***
Пустой взгляд блуждал по помещению, кажется, ожидая там что-то увидеть. Ничего не обнаружив, человек просто продолжил свой путь. Медленно, не торопясь. Сейчас казалось, что уже ничего не важно: ни желание выбраться на поверхность, ни что-либо ещё, что ранее было так значимо. Даже злость, которая когда-то съедала изнутри, из-за которой они и ступили на эту скользкую дорожку, сейчас отошла на второй план. Через пару колонн перед ними, будто в воздухе, возникла фигура, на которую, вопреки законам оптики, этот тяжёлый обволакивающий свет не падал. Через секунду фигура заговорила голосом Санса, — того самого скелета-комедианта из Сноудина, брат которого погиб по вине собственной глупости и излишнего мягкосердечия. Скелет стоял на некотором расстоянии от них. Он, кажется, задал какой-то вопрос, но Фриск даже и не собирались слушать его. Они просто сделали ещё один шаг в перёд, будто демонстрируя свои серьёзные намерения. Но, будем честными, им было плевать на всякие демонстрации. — Ладно, тогда другой вопрос: хочешь по-плохому? — зрачки исчезли из глазниц, оставляя за собой лишь тьму. После двух проигнорированных предупреждений, Санс извинился перед леди, — которой, видимо, была нынче мёртвая Ториель. Кажется, извинения были простой формальностью. Если, конечно, монстры не оборачиваются невидимыми, но видящими тенями после смерти. Что за бред. Окружающий мир сократился до минимума. Так, будто на телефоне включили энергосберегающий режим. Это всегда было забавное чувство. Чувство, будто не существует больше ничего, кроме этого судьбоносного коридора. Фриск пропустили очередной монолог Санса мимо ушей и уже было приготовились атаковать, как вдруг скелет атаковал первым.Игра окончена. Мы верим в тебя.
Они умирали, и умирали, и умирали, каждый раз проходя всё дальше и дальше. Внутри они радовались каждой лишней секунде, но снаружи же оставались угрюмыми и неприветливыми, сохраняя гробовое молчание… Пока однажды не дошли до момента, когда Санс предложил им пощаду. Он говорил, мол, «чувствует, что где-то там, внутри, остался просвет хорошего человека, который хотел бы сделать правильную вещь». Выглядел так, будто готов простить их за всё. Разумеется, это была ложь, но… На самом деле, они не считали себя виноватыми. Наоборот, они были уверены, что всё делают правильно. А ведь на самом-то деле, кто всё это начал? Не монстры ли, один из которых теперь вещает о неправильности их суждений и действий? Не они ли убивали Фриск раз за разом? Снова, и снова, и снова… Даже те, кто обещал защищать их, не особо-то и рвались сдерживать свои обещания. И если вначале у человека и были хоть какие-то моральные устои и принципы, то потом они поняли кое-что. Они осознали, что монстры — это и есть истинное зло. Зло, которое играючи сбрасывает всю вину за свои убийства ни в чём не повинных детей на этих же детей и на всё человечество в целом. Зло, которое прекрасно и красиво говорит о том, насколько люди ужасные, что хочется верить, ощущать свою вину в полной мере и рвать на себе волосы в клочья. Зло, которое считает, что эти самые люди не должны сопротивляться и уж тем более обижаться за всю эту причинённую им боль и побои, не говоря уж о каких-то там ответных. Зло, которое думает, будто милые разговоры с Ториель означают, что тех огненных шаров, впивающихся в тело раскалёнными иглами, никогда и не было, или они были настолько незначительны. Или же Фриск настолько незначительны для них всех, что никто даже не пытается остановить других монстров от убийств? Даже когда они были друзьями. А ведь человек и правда пытался подружиться с ними в самом начале. Они жалели Ториель, которой предстояло остаться в Руинах в одиночестве; они вежливо сдерживали рвотный рефлекс, пока тот высокий скелет с забавным именем Папайрус мечтательно рассуждал о собственном великолепии; они мило улыбались Андайн, когда та наконец решила пощадить их после совместного урока готовки… Фриск дошли почти до самого конца, милосердно даря прощение и пощаду всем на своём пути, помогая монстрам, заботясь о них. До той самой фразы. «Ну, тогда мне не жаль». Фразы, сказанной Андайн прямо перед выходом на поверхность. Кажется, именно тогда у них и сорвало крышу. Все монстры мило обменивались впечатлениями по поводу сломавшегося барьера, по поводу новой жизни, которая вот-вот начнётся, но никто из них ни разу не извинился и даже не поблагодарил Фриск за то, что те даровали им свободу. Их, тех самых, что устроили всё это в одиночку. Их, которые были всё это время такими добрыми и терпеливыми. И вот в этот момент они и правда были в бешенстве. Они перезапустили всё, что было добыто с таким трудом, и решили пойти по другому пути. Фриск заметили одну забавную вещь с тех пор. Представьте себе, будто кто-то бьёт Вас, а когда Вы бьёте в ответ, начинает жаловаться о вашей жестокости. Для Фриск всё это выглядело настолько же нелепо, но именно так всё и было. Они жаловались на то, что человек не терпит побои и оскорбления. Им же не было приятно, когда их протыкали насквозь острыми, как нож, несмотря на свою, вроде-как, закруглённую форму, костями. Им ведь было больно, когда они умирали. До ужаса больно. Но всем было плевать на их боль. Никто не заботился о них по-настоящему, всё равно требуя заботы «в ответ». Единственное, что изменилось, — Фриск показывали всем скопившуюся в них боль и ненависть, позволяя себе наконец отомстить за всё. Это только злило монстров, ведь они не считали себя виноватыми. Они ненавидели человека. Ведь… Ведь хорошие дети не будут отвечать плохим на плохое, правда? Они будут, словно идиоты, давать всем вытирать ноги об их доброту и терпение. Они будут всегда отдавать, но ничего не требовать взамен. Они никогда не будут вести себя эгоистично. За это, возможно, их погладят по головке и дадут конфету. А может и нет. Это уже насколько кто везучий. Что же, Фриск никогда не были хорошим ребёнком. Интересно, те дети, что падали сюда до них, шли по «хорошему» пути? Хотя, нет, впрочем, не интересно. Фриск в любом случае будут лучше них. Они будут убивать и они выживут. И рука уже как-то привычно тянется к кнопке «бой».