Бомбите первую цель

На закопченном кухонном потолке, как раз в том углу, где обосновался серый длинноногий паучок, солнечные лучики рассыпаются мириадами светлых крапинок. Акико щурится, когда яркие отсветы попадают на позабытое мамой зеркальце. И даже пыльные, трухлявые ставни не способны удержать солнце снаружи. Акико кажется, что назойливый до рези в глазах солнечный свет грозит вот-вот затопить их крохотную кухоньку, размером в три татами. По радио взволнованный голос диктора вещает что-то о необходимости отправиться в бомбоубежище. И оглушительный гомон людских голосов на лестнице сливается с противным воем сирены воздушной тревоги. Акико нетерпеливо ерзает на полу, крепко удерживая в ладонях узелок с вещами – мама строго-настрого приказала сидеть тихо и не болтаться под ногами – и вслушивается в отдаленные крики и потрескивание динамиков старого радиоприемника. Акико улыбается паучку на стене, равнодушно плетущему свою паутину и глядит на маму, которая продолжает носиться по кухне эдаким маленьким смерчем. Она расстроена и зла. Она прикрикивает на Акико, чертящего пальцами причудливые узоры на полу. Она сжимает в руке старые письма от папы и утирает слезы полой грязного цветастого фартука. - Ну где же они? Где? – шепчет она, в сотый раз, перерывая содержимое настенного шкафчика, где всегда хранит документы, как раз между пустой банкой из-под карри и пучком засушенных трав. - Куда же я… - Мам, - недовольно тянет Акико, потеряв интерес к скучному паучку и солнечным зайчикам на стенах. – Мам. - Замолчи, - цедит мама и в сердцах швыряет об пол маленькое желтое блюдечко. Акико хмурится и кивает на входную дверь, за которой, постепенно стихает торопливый топот, детский плач и отрывистые выкрики. - Ну, пойдем уже, мам. Пойдем вниз. Мама не отвечает. Только всхлипывает, как от боли, когда эти дурацкие документы так и не находятся. Диктор по радио продолжает говорить о бомбоубежище и Акико с гордостью повторяет про себя такое длинное слово. Он гордится тем, что даже ни разу не сбивается и закусывает губу, думая, что будь папа жив – обязательно бы купил ему сладостей в той кондитерской лавке за углом, где лакричные палочки припорошены пылью, а сморщенный, как печеное яблоко, продавец всегда улыбается доброй, чуть рассеянной улыбкой, стоит ему завидеть местную ребятню. Наконец, мама захлопывает дверцу шкафчика и рывком поднимает замечтавшегося Акико с пола. - Пойдем, - говорит она. – Не могу найти… Акико расстроено вздыхает и думает, что мама ужасно забывчивая. Прямо как бабушка Рика, которая только улыбается на все вопросы мамы, беспрерывно качает головой и даже не смотрит в сторону Акико. Старая лестница неприятно скрипит под ногами, а трухлявые перила шатаются так, что, кажется, еще одно движение и они раскрошатся в ладонях, как осенние листья. Мама нетерпеливо тянет Акико за руку, отчего ноет и дергает плечо. Акико терпеть не может эту глупую привычку – тащить. Иногда, когда пальцы начинает покалывать острыми иголочками, ему хочется остановиться и закричать маме, что ему всего пять и ее шаги намного больше его шагов. Сейчас же Акико лишь сопит, даже не пытаясь сопротивляться маминым попыткам поскорее добраться до бомбоубежища. На сердце тревожно и тяжело. Так, будто между животом и горлом Акико поселился громадный извивающийся червяк, который хочет сожрать его изнутри, выпить всю кровь и пролезть в мозги. Бр-р! - Мама, а умирать больно? – спрашивает Акико, внутренне содрогаясь от ужаса и отвращения. - Не городи ерунды! – отвечает мама и оглядывается по сторонам, словно ищет укромное местечко, где можно будет спрятаться от вопросов Акико. - Ну, скажи, - просит он, шумно переводя дыхание. - Не знаю. Прекрати молоть чепуху. Утреннее августовское солнце делит улицу на две половины – жаркую и прохладную. Акико всегда больше нравится, когда они с мамой ходят по «прохладной» стороне. Сейчас же, мама упорно тащит его по солнцепеку, даже не делая попытки свернуть в тень невысоких деревянных домиков их беднейшего квартала. В высоком, словно выцветшем на солнце небе парят темные птицы. А у самой кромки горизонта с трудом угадываются очертания трех самолетов. - Смотри, мам, - кричит Акико, замирая посреди улицы. – Смотри! Мама не поднимает головы. Даже шаг ускоряет, таща упирающегося Акико туда, где придется проторчать несколько часов подряд, а может быть даже целый день, если дурацкие самолеты задержатся над городом. Где не порисуешь в пыли, не поговоришь с мамой, потому что другие станут шикать и хмуриться. Где нет паучка, за которым можно понаблюдать. А мама ни за что не согласится прочитать вслух папины письма. Не при посторонних. Где урчание голодного желудка сольется с громким детским плачем и заунывными рыданиями какой-нибудь грустной старушки. - Мама, - бормочет Акико. – Мам, я не хочу вниз. Мама замирает, от неожиданности выпуская ладонь Акико, и удивленно смотрит на него, точно видит впервые. - Понимаешь, - Акико принимается пятиться на «прохладную» сторону. – Я не хочу. - Стой! – кричит она и ее голос сливается с оглушительным свистом и грохотом, разлившимся над словно бы вымершим городом. – Стой! Акико срывается с места и бежит вперед, не разбирая дороги. Он зажмуривается, ловя отголоски привычных запахов: гниющей рыбы, зелени, дыма и пыли. В двух шагах от него проезжает, сигналя клаксоном, молодой велосипедист. Акико смеется, пытаясь догнать мелькающее впереди высокое заднее колесо. А мама все так же кричит, стоя посреди улицы. Только теперь совсем не от злости. - Свет, - успевает подумать Акико, закрывая глаза. – Какой же яркий свет.