Лучший худший друг

Впервые Тарьей ощутил резкое покалывание в пальцах и громкий стук собственного сердца, когда они снимали последнюю сцену третьего сезона. Это было зимой. На улицах легкими хлопьями падал первый снег, а руки мерзли от жуткого, нетипичного для Осло холода. Хенрик в этот день пришел на съемки разгоряченный и безумно красивый. Тарьей и раньше думал, что он чертовски привлекателен, но именно в тот момент, в тот злополучный день, когда Хенрик влетел на площадку и с широкой улыбкой на безупречном лице помахал ему в знак приветствия, Сандвик понял, что попал. И, конечно, сцена на кухне на рождественской вечеринке Коссгруппы была тогда отыграна блестяще. Хенрик легко касался его своими длинными пальцами, ласково заглядывал прямо в глаза и подбадривающе улыбался в перерывах между дублями. Он был его другом. Хенрик Холм был самым лучшим другом на всей гребаной планете. Съемки так сблизили их, что Тарьей уже даже не мог себе представить выходные без глупых посиделок вместе у телевизора или долгих ночных прогулок по набережной. Проводить время вместе казалось таким обычным и само собой разумеющимся делом, что он даже никогда не задумывался о том, почему именно они стали так близки друг к другу. Однако тогда, на съемках, он резко ощутил то самое чувство близости к этому человеку. И тут же испугался. Потому что ладошки резко вспотели, а щеки начали гореть от невыносимого желания прикоснуться, притянуть ближе и уткнуться носом в длинную, усыпанную миллионом родинок шею. Это был первый раз, когда Тарьей мысленно назвал себя идиотом. Второй раз он не стал стесняться в выражениях. Это был четверг. Возможно, он запомнил это потому что однажды Хенрик сказал, что четверг его любимый день недели, а, возможно, потому что в этот день они впервые поцеловались вне съемок. И это был словно маленький атомный взрыв в его крохотной квартирке в центре Осло. Они лежали на кровати Тарьей и смотрели на ноутбуке какой-то бездарный помпезный фильм. Хенрик одной рукой держал бутылку пива, которая уже была наполовину пуста, а другой легонько прижимал Тарьей к себе. Они так и лежали весь фильм слишком близко друг к другу. У Тарьей слегка подрагивали коленки от резко нахлынувшего чувства где-то внизу живота, которое сжимало все мышцы, не давая нормально вздохнуть. Хенрик был так близко, что хотелось повернуть голову на его плече, заглянуть в глаза и хотя бы на мгновение увидеть то, что он испытывал к нему сам. Но страх и злость на самого себя за такие мысли не давали ему это сделать. Он даже не заметил, как фильм закончился, а на экране засветились черные титры. Он не хотел вставать. Не хотел снова слышать от него «Думаю мне пора домой, Леа звонила три раза»., не хотел с фальшивой улыбкой закрывать за ним дверь и погружаться в одинокую, сводящую с ума темноту пустой квартиры. «Фильм дерьмо» резюмировал тогда Хенрик, не двигаясь с места и ласково поглаживая Тарьей длинными пальцами по спине. Мурашки бежали сломя голову, а он не мог заставить себя даже кивнуть в знак согласия. Они так и лежали, наверное, целую вечность в обнимку, если бы Хенрик вдруг не перестал выводить на спине Тарьей замысловатые узоры пальцами и не провел ими по его подбородку, наконец заставив поднять глаза. «Привет» Хенрик улыбнулся и облизал потрескавшиеся губы. И снова Тарьей не смог заставить себя ответить ему. Только через силу ухмыльнулся, пытаясь сдержать внезапный, пугающий порыв прикоснуться к пухлым, теперь уже слегка влажным губам. «Почему нам так хорошо вместе?» «Потому что мы лучшие друзья, Хенрик» Тарьей не узнал тогда свой голос — хриплый, дрожащий. Он даже подумал, что, возможно, это не он сказал, потому что в мыслях было что-то совершенно другое. И Хенрик тогда поцеловал его впервые. А Тарьей в тот миг подумал, что он умер, потому что ему всегда казалось, что только в раю желания сбываются так быстро. И его губы были мягкими, как обычно, но почему-то совершенно непохожими на те губы, которые он целовал на площадке. В животе порхали тысячи бабочек, которых тогда хотелось прихлопнуть, чтобы они не мешали наслаждаться моментом. И он решился на глупый, самый дебильный шаг, который только мог прийти ему тогда в голову. Но этого хотелось до безумия, поэтому он запустил дрожащую руку в его уложенные гелем волосы и еле сдержал стон от того, насколько это было горячо: легонько сжимать их в кулак и одновременно слышать его тихие рваные вдохи прямо Тарьей в губы. А потом у него зазвонил телефон. И сердце сжималось лишь от двух коротких фраз, сказанных в трубку: «Привет, Леа. Я скоро буду» Мир, конечно, тогда не рухнул, но в груди что-то заныло, а пальцы машинально сжались в кулаки. Он вел себя как обычно: слегка потрепал его по запутанным волосам и в коридоре притянул для теплых дружеских объятий. И когда он ушел, Тарьей назвал себя мудаком. Вслух и очень громко. Следующее испытание их крепкой дружбы было на вечеринке. Тарьей тогда праздновал свою номинацию на роль лучшего актера года. Была ночь, квартира полностью пропахла алкоголем, сексом и травкой. Сам виновник торжества влил в себя если не несколько литров качественного норвежского пива, то точно не меньше четырех бутылок. Хенрик сидел на его кожаном диване и тоже не тянул на самого трезвого человека в квартире. И черт, наверное, тогда дернул Тарьей за яйца или, может быть, полная луна повлияла на его сознание, но он, относительно твердой походкой, с наглой ухмылкой направился прямо к своему лучшему другу. И только рухнув на него всем телом и нагло сжав в объятьях, смиренно успокоился и блаженно вдохнул его запах полной грудью. От Хенке пахло нереально вкусно. Так вкусно, что захотелось облизать. А когда Тарьей пьяно провел языком по его шее, Хенрик резко вздохнул и, кажется, притянул его к себе еще ближе. Тарьей плохо помнит все, что было после этого. Воспоминания всплывали маленькими кусочками, которые он никак не мог соединить в полную картину той ночи. Он помнит Леа, которая со смехом рухнула к ним на диван и полезла обниматься. Помнит, как они смеялись все вместе, а потом он резко наклонился к уху Хенрика и прошептал: «Я хочу, чтобы Леа ушла». С ужасом помнит, как Хенрик засмеялся, подумав что он шутит, и ответил, что Леа останется ночевать у него, потому что ей, видите ли, далеко ехать до дома. Спали они тогда втроем на кровати Тарьей. И когда он проснулся, то назвал себя шлюшкой, потому что Хенрик обнимал во сне его, а не Леа. Конечно же, стоит упомянуть тот вечер, когда Хенрик пришел к нему с бутылкой дорогого коньяка и громким заявлением о том, что они с Леа расстались. Тарьей тогда подумал, что он самый худший лучший друг на свете, потому что не смог содрать с себя улыбку во все тридцать два зуба весь вечер. Так и сидел, залпом выпивая стакан за стаканом, улыбался и почему-то получал от Хенрика в ответ зеркальную улыбку. И они были пьяны. Кое-кто больше, кое-кто меньше, но это не помешало Хенке обхватить длинными руками тело Тарьей, стоящего у окна к нему спиной, и зарыться носом в его золотистые волосы, вызывая рой мурашек от головы до паха. И он тогда бормотал ему на ухо несусветную чушь про съемки третьего сезона, про то, что никогда не встречал таких людей, как Тарьей и, если бы он не был убежденным натуралом, то Тарьей был бы первым в списке людей, которых он трахнул. А потом он трахнул его. Это было пьяно, темно и безумно мокро. Тарьей помнил лишь притупленную алкоголем боль, резко сменившуюся на неведомое раньше удовольствие, заставившее его громко застонать и кончить себе на живот. В комнате тогда пахло невероятно сексуально: древесным одеколоном Хенрика, потом и сексом. А затем он ушел. Хлопнул дверью утром, оставив после себя лишь пустую бутылку из-под коньяка и пустую, разъебанную в хлам душу Тарьей. И тогда Тарьей назвал Хенрика сукой, и они не виделись целый месяц. А когда все снова заговорили про возобновившейся роман Хенрика и Леа, Тарьей подумал, что ему стоит уехать из Норвегии. Потому что сердце жгло от миллиарда фотографий влюбленной парочки в интернете, а к горлу подступал огромный ком слез и жалости к себе, когда он вспоминал, что съемки четвертого сезона приближаются. И он никогда, наверное, не забудет тот день, когда Хенрик написал ему первое сообщение после той ночи. «Мы можем встретиться? Я скучаю». Тарьей тогда разъебал свой телефон о стенку, позорно разрыдавшись, как девчонка. И они встретились. День был почему-то солнечным, хотя синоптики твердили, что неделя в Осло будет пасмурная и холодная. Они не виделись целый месяц, но Хенрик был все так же прекрасен. И если бы Тарьей был хотя бы чуточку меньше влюблен в него, чем было на самом деле, он бы точно врезал ему прямо по носу в этот ахуенно-солнечный день. Потому что Хенке быстро-быстро болтал о том, что они оба были жутко пьяны, что ему безумно стыдно перед ним и что он жалеет о том, что это произошло. Тарьей не слышал и половины этого бреда, но он был разбит и убит одновременно со всех сторон. Он думал, что не сможет продержаться до конца прогулки, но каким-то чудом умудрился даже улыбнутся и поздравить Хенрика с тем, что они с Леа снова вместе. А в душе была абсолютная пустота, которую он заполнил отцовским дорогущим коньяком дома вечером. Хотелось выть, рыдать и бить ногами стенку. Но он лишь заливал и заливал в себя сотни крон, за которые отец ему потом устроил настоящую взбучку. И Тарьей тогда назвал себя девчонкой и педиком, потому что подушка на утро была насквозь мокрая. А если вы спросите у Тарьей, какой день он назвал бы одновременно самым лучшим и самым худшим в своей жизни, он бы не задумываясь тыкнул в календаре на двенадцатое мая. Какого-то черта Хенрика тоже номинировали на Гульрютен, и поэтому в Берген они поехали тогда вместе. И если бы Тарьей сказал, что ему было просто стоять рядом с Хенриком и изображать из себя его «хорошего приятеля», то он был бы самым большим лгуном во всей Скандинавии. Потому что это было чертовски хуево. Хуево даже не от осознания того, что он не был нужен ему так, как Хенрик был нужен Тарьей, а от мысли, которая прошибла его, пока он пытался прийти в себя в туалете: «Он, Тарьей Сандвик Му, готов терпеть всё что угодно, лишь бы всю жизнь, как сейчас, чувствовать на себе его взгляды и ловить его клыкастую улыбку». И тогда он решил, что не позволит чувствам сломать их дружбу. Вот так вот взял и пообещал себе засунуть все глубоко и надолго и просто жить дальше. А потом была кисс-камера. Жаркий мокрый язык Хенрика в его рту и стучащее сердце в груди, которое норовило выпрыгнуть прямо на сидящего впереди него мужчину. Все обещания полетели в Тартарары вместе с надеждами и мечтами. А потом был душный номер в отеле и секс с Хенриком на белоснежной кровати после афтер-пати. И он бы соврал, сказав, что был слишком пьян. И Хенрик бы тоже соврал, потому что выпил всего полбокала шампанского. И это было так прекрасно и нежно, а Хенрик снова шептал ему что-то на ухо, обжигая чувствительную кожу горячим дыханием, а Тарьей только смотрел ему в глаза и мокрыми пальцами цеплялся за его плечи. И тогда он был полон любви к нему. Почему-то казалось, что все остальное неважно, что все как-нибудь само образуется и они обязательно будут счастливы вместе. Ведь им так хорошо вдвоем, правда? Тогда Хенрик ушел спать в свой номер. Смазано провел влажными губами по его щеке, легонько погладил мягкие волосы за ухом и тихо прикрыл дверь за собой. Тарьей не плакал. Только сильнее закутался в одеяло, словно оно могло его как-то спасти. А утром он проснулся от горячего свежего дыхания со вкусом зубной пасты у своего уха. Приоткрыл глаза, машинально сжал простынь в кулак и задержал дыхание, потому что Хенрик был так близко, что на секунду сердце остановилось, так как мозг перестал посылать к нему сигналы, полностью сосредоточившись на мысли о том, что ему безумно нравится просыпаться и видеть перед собой этого парня. «Я бы принес тебе завтрак в постель, но я совершенно не умею готовить». Хенрик был в халате, его волосы были мокрыми после душа, и он лениво гладил его по обнаженной груди. Тарьей тогда показалось, что он спит. «Тогда я не женюсь на тебе». Он подумал, что сказал самую тупую шутку, которую только можно было придумать на тот момент, но Хенрик звонко рассмеялся и притянул его к себе. Их лица были так близко друг к другу, что дышать стало невыносимо трудно. Хенрик смотрел ему в глаза и улыбался, и это тогда показалось Тарьей дико милым. «Ты не женишься на мне только потому, что это я женюсь на тебе, Тарьей». И Тарьей тогда назвал себя невестой.