inevitability

Некогда идеально гладкая постель с шелковой простыней обращается в смятые волны, по которым два тела усердно плывут, стараясь не утонуть под натиском самих себя. Чужие пальцы давят на каменистые плечи, вдавливают ногти, чтобы от них остался красноватый след, похожий на полумесяц. Все, чтобы Тэхен еще долго вспоминал эту ночь. Все, чтобы Чонгук с удивительной нежностью смотрел на оставленные отметины и переживал те ощущения вновь и вновь. Ким резко проводит раскаленной ладонью по чужой спине в поисках идеального узора из капелек пота, тихого смешка партнера. И толкается: грубо и нежно одновременно, все в лучших традициях Ким Тэхена. Он опускает Чонгука на постель, чтобы узор перенялся на шелк, а к нему прибавились мокрые дорожки. Шепот вкрадывается в ухо и заседает там надолго: «Тише, малыш». И Чону лучше бы быть малышом, чем пытаться скрыть басовый стон от других участников за стенкой, ему бы читать сказки на ночь, делать так, как пишет Тэхен в интервью. Однако в умелых руках последнего он выходит на затяжные звуки, пытается подавить их внутри, прикрыть ладонью, дать звуку родиться на секунду и сразу же убить его. Но Чонгук ломается от тяжести фигурных бедер творца. Тэхен жалеет, пытается сбавить темп, хотя хочется наоборот ускорить. И дальше все устои и нажитые принципы рушатся в след за их хозяином, дальше уже плевать, кто и что подумает. Тэхен хочет быть аккуратным и пунктуальным, Чонгук же просит большего, заглушая громкий стон где-то в груди другого. Он снова цепляется в его плечи, выравнивает уровень лиц на долю секунды, находит губы в затуманенном состоянии, врывается языком в рот, делая круг влажного поцелуя, забирая и отдавая все. А потом откидывается, соединяя линии мокрых дорожек в ломаные кривые. В глазах обоих плещется скупая страсть, расплескивается гранеными стаканами, её не вытереть и не убрать: слишком уж въелась. Под ресницами скопилась влага, и даже непонятно от чего и откуда она пришла, а на губах лиловые укусы. Тэхену мало одного тела, ему нужно взять всего Чонгука под свою власть, закрепить внутри себя все его чувства, вывернуть душу наизнанку, перевернуть в ней все, дальше же — собирать и раскладывать по полочкам нажитое. Тэхену мало внимания, ему нужно постоянные взгляды, касания. Чонгука сдавливает эта любовь, но он доверчиво выгибается, подписывая незримое согласие на беспорядок, данный ему Тэхеном. Ким мнет ягодицы, оставляет сразу же исчезающие отпечатки ладони, а вторую запускает в светлые и влажные пряди волос, наводя хаос даже там. Чон отворачивает голову, подставляя чистый плацдарм для засосов. Ему нравится замазывать их тональником на следующее утро, нравится чувствовать себя незащищенным. И Тэхен знает, поэтому снова создает собственную картину из укусов и красных отметин, ведь душу художника не продать. Он вырывает обессиленные и уставшие стоны. Оба летят куда-то вверх, убирая из-под друг друга твердую поверхность. Но знают, что упадут и разобьются, оставшись мокрым пятном. Почему они летят, даже зная, что их крылья притворны? Почему стараются вознестись на самый верх к чему-то совершенному? Все, дабы заставить друг друга получить наивысшее наслаждение, оставить незаживающие ранки на губах, услышать хруст костей во время очередного толчка. Чонгук утыкается, как казалось, в бесконечно глубокий изгиб влажной шеи, задыхается внутри, проделывает руками путь от ребер до лопаток в поисках глухого, но важного стона. Важного, прежде всего, для него самого. Тихо скулит, когда не получает даже малейшего признака на него, зарывается руками в волосы, оттягивая корни, отчаянно делает больно, чтобы вызвать малейшую эмоцию. Тэхен же злится, резко выходит, оставляя гладкую узость сужаться под тяжелое дыхание, и также резко входит, дабы застать младшего врасплох, услышать громкий вскрик. Он укладывается рядом, продолжая методично вбиваться. Очерчивает носом родинки, создает вместо картины собственное созвездие, которое позже назовет 'плацебо'. Чонгук изгибается, ловит руку на бедре и мучительно быстро просит сделать что-то с его членом. Старший послушно передвигает руку на орган, синхронизируя толчки внутри и толчки рукой. Чон запрокидывает голову, сталкиваясь с губами Тэхена, слепо ищет пик удовольствия, поддаваясь вперед самому, жалобно просит менять тональность толчков. Ким беспощадно выполняет все просьбы своего малыша, полностью овладевая им на самую малость, пока громкий стон с именем «Тэ-хен» не прознает его разум. Тэхен разводит ноги Чонгука, быстро меняя их позицию, подтягивает к себе ближе и берет ладонью за волосы. Проникает все глубже и глубже, не оставляя младшему даже шанса получить кислород. Он остервенело вбивается до получение полного удовлетворения, выпивая и выбивая из Чонгука все соки: самые лучшие и самые худшие. Гук пытается прийти в себя, найти нужные объятия после сотрясения тела бурной разрядкой. А они и не заставляют себя долго ждать, Тэ даже приглашения не нужно. Чуть подкаченные руки обвивают шею, давая возможность дышать и жить. Отныне только так. Чонгук может жить и дышать лишь в его объятиях. Старший слишком въелся внутрь, и даже самым хорошим порошком его не вывести, потому что этот пиздец либо заставит их вдыхать кислород на максимуме своих возможностей, либо нещадно убьет, не оставляя попытки выбраться. Другого не дано.