So ends another day

Беззаботная лесная птичка, чирикнув, описала круг над головой и приземлилась на скат полуосыпавшейся черепичной крыши – давний выстрел вывернул черепицу, образовав вполне приемлемое для пернатой укрытие. Может быть, даже гнездо. Других голосов было не слышно, но это ничего не значило – может быть, она сидела на яйцах и отлетала только на секундочку, глотнуть свежего воздуха. Металлические пальцы с едва заметным усилием сжимают покрывшуюся мхом балку. Удастся перебраться, не потревожив птицу? Без лишней скромности, он может заявить, что способен проскользнуть под носом у самого опытного и внимательного бойца – и теперь самое время проверить себя. Жаль, что этот надменный солдат – Моррисон, так ведь? – этого не увидит... «Ну да, хороший ниндзя избегает похвалы, потому что невидим для чужого глаза... И избегает этого вовсе». Киборг едва заметно шевелит головой, вспоминая слова старого учителя. Каждое такое воспоминание разворачивало цепочку других, длинную-длинную – но кончавшуюся всегда одним и тем же. Храм Ханамура, знакомый до боли. «Даже не думай об этом, глупый кусок железа». Выражение дикой ярости на лице брата, пение рассекаемого катаной ветра и брызги крови на старинных досках. Мелькает дурацкая мысль – надо же, наша надежда и опора и с клинком не дурак, а не только сидеть в засаде. Мгновенное промедление, шальная улыбка оказывается роковой ошибкой, а умирать оказывается очень, очень больно. В глазах брата он успевает увидеть собственное отражение – или ему это кажется, потому что крови столько, что, кажется, весь мир стал ею – а потом темнота смыкается со всех сторон. Балка издаёт неприятный, глухой хруст: прогнившее дерево не выдерживает усилия механических пальцев. Птица с криком взвивается в воздух, и Гэндзи беззвучно чертыхается себе под нос, встряхивает головой и перепрыгивает на соседнюю крышу. Спустя годы, воспоминания всё ещё ранят, и последняя их с Ханзо встреча не улучшает дело – скорее наоборот. Наверное, было бы легче, если бы он не раскаивался. Если бы считал, что совершил правое дело на благо клана... Он и правда считал так тогда, когда их мечи обратились друг против друга. Быть по разные стороны баррикад просто... Всегда можешь оправдать себя долгом или необходимостью защищать собственную жизнь. Но даже отражать удар в того, кто сам себе наносит раны страшнее, чем делает любой меч или лук... Гэндзи не лгал, когда говорил, что простил брата - не будь того, что случилось, он никогда не стал бы тем, чем являлся сейчас. Ханзо не было больше нужды чтить его память, не было нужды каяться в содеянном – но он чтил и каялся, не в силах найти успокоение, бросив всё, чем жил раньше, и раз за разом рискуя своей шеей – уверенный при этом, что даже смерть не искупит того, что он сделал. Что же... Теперь всё должно было измениться, хотелось им обоим этого или нет. Гэндзи против воли улыбается под железной маской, вспоминая начало разговора... *** - Доктор Циглер! Девушка в технологичном костюме со светящимися крыльями – вот уж точно, ангел – отшатывается от источника звука, коротко воскликнув, но выхватить пистолет и выстрелить в обидчика уже не успевает – узнаёт знакомое зелёное свечение и абрис маски. - Гэндзи, мой бог!.. – он смеётся, выпрямляясь после прыжка с очередной крыши, и с радостью отвечает на её объятия, коротко и осторожно прижимая к себе. Едва отстранившись, она окидывает его беглым, профессиональным взглядом врача, ищущего мельчайшие симптомы недомогания – что в его случае, конечно, бесполезно, но он всё равно замирает, позволяя себя рассмотреть. - Я и не ожидала... Я думала, ты в Непале. Дзеньятта ведь отказался прибыть... - Да уж, ему это предложение не понравилось, - киборг негромко фыркает, - Он заявил, что искать войны – глупо, и всё в таком духе. Готов поспорить, если эти ребята из Когтя сунутся в храм, он и им это объяснит... В весьма доходчивой манере. - Но ты всё-таки решил вернуться, - отсмеявшись, замечает Ангела. Киборг коротко кивает: - Я обязан жизнью – и Вам, и Овервотчу в целом. - И Дзеньятта не был против? - Он говорит, что у меня свой путь, - пожимает плечами Гэндзи, - Может быть, мы его ещё и увидим. Если этот Коготь так плох... - Хуже некуда, поверь, парень, - замечает новый голос из-за спины. Гэндзи помнит его – не слишком хорошо, но он и не скрывается – маска с визором висит на поясе, открывая лицо Джека Моррисона. Мужчина рядом с ним – почти старик, но со строгой военной выправкой – усмехается: - Уже нянчишь своего любимого птенчика, Ангела? - Ох, Вильгельм, перестань... - девушка смеётся, отвечая тоже на немецком; Гэндзи непонимающе наклоняет голову, и впрямь как заинтересованная птица. Циглер, повернув голову к нему, дружелюбно улыбается, отмахнувшись – мол, неважно, – и обращается уже к нему и по-английски: - Тебя ведь ещё не ввели в курс дела? - Только тем, что было в письме. Но я двигался максимально тайно, как Вы просили. С чего такая секретность? - Жнец, - Ангела поджимает губы, нахмурившись, - Он отрастил страшных размеров зуб на прежних членов “Overwatch” и, похоже, возомнил своей целью уничтожить всех, кто когда-либо принимал участие в действиях организации. Меня едва не убили в Ираке, я спаслась только чудом... Не без помощи Джека, конечно же, - она улыбается, кивнув на Солдата-76. Тот хмыкает, будто спасение чужой жизни – такой же обыденный поступок, как умывание, и подходит ближе к ним: - Есть информация, что Жнец со своими союзниками может попытаться проникнуть в замок Айхенвальда, - он кивает на каменную громаду за окном, - И наша задача – не дать им это сделать. Остальное... - Ну уж теперь, когда второй Шимада всё-таки прибыл, можем обсудить и подробнее? – ворчливо перебивает его Рейнхардт; Гэндзи вскидывается, будто прошитый током. Второй?.. - Вильгельм! – предостерегающе восклицает Ангела – впрочем, поздно: слова уже произнесены. Свой голос киборг слышит будто бы издалека, со стороны: - Значит, Ханзо тоже здесь? - Гэндзи, послушай... – Циглер старается говорить мягко и спокойно, - Я понимаю, что у тебя с братом связаны не самые лучшие воспоминания, и никто тебя не обвинит, если... - Да нет, я... – он встряхивает головой, соображая, - Вообще-то, мы уже... Разобрались. В некотором роде. Я не держу на него зла. - И это радует, потому что я не потерплю разногласий внутри команды! – отрезает Моррисон не терпящим возражений тоном. – Обсуждать что-то неполным составом бессмысленно. Собираемся в восемь вечера здесь же. Гэндзи провожает глазами уходящего лидера отряда; обеспокоенный взгляд Ангелы он старается не замечать как можно дольше, хотя с каждой секундой воздух дрожит всё сильнее, будто натянутая до предела струна. Солгал ли он Моррисону, сказав, что они с Ханзо разобрались между собой? Последний раз, когда они виделись, брат спустил на него весь свой колчан, и держал его на прицеле даже после того, как увидел его лицо. Не то чтобы счастливое объединение семьи. «Но ведь он всё-таки не выстрелил,» - напоминает Гэндзи сам себе. Не самая успокаивающая мысль, честно говоря, но в данном случае выбирать ему не приходится. - Гэндзи... Ты уверен, что вы с Ханзо справитесь? – тихий голос доктора Циглер вытаскивает его из глубин мыслей, возвращая к реальности. - Я надеюсь... – киборг поводит плечом, - Он знает, что я выжил, но... Не знаю, принял ли он это. Мы почти не говорили, и я... А где он сейчас? - Хочешь пойти к нему? – понимающе кивает Ангела. – Он должен быть в самом северном здании, мы пока живём там – в этом доме весь второй этаж разнесён, спать тут невозможно, а все данные хранятся тут. Да и Джек... - Капитан Моррисон не хочет хранить все яйца в одной корзинке? – Гэндзи фыркает, постепенно возвращаясь к привычному состоянию духа. В конце концов, теперь их с братом объединяет долг, и не пристало наследнику древнего клана Шимада позволить своим эмоциям вставать на первое место перед ним. Обоим наследникам. *** Дом, на который ему указала Ангел, действительно сохранился лучше прочих – в некоторых окнах даже остались стёкла, а черепичная крыша была на удивление целой – разве что покрылась мхом за время отсутствия здесь людей: природа удивительно быстро захватывала обратно под своё крыло территории, когда-то занятые людьми и омниками. Гэндзи замирает на коньке крыши, всматриваясь в окна – общение с Ханзо лучше начинать на дистанции достаточной, чтобы избежать его стрел, а в наличии хотя бы одной он не сомневается: старший Шимада предпочитает не рисковать попусту, да и мало кто будет втихую карабкаться по крышам с добрыми намерениями. Может, стоило бы войти через дверь и найти его, как подобает нормальным людям – ходя по коридорам и стуча в двери? Киборг обводит взглядом здание, прикидывает количество комнат. Ну да, как раз до вечера хватит, успеют разве что поздороваться перед тем самым сбором. Гэндзи снимается с места, не выпрямляясь, и бесшумно движется вдоль дома. Раз или два приходится перепрыгивать через провалы в крыше – действовать надо очень осторожно, чтобы не поднять переполох, сломав что-нибудь ненароком. Окно за окном, он всматривается сквозь стекло, мимоходом отмечая комнаты, облюбованные другими членами команды, пока наконец не цепляется взглядом за свою цель – лук, прислонённый с обратной стороны к оконному стеклу. Внутри что-то замирает, и киборг невольно замедляет движение, смотря на чужое оружие. Что бы он ни говорил, решиться сделать шаг навстречу брату кажется сложнее, чем помогать в уничтожении собственного клана. Ханзо знал, что он жив – но смогут ли они работать вместе? Оба одиночки, держащиеся в тени – вместе они могли стать непобедимой, неразрушимой силой. «Драконы Северного и Южного ветра...» Гэндзи глубоко вдыхает, собираясь с мыслями. Оттягивать момент бессмысленно – да уж не боится ли он своего брата? Когда-то даже мысль о таком была дикой – когда он точно так же врывался в комнату Ханзо через окно, стряхивал с него сон и пытался вытащить наружу, из тихой и уютно-цветущей Ханамуры в огромный мегаполис, а Ханзо ворчал, ругался и вытряхивал его подальше из своей комнаты, всегда так занятый делами клана и собственным совершенствованием... Гэндзи не жалел о своей юности. Может быть, будь он чуть более ответственным, более вовлечённым в дела клана, их бой никогда не произошёл бы – и что же, сошлись бы они тогда в бою против агентов “Overwatch”? Вышли бы в открытое противостояние со всем миром и либо сгинули против превосходящей силы врага, либо стали бы теневой организацией, как тот же «Коготь» - может, даже работали бы с жутким Жнецом... Гэндзи передёргивает. Искусство ниндзя, любимое им, не включало в себя убийство ради убийства, и тёмные делишки клана никогда не встречали отклика в душе младшего из клана Шимада. Бесшумные шаги несут его ближе к заветному окну. Та жизнь кончилась, завершилась вместе со всеми её ошибками, но вместо неё началась другая; им обоим был дан шанс что-то изменить. И если Ханзо принял приглашение Моррисона... Может быть, у них с братом всё ещё есть шанс понять друг друга и снова сталь единым целым? Он на ходу подхватывает обломок черепицы, взвешивает в руке – кинуть бы так, чтобы не разбить, но привлечь внимание... Солнце прямо за спиной, светит почти по горизонтали – ни блика на гладкой поверхности, и ничто не мешает ему смотреть сквозь стекло внутрь комнаты. Красновато-оранжевый свет льётся внутрь, и киборг невольно вздрагивает, когда он очерчивает знакомую фигуру брата. Ханзо ничуть не изменился с их последней встречи в Ханамуре – свободная юката, собранные сзади в пучок волосы, золотистая лента, брошенная по спине; Гэндзи бессознательно касается своей, тёмно-серой – последнего видимого символа их родства, от которого он не смог отказаться. Вдохнув, он поднимает руку, готовясь бросить осколок черепицы... И понимает, что брат в комнате не один. Второго человека сложно рассмотреть, он почти полностью скрыт в тени, а на глаза ещё и надвинута шляпа – впрочем, Ханзо сам смахивает её, невольно дав Гэндзи рассмотреть лицо своего визави. Кажется, он видел его раньше – в штаб-квартире, в те годы, когда воевал против своего клана? Наверное, больше ведь неоткуда – Моррисон не позвал бы кого попало, когда сам “Overwatch” вне закона. Мужчина шагает ближе к лучнику – так близко, что между ними не поместится и ладонь; поднимает руку, проводя пальцами по едва тронутым сединой волосам, стягивая с него ленту и позволяя волосам свободно упасть по плечам. Видеть умницу Ханзо, наследника и опору клана, так близко к незнакомцу – к мужчине – немыслимо... Но брат не против – наоборот, его рука, уже без лучной перчатки, проскальзывает по плащу на груди партнёра, поднимается на его щёку, забирается пальцами в растрёпанные тёмно-коричневые волосы. Незнакомец выше него, и ему приходится поднимать голову, чтобы смотреть ему в глаза – Ханзо, который никогда и ни на кого (кроме разве что их отца) не смотрел снизу вверх! Обожжённая глина крошится в пальцах, сжимаемых слишком сильно. В комнате незнакомец шагает ещё ближе, заставляя лучника опуститься на кровать – теперь их, залитых закатным светом, видно ещё лучше – и опускается следом, опираясь коленом на покрывало. Руки Ханзо чуть неуверенно обвивают шею партнёра, медлят – их хозяин не привык к подобным действиям – но всё же стягивают плащ, оставляя его лежать сбоку от себя. Ковбой смеётся, поддерживая ронина под спину блеснувшей в свете солнца механической рукой – вторая же рука встречает руку партнёра, скрещивая их пальцы, едва заметно сжимая. Это что-то, на что смотреть нельзя, не положено, не предназначено для его глаз – но Гэндзи не в силах отвести взгляд, замерев на крыше, будто необычная горгулья, выточенная из металла вместо камня. Отсюда, чуть сверху, видно каждую черту лица брата – точёные скулы, залитые светом, чётко очерченные брови, едва заметно приподнятые в удивлении, тонкие губы – он что-то говорит, даже улыбается, и его партнёр смеётся и отвечает ему – что, не слышно из-за стекла. Киборг пропускает момент, когда ковбой избавляет Ханзо от пояса и юкаты – теперь он водит пальцами правой руки по его обнажённой груди, очерчивает татуировку от плеча к пальцам, «для чего можно было, в общем-то, его и не раздевать,» - бессознательно замечает про себя Гэндзи, бесшумно фыркнув. Ханзо пытается отвечать лаской на ласку, неумело – столько лет он заковывал себя в стальную, непробиваемую броню горя и раскаяния, а теперь она дрожала и раскалывалась под каждым прикосновением партнёра. Сколько они знакомы – день, неделю, месяц? Навряд ли больше... Какой ключик к искалеченному сердцу нашёл этот ковбой? Он бережно отстраняет руки японца, не давая помешать себе, наклоняется... Их губы встречаются, и Ханзо, без всякого сомнения, подаётся навстречу, отвечая на поцелуй. И Гэндзи, хотя согнутые ноги готовы бросить его вперёд, через улицу, ловит себя на мысли, что не простит себе, если сейчас помешает им, или они заметят его. В груди жжёт, хотя жечь, ясное дело, нечему; что это, отрицание, ненависть, зависть? Нет, Гэндзи не завидует двоим в комнате. Ладно, может, немного – он примирился с механическим телом, подчинил его себе и своим мыслям, но всё же не раздумывая отказался бы от дарованной ему удивительной скорости и силы ради возможности вновь чувствовать кожей ветер, брызги дождя и тепло нагретой солнцем крыши... Или чужого биения жизни. Дзеньятте, советовавшему отринуть мечты, которым не суждено сбыться, легко судить – он был омником всю жизнь и не знает, каково это... Но эта зависть скорее грустная и тёплая, как завидуешь парящим в небе птицам, потому что никогда не сможешь летать, как они. Тогда, может, в нём горит ненависть к едва знакомому стрелку, который вошёл в доверие к его брату, как нож в масло – чего самому Гэндзи не удалось сделать за годы? Впрочем, тут он неправ – да, они с Ханзо никогда не были так близки, как, скажем, с отцом, но и чужими людьми их назвать было нельзя. И сейчас, с высоты прожитых лет, он может понять брата, не стремившегося принимать участие в их шумных вечеринках. На них кипела жизнь, алкоголь приглушал строптивое сознание, давая волю инстинктам, бушующие волны ощущений накатывали и отпускали, ласкал он и ласкали его – с непременным условием, что всё останется под бархатным покрывалом ночи. Чёрт, да некоторые его товарищи даже не знали, кем он является – они все друг для друга были лишь мотыльками-однодневками, сгорающими в жарком огне, чтобы получить удовольствие. И отрицать после этого связь тех двоих за стеклом было бы как минимум лицемерно... Старейшины бы не оценили, это да, но старейшины давно в прошлом – у них обоих. Ханзо не знает, что за ним наблюдает кто-то ещё, кроме его партнёра, а потому его скованность ломается куда быстрее, чем было бы в любом другом случае. На ковбое всё ещё плотные кожаные штаны, хотя торс уже открыт – удивительно, но по сравнению с лучником он кажется даже более субтильным (возможно, сказывается разница в росте). По нему Гэндзи проскальзывает взглядом, замечая лишь мельком – потому что, пока он предавался размышлениям, незнакомец успел полностью лишить его брата одежды. В таком виде, не прикрытый ничем, кроме разве что широкой татуировки на руке, Ханзо выглядит почти беззащитным – возбуждённый, с широко раскрытыми глазами, он хорош настолько, насколько вообще может быть ходящий под этим небом человек – а может, и больше. Ковбой явно разделяет его точку зрения – он произносит что-то, может быть, даже шепчет, обводя пальцами правой руки рельефные мышцы, прослеживая тонкие полоски старых шрамов. Значительная их часть Гэндзи знакома. Некоторые... он вздрагивает от этой мысли – нанёс он сам. Возможно, речь у двоих заходит именно об этом, потому что Ханзо напрягается, заметно даже с такого расстояния, и ковбою приходится снова успокаивать лучника, широкой ладонью проводя по его боку, притягивая в поцелуй – медленно, будто нехотя и всё ещё сомневаясь, но старший Шимада расслабляется, обнимая его и пока ещё неуверенно проводя пальцами вдоль его спины, а младший ловит себя на мысли, почти мольбе, «забудь обо мне, пожалуйста, хоть на миг забудь... Ощути давно забытое биение сердца, дай ему заполнить себя вновь». Ханзо, конечно, не слышит его просьб – но поддаётся рукам ковбоя, неожиданно чутким для такого человека, и тот снова может приподняться над ним, осмотреть в лучах заходящего солнца – его широкие плечи и сильные, привыкшие к тугому луку руки, точёный торс и узкие бёдра – они обычно скрыты свободными штанами, знаешь – не догадаешься о том, как их обладатель выглядит на самом деле. От прикосновения к бедру лучник невольно вздрагивает, и его партнёр не торопится продолжать – хитрый охотник, выманивающий дикого зверя, он не ломает, а бережно теснит чужое сопротивление, шаг за шагом, касание за касанием, пока Ханзо наконец не позволяет ему расположить обе ладони, живую и металлическую, на своих бёдрах, провести, едва касаясь, по внутренней стороне – он запрокидывает голову от ощущений, не в силах сдержать инстинктивный порыв и шире разводя бёдра. Его партнёр наклоняется вперёд, прихватывает зубами чувствительную кожу на шее, едва касается языком пульсирующей жилки; улыбается широко, как довольный кот, когда лучника пробивает дрожь, и он, распахнув глаза от непривычных, неожиданных ощущений, выгибается под ним, как гнётся в его руках его собственный лук, со стоном произнося его имя, которое Гэндзи улавливает по губам – Джесси? Да, точно, Джесси МакКри – известный стрелок, гроза Дикого Запада, когда-то укрощённая агентами “Overwatch” – выходит, снова в строю? Впрочем, о деле сейчас речи не идёт, оружие оставлено в стороне – ковбой проводит пальцами по бёдрам Ханзо, заставляя его поднять и шире развести колени, бережно и легко щекочет подушечками правой руки чувствительную кожу на внутренней стороне там, где бьётся артерия, почти касается его члена – но не торопится, дразнит лучника, который уже почти готов забыть даже собственное имя от ощущений, поглощающих его без остатка. Он не знает, куда деть руки, его партнёр слишком далеко, чтобы дарить ласку в ответ, хотя он пытается дотянуться, проскользнуть по всё ещё затянутому в грубую кожу колену – и замирает с расширенными глазами, когда МакКри медленно, намеренно давая ему рассмотреть свои действия, проводит языком по пальцам, используя собственную слюну вместо смазки – откуда бы тут взяться последней – и опускает руку, касаясь слегка прохладными пальцами между его ягодиц. Мягкое закатное солнце вдруг становится испепеляющим пламенем, проникающим сквозь металлическую обшивку, и Гэндзи бессознательно подаётся как можно дальше вперёд, чтобы не пропустить ни секунды, ни движения, будто становясь – возможно, впервые в жизни – единым целым со своим братом, который дрожит от ощущений, вызываемых чужими пальцами внутри него, сжимает пальцами смятое покрывало и пытается – тщетно – заглушить рвущийся из груди стон. Ковбой улыбается и подаётся вперёд, прихватывая зубами кожу на ключице – он явно получает удовольствие от того, что обычно сдержанный лучник раскрывается перед ним, и с трудом сдерживается, чтобы не поторопиться, хотя сам уже едва сдерживает напряжение – о нет, МакКри хороший охотник, хотя эта добыча, конечно, куда желаннее всех прочих, и он сделает всё возможное и немного за эту грань, чтобы ни одному из них не пришлось жалеть об этом вечере. Гэндзи вдруг отчётливо понимает: то, что он видит – не просто развлечение, проснувшееся у американца желание восточной экзотики в ожидании боя, и не горячая, инстинктивная страсть, которая когда-то далеко, в другой жизни обжигала его, хотя там, за стеклом, есть немного от того и другого – но и что-то ещё, что он с трудом может описать, что-то, что заставило бы его брата сделать подобный шаг, отдать своё тело и потерянное сердце в руки другого человека. Ханзо уже не пытается ни сдерживаться, ни закрыться – напротив, подаётся чуть ближе, когда чужая рука покидает его, а партнёр, торопливо стянув с себя штаны, движется навстречу, упираясь горячим членом между его ягодиц, и с трудом тормозит, чтобы не навредить и не отпугнуть – Гэндзи, впрочем, не сомневается, что подобные усилия уже излишни: его брат не испугается боли физической, она неотъемлема с совершенствованием тела и лишь подстёгивает его. Тело киборга не способно испытывать возбуждение, но мозг и дух человека будто плавят его изнутри, растопляют холодную сталь жаром, когда он видит, как его брат отвечает на движения чужого члена внутри себя, сжимает пальцами плечи стрелка, не позволяя ему снова отодвинуться, напрягает мышцы подобно натянутой до звона тетиве. Он ненавидит и боготворит своё механическое тело, не позволяющее ему двинуться, ошибиться, дающее только смотреть... Солнце продвигается ещё немного по небосклону, смещаясь в сторону и бросая широкий отсвет на гладкое стекло, и Гэндзи вздрагивает, будто очнувшись от затянувшегося сладкого сна. Он не знает, почему, но что-то внутри тянет его уйти – сейчас, пока двое за окном так заняты собой, чтобы не украсть ни мгновения из их залитого огненным светом вечера. Жар в груди сменяется приятным теплом, которого там не было раньше, и киборг, не желая разжигать его снова, соскальзывает с крыши вниз, без единого звука приземляясь на заросшие камни мостовой. Светлая фигура растворяется в густых тенях, не в силах сдержать улыбку под глухим забралом шлема – потому что только сейчас, лишившись этого, он чувствует, как давило на него самого тяжёлое покаяние брата, бравшего на себя неподъёмный груз не случившейся смерти. Их всё ещё ждёт встреча и долгие моменты после, кропотливая работа мастера над расколотой вазой, которая, казалось, уничтожена навсегда – но восстанет из собственных руин, как феникс из пепла. Гэндзи бродит по улицам разрушенного Айхенвальда, но, даже всё время касаясь земли, чувствует себя почти наравне с птицами, которым больше не нужно завидовать.