иваизуми уже забыл, как и мелодию, которую тот исполнял на обычной акустической гитаре. Он просто помнил, как окаменел, восторженно вслушиваясь в немного хриплый звук из динамиков, а по его коже бежали мурашки. Он даже не моргал и, честно говоря, не смотрел. Просто слушал. И это казалось таким чудом — заставить оцепенеть обычного зрителя от одной единственной песни.              Через два года в его руках оказалась самая настоящая и, главное, собственная гитара, и Иваизуми без устали тренировался, перебирал всевозможные аккорды и пытался вспомнить песню, которая когда-то заставила его обрести новую цель.              Песня не вспоминалась, зато навыки улучшались, и уже в шестнадцать Иваизуми с удовольствием играл на всех школьных междусобойчиках или просто в компании друзей, когда они собирались вечером после тренировки в парке.              — Научишь меня играть? — однажды спрашивает Ойкава, когда они делают уроки у Иваизуми дома.              Тот реагирует моментально. Осторожно поднимает голову и внимательно, даже пытливо всматривается в нарочито беззаботное лицо Ойкавы. Отложив ручку в сторону, Иваизуми серьёзно спрашивает, не отводя взгляда:              — Что случилось?              Ойкава просит его сыграть очень редко. Только в те моменты, когда он на высшей точке эмоционального напряжения. И тогда он ложится на пол, закрывает глаза и складывает руки в районе живота, слушая, как Иваизуми перебирает струны. И наверняка чувствует его обеспокоенный взгляд на себе. Иваизуми не может не волноваться.              Потому что чёртов Ойкава никогда и ни в чём не знает меры — будь то выпитая за обедом кола или тренировка до полуночи на заднем дворе.              Потому что чёртов Ойкава никогда не говорит о своих переживаниях, Иваизуми всегда приходится наблюдать, чтобы не упустить момент и поймать Ойкаву, когда он уже соберётся прыгнуть с крыши многоэтажки.              Нет, Ойкава — не суицидально-депрессивный старшеклассник, он даже не закомплексованный подросток. Ойкава просто привык делать всё лучше всех. А если лучше всех не получается, он сдохнет, но будет стараться прыгнуть выше головы — чужой или своей, ломая ноги и шею — вот тут преимущество свои — и судьбы — исключительно чужие. И именно это всегда заставляет Иваизуми беспокоиться.              Он не знает, в какой момент так вышло, что тревога за Ойкаву и его состояние стала привычным, едва ли не ежедневным чувством. Иваизуми это не нравится, как не нравится сам Ойкава, его тараканы в голове и желание умереть в спортивном зале, замотавшись в сетку и обложившись жёлто-голубыми мячами. Ойкава отшучивается, вот только Иваизуми не верит — видит, что глаза Ойкавы — грецкие орехи — раскалываются на части и осыпаются под ноги, оставляя глазницы пустыми и безжизненными.              — Что случилось? — повторяет вопрос Иваизуми, потому что Ойкава молчит и смотрит куда-то за окно.              Ойкава редко, но просит сыграть. И никогда не просил научить играть его.              — Ты такой нервный, Ива-чан, — Ойкава улыбается, убирает с лица волосы и отводит взгляд.              — Ойкава.              Иваизуми ждёт, его не провести простыми уловками. Он знает Ойкаву с детства, он знает каждый его фальшивый взмах ресницами и ложно-радостную нотку в голосе. Самому тошно от этого, но Иваизуми давно свыкся, что Ойкава — его камень на шее, который непременно рано или поздно пригвоздит его ко дну и заставит захлебнуться вместе с собой.              — Если я что-то прошу, то обязательно должно что-то случиться?              — Ты никогда до этого не просил.              — Потому что не хотел.              — А сейчас захотел.              Иваизуми смотрит испытывающе, напряжённо, понимая, что Ойкава лжёт, но в то же время осознаёт, что теперь даже ему не пробиться сквозь бетонную стену, которую Ойкава научился молниеносно выстраивать вокруг себя. От этого горько и обидно, потому что Иваизуми привык не только к проблемам от Ойкавы, но и к тому, что он единственный человек, перед кем Ойкава показывает себя настоящим.              Нет, не показывает. Показывал.              В окно проникают солнечные лучи, и они путаются в волосах Ойкавы, падают на его лицо и выхватывают из тени шоколадно-коричневые глаза, без россыпи привычных бенгальских искр в их глубине. Иваизуми всё ещё не по себе, но вопросов он больше не задаёт — бессмысленно. Ойкава редко отвечает.              Вместо этого Иваизуми берёт гитару, протягивает её Ойкаве и помогает правильно взять. Ойкава ведёт по струнам и тут же вздрагивает от резкого звука.              — Не стоит так делать, — Иваизуми морщится, едва удерживаясь от того, чтобы не забрать инструмент назад. Ойкава улыбается и назло снова проводит по струнам. Те дребезжат, натягиваются и дрожат. Нервы Иваизуми тоже.              Иваизуми — самоучка. Он не ходил в музыкальную школу и никогда не общался с теми, кто профессионально играет на гитаре. Все его знания — это электронные самоучители по гитаре, уроки на видеохостингах и несколько тетрадей с песнями, над словами которых прописаны аккорды. И Иваизуми совсем не умеет учить кого-то, поэтому ему приходится тратить много сил, чтобы правильно поставить словно деревянные пальцы Ойкавы на лады и научить его перебирать струны в верном порядке.              Ойкава не реагирует на то, что Иваизуми раздражённо шипит, в кои-то веки он просто поддаётся и послушно делает то, что скажут. И Иваизуми благодарен ему хотя бы за это.              — Нет, не так, — качает головой Иваизуми, когда они очередным вечером разучивают ещё несколько аккордов.              — Это сложно, Ива-чан, — бубнит Ойкава и кривит лицо, пытаясь растянуть пальцы на нужное расстояние, но плотно зажать струны всё равно не получается. Иваизуми мысленно удивляется, потому что пальцы Ойкавы — длинные и гибкие, — казалось, просто созданы для игры на музыкальных инструментах. Но, видимо, Ойкава только и умеет, что швырять мяч на другой конец поля одним взмахом руки.              — Если сложно, то прекрати парить меня и иди домой, — Иваизуми поджимает губы, потому что он действительно тратит много времени на обучение, но Ойкава даже не пытается по-настоящему стараться. Они проводят слишком много времени вместе — путь до школы, школа, тренировки, совместный разбор домашних заданий, подготовка к выпускным экзаменам… Теперь ещё уроки игры на гитаре.              Иваизуми вздыхает, успокаивая себя, и вновь берёт указательный палец Ойкавы, кладёт его на второй лад, прижимает к струнам и едва вздрагивает, когда чувствует тёплое дыхание возле своего уха. Они слишком близко, и вдруг это положение кажется смертельно интимным и непозволительным, настолько, что Иваизуми замирает, закусывает губу и отчего-то боится пошевелиться и поднять взгляд. Ойкава тоже не двигается и молчит. Только дышит громко и горячо, Иваизуми даже кажется, что он слышит, как Ойкава тяжело сглатывает.              — Ива-чан, в какой университет ты идёшь?              Вопрос разрезает тишину комнаты вместе с противным тиканьем часов. Иваизуми вздрагивает и резко отстраняется, сразу же встречаясь со спокойным, но пронзительным взглядом Ойкавы.              Молчание неприлично затягивается, и Иваизуми подозревает, что Ойкава знает ответ.              Иваизуми не стыдно, ему нечему стыдиться. Он не может себе позволить всю жизнь бегать за Ойкавой и следить за его режимом дня, сна и отдыха, заставлять учить уроки и вытаскивать из спортивного зала, вырывая из рук мяч. Потому что впереди жизнь, в которой вряд ли будет место волейболу, зато понадобится работа и профессия, которая должна приносить необходимый доход. Иваизуми не так помешан на волейболе, у него есть и другие цели в жизни, хоть он и постарается попасть в университетскую команду.              Команду, в которой не будет Ойкавы.              — Ты в курсе, — Иваизуми не спрашивает, утверждает. И Ойкава не собирается отрицать.              — Я слышал, как твоя мама говорила моей, что тебе пришёл ответ от университета. Поздравляю.              Иваизуми видит, как плотно сжимаются губы Ойкавы, но благодарен, что он не пытается выдавить из себя улыбку.              — Мы не можем вечно быть вместе. В школе, университете, на работе. Мы — друзья, но никогда не обещали ничего друг другу.              — Тогда почему ты оправдываешься, если мы ничего не обещали друг другу? — Ойкава откладывает гитару и отходит к окну, распахивает его и впускает прохладный мартовский воздух внутрь комнаты. Иваизуми открывает рот, чтобы ответить, но слова отчего-то не идут. Он не оправдывается, он пытается объяснить ситуацию. Ойкава всё понимает совсем не так.              — Ты мог сказать раньше. Сразу, как получил ответ.              — Не мог, — с нажимом говорит Иваизуми.              — Не захотел, — поправляет его Ойкава. И теперь он уже улыбается — не фальшиво, а мягко и настойчиво. Иваизуми хочется его стукнуть, потому что он до противного прав. — Просто обидно, что я узнал об этом не от тебя. Я думал, что ты больше доверяешь мне.              Иваизуми ситуация кажется абсурдной, вырезанной из какой-нибудь мыльной оперы, которые так любит смотреть его мама. Но не может прибавить хоть крупицу смысла в разговор, потому что говорит серьёзно, не собираясь лгать.              — Я доверяю тебе. Дело ведь не в этом, просто…              — Ты не захотел, — Ойкава смотрит на него несколько секунд и отворачивается, делая вид, что занят созерцанием вида за окном.              Иваизуми не отвечает. Он знает, что Ойкаву не переубедить. Да и как сказать о том, что он просто понимал, что его решение вряд ли скажется положительно на их общении. И Иваизуми откладывал до последнего, не желая напрягать и без того совсем не расслабленную обстановку.              — Продолжим? — спрашивает он, кивая на гитару.              — Нет настроения, — качает головой Ойкава. Он всё ещё стоит спиной и явно не собирается поворачиваться. Уходить, видимо, тоже. — Сыграй, — неожиданно просит он.              Иваизуми не отказывает и играет. Одну песню, вторую, третью. Какой-то старый европейский хит, потом надоевшую мелодию из дурацкого аниме, романтическую балладу из заключительных титров фильма, просмотренного пару лет назад вместе с Ойкавой во время совместной ночёвки. Иваизуми бездумно перебирает струны и неожиданно отпускает мысли, вдруг понимая, что всё равно ничего не сможет сделать.              В итоге всё будет так, как нужно: они с Ойкавой разойдутся своими дорогами, Ойкава скорее всего положит жизнь на то, чтобы попасть в национальную сборную, а если не получится, то эффектно перережет себе вены или сопьётся в однокомнатной квартире где-нибудь на окраине Токио. Он, Иваизуми, получит специальность и будет работать с утра до вечера, приезжая к Ойкаве на выходные и вытаскивая из его рук или волейбольный мяч, или пустую бутылку — в зависимости от обстоятельств.              Иваизуми вовсе не собирается отказываться от их общения, он просто хочет идти к своей цели, как это делает Ойкава. И нечестно требовать от него жертв, на которые он не способен.              — Разные университеты, — говорит Иваизуми, прекращая играть, — ещё не значит, что мы прекратим общение. Ни к чему делать из этого катастрофу.              Ойкава медленно оборачивается, смотрит на него несколько секунд, и эти мгновения кажутся Иваизуми неприлично долгими, растянутыми, словно старая жевательная резинка, прилипшая к подошве ботинок. Иваизуми невольно сильнее сжимает гриф гитары, потому что сейчас глаза Ойкавы — не колотые грецкие орехи, а расколоченные всмятку ядра с потемневшей радужкой из скорлупы.              — А что заставит нас прекратить общение? — Ойкава вдруг стремительно шагает к нему, наклоняется и прикасается своими губами к его. — Может быть, это? — хрипло шепчет он, обжигая щёку дыханием. — Знаешь, я не обещал, но очень хотел, чтобы мы всегда были вместе. В школе, университете, на работе, в гробу…              — Несмешная шутка, — Иваизуми инстинктивно вытирает губы и слышит, как Ойкава усмехается где-то над ухом.              — А я и не шучу.              Дверь хлопает негромко, но Иваизуми кажется, что он оглох от этого звука. В голове эхом отдаётся голос Ойкавы, а губы жжёт так, словно их намазали разогревающей мазью для спины. Иваизуми осознаёт, что он всё ещё держит в руках гитару, но никак не может осознать последних слов Ойкавы.              Они не возвращаются к этому разговору ни на следующий день, ни ещё через один, ни через неделю. Ойкава выглядит как всегда беззаботно, несмотря на подступающие экзамены. Внутри Иваизуми что-то зудит, неистово заставляя кусать губы и щёки с внутренней стороны, но он, как и Ойкава, не спешит оставаться наедине и продолжать разговор.              — Вы поругались? — как-то спрашивает Ханамаки. Иваизуми качает головой и намеренно сосредоточенно бьёт по мячу. Тот с грохотом отбивается от стены и попадает обратно в руки Иваизуми.              — Не твоё дело, вообще-то, — замечает Иваизуми.              — Не моё, — легко соглашается Ханамаки. Он улыбается, чешет затылок и даже пожимает плечами. — Только, знаешь, Ойкава снова отказал девушке, которая ему призналась…              — Что?.. — Иваизуми морщится. Личная жизнь Ойкавы меньше всего его интересовала. Особенно сейчас. — Меня это не касается. И, — он смотрит на всё ещё продолжающего улыбаться Ханамаки и подозрительно щурится, — что тебе сказал Ойкава?              — Ничего, — Ханамаки разводит руками, — да и не нужно ничего говорить. Всё всем и так понятно, только ты настолько ослеплён своим желанием сделать Ойкаве лучше, что не видишь от чего ему действительно будет лучше.              Иваизуми не нравятся эти намёки, он хмурится и кусает губы, отворачивается и ещё сильнее бьёт по мячу. Ханамаки, чёртов ясновидящий, слишком проницательный, чтобы не поверить ему. Только верить не хочется. И принимать прошедший разговор с Ойкавой за правду не хочется. Иваизуми трёт лоб, скользит взглядом по залу и натыкается на Ойкаву, который крутит в руках мяч и разговаривает с тренером. Но неожиданно он оборачивается и смотрит прямо на Иваизуми, заставляя оцепенеть. Смотрит пару мгновений, машет весело рукой и отворачивается, а Иваизуми трясёт, словно его окатило ледяной водой.              Сложно признаться себе в чём-то, что ты усиленно прятал, но Иваизуми неожиданно осознаёт, что, возможно, он сам нуждается в Ойкаве гораздо больше, чем Ойкава в нём. Что, возможно, это он будет спиваться в однокомнатной квартире, не найдя в себе сил идти к цели, провалившись несколько раз под землю по пути к ней. А Ойкава сможет. Ойкава, чёрт его дери, сильный. И это неимоверно бесит, но и заставляет уважать, помогать держаться на плаву и выдёргивать наверх, когда Ойкаву засасывает трясина.              Сейчас в болото погружается Иваизуми. И сил протянуть руку и попросить о помощи нет. Поэтому Иваизуми просто смотрит в затылок Ойкавы, изучает взмокшие волосы и влажные пятна на тренировочной футболке, продолжает кусать губы и сжимать ладони в кулаки.              — Я немного подучился играть, — говорит Ойкава, когда они неожиданно остаются в раздевалки одни. — Макки одолжил свою гитару, и я не тратил время зря. Хочешь покажу?              Иваизуми испытывающе на него смотрит, пытается найти подвох, потому что в его голове полная каша из мыслей об Ойкаве, университете, проигранном матче, внезапном поцелуе две недели назад и отвергнутых Ойкавой девушках.              — Тебе понравится, — обещает Ойкава. И Иваизуми сдаётся, позволяет тянуть себя за рукав до дома, увести в комнату Ойкавы и усадить на пол.              Ойкава извлекает из шкафа гитару, садится напротив и, откашлявшись, немного подрагивающими руками начинает играть. Иваизуми не сразу узнаёт мелодию, не сразу понимает слова, которые не очень уверенно напевает Ойкава, но отчётливо ощущает мурашки, которые бегут от шеи к пояснице, обволакивают руки, заставляя короткие волоски вставать дыбом.              Он словно возвращается на десять лет назад, к тому самому телешоу и песне, исполнителя которой не помнил, не помнил саму песню, но именно из-за неё у него появилось назойливое желание играть. Иваизуми замирает и даже перестаёт дышать на несколько секунд, только смотрит, не моргая, на Ойкаву, и чувствует, как внутри всё завязывается в тугой ком, развязывается, расслабляется, а потом его снова скручивает от целого вороха чувств — непонимания, восторга и неясной благодарности за то, что Ойкава помнил. Всё это время он помнил эту песню, которая для Иваизуми в прошлом стала точкой отсчёта.              Ойкава прекращает играть, но не требует реакции. Просто сидит напротив, раскрасневшийся и взволнованный, и смотрит на Иваизуми с внимательным, но осторожным интересом. Иваизуми думает, что может сказать, что несколько раз Ойкава сфальшивил, что явно перепутал аккорды, а где-то не дожал баррэ, но вместо этого тянет руку вперёд, убирает чёлку с глаз Ойкавы и случайно касается кончиками пальцев его пылающей щеки. Ойкава вздрагивает, Иваизуми за ним, но руку не убирает.              — Возможно, я буду приезжать не только в выходные, — негромко говорит он, больше обращаясь к себе.              — Что? — непонимающе смотрит на него Ойкава.              Иваизуми дёргает его за кончики волос, откидывается назад и едва заметно улыбается, глядя в потолок и думая, что каша в его мыслях рано или поздно должна свариться и разложиться по тарелкам. Он всеми силами этому поспособствует.              — Ничего, — отвечает он. — Ты прав — мне понравилось.