Покоряй и покоряйся. История нелюбви.

События этой недели вертелись у меня в голове, словно неуправляемая карусель смерти. Прошло почти семь дней с того момента, как мы с Алексом узнали о неожиданной смерти его отца. В тот день он негромко попросил меня остаться дома и отвечать на звонки, а сам уехал на дачу, где его ждали люди из судмедэкспертизы, которые проводили осмотр тела. Как выяснилось позже, Степан Михайлович мирно почил во сне, Марина, спавшая с ним в одной комнате, обнаружила его утром, и то не сразу, а после того, как он не встал на ее зов к завтраку. Она вызвала сначала скорую, а потом уже и милицию, после чего уехала в город, ссылаясь на то, что не может видеть тело мертвого мужа. Со слов Алекса я поняла, что он не видит ее причастной к смерти отца, поскольку медики констатировали обширный инсульт, который обнаружили в тот же день, делая вскрытие. Однако меня не покидало чувство беспокойства. Я все пыталась связать концы с концами, найти то место, где я упустила что-то важное. Тетке я не верила однозначно, теперь в моих глазах она была еще и убийцей. Но обвинять кого-либо в чем-либо можно лишь имея доказательства, которых у меня, естественно, не наблюдалось. Похороны состоялись через два дня, в среду. Холодный осенний ветер пронизывал с ног до головы, но я твердо решила быть на кладбище с Алексом. Он казался мне слишком уравновешенным и спокойным, отрешённым и таким же ледяным, как и тот ветер, что бил мне в лицо, пока мы провожали взглядом черный лакированный гроб. Алекс даже не стал ждать, пока земля полностью накроет крышку и, развернувшись, ушел к машине, неопределенно махнув в мою сторону рукой. Я, поеживаясь и плотнее кутаясь в черное пальто, терпеливо ждала, пока поставят деревянный крест, и положила красные розы на свежую могилку. Я мало знала этого человека, но всегда считала, что чья-то смерть это такая ситуация, в которой не нужно делать акцент на разрозненность, и помнить о плохом или хорошем. Это печальный момент в наших жизнях, к которому стоит относиться со смирением и состраданием. Глядя как театрально рыдает Марина, я пожелала Степану Михайловичу лучшей жизни в лучшем мире. Тетушка, одетая в глубокий траур (наверняка вплоть до трусов), не жалея дорогих колготок, стояла на коленях у образовавшегося земляного холмика могилы. Мне зрителем этого спектакля, откровенно говоря, быть не хотелось, и я быстро утопала, проваливаясь непривычными каблуками в подмерзающую землю. Подозревая что Алекс ждет меня в машине у ворот кладбища, я притормозила и завернула в крайний ряд могил, что бы покурить в тишине и спокойствии, поскольку нервы сдавали у меня все чаще, а все эти события вообще казались чуть ли не детективными. Смерти, подставы, «замужество» - и все на мою бедную голову. Найдя незаметную лавчонку у заросшей могилки, я положила не нее свою сумку и присела, одновременно доставая тщательно спрятанные запасы табака из внутреннего кармана. В предвкушении горечи и успокоения, я сунула сигарету в рот и уже хотела прикурить, как вдруг увидела черную фигуру, направляющуюся в сторону кладбищенской калитки. И эту фигуру я узнала, потому что только она носила непомерно длинные шпильки вне зависимости от ситуации (у нее разве что тапок на шпильках не было) – Марина. Я пригнулась, пытаясь спрятаться за жухлым кустиком, но судя по всему, ей ни до чего не было дела, она куда-то очень торопилась. Чуть высунув голову из-за кустика я увидела, как она в нетерпении остановилась, кого-то ожидая. Мне, естественно, стало интересно, чего это безутешная вдова, залившая могилу мужа слезами, так быстро убежала, едва пасынок покинул кладбище. Поэтому я, забыв про сигареты и сумку, кралась в сторону калитки, которая находилась в метрах пятидесяти от главных ворот, где меня ждал Алекс. Остановилась я только когда поняла, что дальше рискую быть замеченной, и спряталась за мусорным баком, заваленным завявшими венками. Наверняка со стороны это смотрелось странно: я, вроде прилично одетая особь женского пола, околачиваюсь возле кладбищенского мусорного бака. Но в дальнейшем я не пожалела, что устроила тетке слежку в стиле Шерлока Холмса. Потому что наконец нашлась нужная ниточка во всем этом бреде, одна, но такая нужная деталь, доказательство, указывающее мне на мою правоту. К калитке подъехал серебристый седан, из которого вышел симпатичный шатен, который с деланным раболепием, распахнул дверь пассажирского сиденья перед Мариной. В эту минуту я чуть не выскочила из-за своего укрытия с победными криками, но вовремя опомнилась, понимая, что КОНСТАНТИН КОЗАЧЕНКО может быть гораздо осторожнее расслабившейся после смерти мужа тетки. Когда седан отъехал, я вышла из-под кустиков и едва ли не бегом (насколько это было возможным) кинулась в сторону ворот, на бегу хватая сумку. Мне не терпелось поделиться своими наблюдениями с Алексом, потому что просто так все это оставлять было нельзя. В мозгу быстро прокручивались события недельной давности, встреча с Костей, его неожиданное появление в моей жизни, метро, квартира, универ. Осталось только разглядеть связь между двумя этими людьми, узнать их мотивы. Мне стало понятно, что я близка к тому, чтобы увидеть общую картину грандиозного заговора, в котором я играла свою роль, мне пока тоже неясную. Когда я подошла к машине и дернула ручку, поняла, насколько заледенели мои руки, да и вообще я вся продрогла, наблюдая за Мариной. Алекс сидел в машине на заднем сиденье, прикрыв руками глаза и откинув затылок на подголовник кресла, на мое появление никак не отреагировал. Моя уверенность и желание накинуться на него со своими предположениями резко растаяли, и я тихо уселась и замерла, ожидая, когда он начнет говорить или хотя бы пересядет за руль. Так мы просидели минут тридцать, Алекс даже не шелохнулся, и в машине стояла гробовая тишина. Мне ничего не оставалось, как грустно рассматривать унылый осенний пейзаж за окном и маяться ожиданием, потому что прервать мысли жениха я не решалась. Все, кто пришел почтить память Степана Михайловича, уже уехали в ресторан на поминки, устроенные моей мамой, которая уже имела печальный опыт смерти близкого человека. Прошло еще полчаса и мне в голову стали закрадываться страшные мысли о том, что сзади тоже сидит труп. Но тщательно прислушавшись к ровному дыханию Алекса, поняла, что эти мысли - бред. Возможно, он просто спит. Нет, трогать его было нельзя, я сама помню, как после смерти отца три дня подряд даже не выходила из комнаты, а разговаривать вообще будто разучилась. Но стоять тут и ждать пока он отойдет можно целую вечность, поэтому я нерешительно оглянувшись на Алекса, потянула ручку двери, вышла и села за руль автомобиля. На водительском кресле до педалей я не доставала, поэтому начала искать рычаг салазок сидения. Поскольку за всю жизнь мою короткую жизнь у меня был всего один автомобиль – простенький «пыжик», поиск несколько затянулся, судя по всему, здесь было не ручное управление опциями. Пока я опустила голову вниз, пытаясь понять, что написано на кнопочках, и разглядеть маркировки, сиденье медленно поехало вперед, и, увидев это, я не смогла сдержать радостного восклицания. А потом неожиданно до меня дошло, что все эти манипуляции вовсе не моих рук дело, потому что справа от меня Алекс сосредоточенно жал кнопки на панели. - Поехали домой, Юля, - голос , наполненный горечью, заставил меня вздрогнуть, - я очень устал. - Да, я поняла, - ответив, надавила педаль и машина, рыкнув на непривычный для нее стиль вождения, сорвалась с места. ******************** Дома было все также тихо и чисто, и это меня угнетало еще больше. Этот дом никогда не станет мне родным, как, наверно, и Алекс. В связи со всеми этими событиями, я его так и не узнала. А он так вообще думает, что я какая-то шалава, привыкшая ходить по рукам без повода. Надо не забыть сказать спасибо тете, которая почему-то решила, что я помеха на пути к ее цели. Какой, правда, я не понимала. Тишину своим приходом мы практически не нарушили, Алекс, не раздеваясь, скрылся в кабинете, а я устало побрела на кухню, чтобы выпить кофе и согреть свой продрогший организм. Вытряхивая в кружку пахучий порошок, я снова впала в привычную задумчивость. Мне было искренне жаль этого незнакомого мне человека. И пусть его появление в моей жизни было странным, пусть он не предел моих мечтаний, да и вообще абсолютная противоположность меня, было не по себе оттого, что он, возможно, страдает. Нет, внешне он практически не отличался от того «пижона», что обычно хмуро рассматривал меня за завтраком, но было совершенно ясно, что он, как и все люди на планете Земля, страдают от потери близких. Я ни в чем не была уверена: ни в своем будущем, ни в правильности своих поступков. Решать, а потом сомневаться ведь намного лучше, чем когда тобой управляют как безмозглой куклой. Что-то в своей жизни я еще могла решать сама. Да, меня поставили перед сложным выбором, да, сейчас я в полном тупике и растерянности, но именно в такие моменты приходят неожиданные решения, которые меняют ход событий, поворачивают их в совершенно другом направлении. Скорее всего, для меня такой момент настал. Меня давила жалость, желание помочь и щемящая боль в области груди, природу которой анализировать не хотелось. Что делать со всеми этими «подарками» судьбы я не знала. Из очередного приступа задумчивости меня вывел щелчок дверной ручки кабинета Алекса, куда я уже вломилась, и обратной дороги не было. Помещение впитало себя мрачность, исходящую от его хозяина, сам он сидел за столом, откинувшись назад и разглядывая отдающий белизной потолок. Дальнейшие свои действия я пока не обдумывала, просто знала – ему нужна помощь. Его я совсем не знаю, но он ведь тоже человек? И ничто человеческое ему не чуждо. Тихо шагая в его сторону, я рассматривала его: он был без пиджака, галстук приспущен, волосы в беспорядке – на себя обычного похож мало. Рядом с ним я не увидела выпивки, Алекс просто сидел, сверля отрешенным взглядом точку на потолке. Когда я подошла еще ближе и встала почти напротив него, он медленно опустил взгляд темно-синих глаз вниз и сфокусировал его на мне. Абсолютное ничего в его глазах меня пугало до жути, хотелось развернуться и уйти, но я подавила этот странный страх и стояла все так же -замерев в пяти шагах от Алекса. -Ты что-то хотела? – Голос звучал хрипло, надтреснуто и устало. -Беспокоюсь. -Звучит как приговор, - он еще и насмехался. -Не надо вести себя так, будто ничего не случилось. -Я себя так и не веду. -Ты странный…для человека, который потерял близкого. -Прости что не соответствую твоим идеалам. -Причем тут мои идеалы? – меня начинал раздражать этот разговор, - речь не обо мне. -Я пытаюсь настойчиво пресечь твои попытки поговорить о смерти отца, но ты топчешься, как слон в посудной лавке. Волна возмущения поднялась в моей груди и грозила вылиться здесь и сейчас. Еле сдерживаясь, я сузила глаза и сказала: -А я пытаюсь помочь, но судя по всему, в фарфоровой лавке помимо слона еще и кирпич лежит, б/у, к тому же! – Ну вот, прощайте все благие намерения. Гордо тряхнув волосами, я развернулась и собралась уйти в свою комнату. Но репертуар судьбы сегодня был изменён. Несколько секунд я осознавала, что произошло – Алекс привстал, и руками ухватив мою талию, притянул к себе, после чего развернул и уткнулся носом мне в живот, словно маленький ребенок. Ну, по крайней мере, я в детстве так делала в те моменты, когда было особенно горько. Его ладони стискивали меня все сильнее, а я в свою очередь, положила руки ему на голову и наклонилась, чтобы обнять. Ему больно, а рядом никого. Нет, неправильно – ему больно, а рядом я. -Это пройдет, - мой голос едва слышен. Он, конечно, не плачет, я вижу это, едва он поднимает на меня глаза, глубокие, с затаившейся в них болью потери. И в один миг становится близким и понятным, без вычурности, излишней строгости и мотивации. Прагматик вдруг стал уязвим, но я не чувствовала удовлетворения, в моем сердце по-прежнему была лишь жалость, непонятная, режущая все границы между нами. Когда все это переросло в активное раздевание меня, я упустила, но отдаваться теплым рукам было приятно даже на холодном столе, покрытом шершавой зеленой тканью. Так должно быть? Или так было бы в любом случае? Когда-то он говорил, что я сама захочу. Мои мысли прервали все те же руки, ласкающие лицо, а синие омуты-глаза, подернутые дымкой предвкушения, светились уже не горечью. Все это я наблюдала словно со стороны, несмотря на все чаще накатывающее возбуждение. Неторопливость прелюдии меня удивляла, к такому я однозначно не привыкла – его руки и губы были везде и одновременно: незаметно расстёгнутое платье скользнуло на пол, к одиноко лежавшей там рубашке, умелыми движениями я была избавлена от бюстгальтера и колготок. Прикрыться мне тоже не дали, заключив руки, поднятые над головой в плен мужской ладони. Конечно, глупо было смущаться, но я почувствовала, как щеки окрашиваются, а колени чуть подрагивают. Да, ему хотелось, чтобы его пожалели. Как в детстве, когда разбиваешь коленки. Но детство кончилось, и этот мужчина искал утешения у меня. Скажете, не самый приличный способ? Зато, скорее всего, самый действенный. Приятное томление в теле усиливалось пропорционально количеству внимания, которым одаривал Алекс мои бедра – его руки не пропустили ни одного миллиметра на коже, отчего дыхание сбилось, а сердце пропускало удары. Он, конечно, долго сдерживать себя не смог, и вскоре я почувствовала его дыхание на своей шее, а руки Алекса избавляли меня от последней детали нижнего белья. Ей-богу, не в первый раз, но чувствовала себя именно так: неопытной девственницей, опасающейся боли. Ее, конечно, не было, зато я ощутила Алекса в себе очень четко – всего и сразу. Он не оставил мне места, где я могла бы спрятаться – приподнялся и смотрел мне в глаза, в которых не было «светящейся любви» или «пламенного восторга», только едва заметная благодарность. Я положила ладонь ему на грудь туда, где находится сердце и выгнулась, потому что пришла к финалу. Находясь в дымке полузабытья, почувствовала, как он напрягся, но стона не услышала, он лишь наклонился и выдохнул горячий воздух где-то возле моего уха. Последнее что я помню, это то, как меня несут, крепко сжимая, а потом укутывают во что-то мягкое и теплое. **************** Наши поступки никто не имеет права судить, мы свободны и делаем то, что считаем нужным. Я ни о чем не жалею, и крепко веря, что не напрасно существую на этой планете, буду делать то, что говорит мне мое сердце.