Хрустальные

Часть 1 Милка — гордость школы и драгоценность родителей. Мила сосредоточена на учебе и ни на чем больше. Сон — её единственное сокровище; роскошь, которая ей не по карману. *** Ночная девочка снова бьется в околоистерике от очередных невзглядов от Клима, мальчика с параллельного класса. Это был особый мальчик. Казалось, что при неправильном обращении он может разбиться как хрустальная статуэтка. Увы, инструкция по уходу затерялась где-то на пыльной книжной полке, заставленной классикой ещё со времен маминых школьных дней. Избегая встречи глазами с любопытными, он не смотрел на прохожих. Милка лишь изредка имела честь быть удостоенной теплым мысленным прикосновением мальчика-загадки. Милка не была дурной, но что-то явно пошло не так с их первой и почти единственной встречи глазами. Старалась, подражала его подружкам всеми разрешенными и запрещенными методами, и знала, что всё это напрасно и безрезультатно, но когда-то давно зародившаяся в детстве программа самоуничтожения активировалась и начала свою работу в экспресс режиме. *** По старой технологии школьниц она покрасила карамельные волосы в блевотный персиковый. Даже не пожалела свои аккуратные, почти эльфийские ушки, растянув тоннели, так, как хотела, чтобы натянул её Клим. И накупила таких тряпок, на которые осмелится не каждая распущенная девочка по вызову. Последним штрихом стала помада цвета дорогого вина, выдержанного в одном из лучших погребов Франции. Прохожие кидали неодобрительные взгляды на вульгарную девочку, а некоторые (толстые дядечки, вывалившиеся из своих кожаных офисных стульев) порой с восхищением заглядывались. Наконец-то Мила подняла себе цену на рынке среди всех этих девочек-конфеток. *** В одну весеннюю, почти летнюю, ночь Милка залила в себя литр дешевого вина, окрашивающего все до чего прикасается в холодный фиолетовый, цвет Милкиных синяков под глазами гематом. Первый раз закурила (это была классика жанра — красные американские Мальборо). «Программа преображения идет полным ходом», — думала про себя Милка. А какое дело мальчику с параллели до всего этого. Понимала Милка, что портит и уродует себя, но желание приблизиться к Климу было сильнее. Понимала, что не будет никому нужна такая. Понимал это и её сосед по парте, Васька, проснувшийся час назад в собственной рвоте просроченного алкоголя и нелюбви родителей, а теперь, устроившийся вместе с несчастной на балконе. — Ты напоминаешь мне фрукт. Только не тот, что спелый, сочный, из которого так и сочится сок, а тот, что начал своё гниение, — произнес свои мысли вслух Васька. — Скорее тогда я овощ. — Нет, ты сохранила ту сладость и каплю терпкости. Вот только стало это настолько тошнотворным и отвратительным, что блевать уже тянет. И избавиться, выкинуть в ближайшую урну, куда уже бросили таких же разбитых стеклянных девочек, у которых пальцы были трепетно вылеплены из хрусталя, которым мастер уделил особое внимание в своей коллекции, но почему-то он про(е)дал их, и вот теперь они валяются б/у пользования без капли надежды на возвращение в своей первородный облик. *** Не вернуть уже ничего в самом деле. Ничего. Это стало последним. Последним вздохом, последней каплей терпения, когда Милка вернулась домой, запила папиной водкой микс безумия, что нашелся в бабушкиной аптечки, и провалилась в забытьё.