Теряя гравитацию

      Тихой вкрадчивой походкой он прошел вглубь комнаты. На глазах сверкали влажные дорожки от немых слез. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что Виктор выбрал не его. В очередной, казалось бы последний, раз. Он лишь пытался найти свою гравитацию, свою опору, ведь ты – Виктор – был для него больше, чем всем. Но так трудно стоять на ногах, когда падаешь слишком долго.       Уставшее тело опустилось, обхватив дрожащими руками колени. Даже пол кажется теплее тебя, роднее. Уже стало слишком привычным оставлять царапины длинными ногтями, болезненно кривя губы, до содранных в кровь пальцев. Так он пытается прогнать навязчивые мысли о тебе, что леденящей поступью врываются в воспаленный разум. Назойливое жжение в груди все никак не заканчивается. Когда же оно остановится или станет хоть чуточку менее болезненным? Не будет так бить по легким, перекрывая кислород, когда голубые глаза так внимательно смотрят. А софиты, погаснув, оставляют снова в одиночестве в толпе чужих холодных оваций.       Когда же, Виктор? Когда перестанет так болеть? Каким богам нужно молиться, в какие силы верить, чтобы ты прекратил являться во снах, в кошмарных и до ужаса сладких снах? Твой образ везде. Он словно клеймо отпечатывается на внутренней стороне век каждый раз, когда Юра закрывает глаза. И светлые ресницы трепещут в пережитках паручасовых снов, а пшеничные локоны, разметавшись по подушке, слипаются в комки, что подступают к горлу, когда твои длинные ледяные пальцы железной хваткой сжимают тонкую шею, не давая сделать такой необходимый живительный глоток воздуха.       Асфиксия. Во сне. Уже который раз. Стоило бы обратиться к врачу. Но он лишь просыпается в холодном поту и неистово дрочит на тот самый светлый образ, что запомнил еще в детстве, пока силы не покинут окончательно, а жгучие слезы не застелят мутно зеленый взгляд. Утром так не хочется вылезать из постели, пропитанной собственным потом и спермой. Зачем идти наружу? В жестокую реальность, где боль сродни матери гладит по голове и ласково улыбается – я тебя не оставлю.       Сколько так может продолжаться? Год, два, пять? Когда же ты уже уедешь за океан и утонешь там вместе со свинорылой змеей, что обвила шею своими кольцами слишком сильно, перекрыв доступ кислорода к мозгу, заставляя не видеть очевидные вещи? Он же двуличный и гадкий тип. Пускает пыль в глаза. Думаешь он робкий и милый щеночек, который заливается краской каждый раз, когда ты шепчешь ему на ухо двусмысленные вещи? Ха. Ты не видел звериный оскал, которым он прожигает Юру, чтобы тот не приближался ни на шаг.       Шаг. Еще один. И вот уже дорожка вычерчена ровными линиями на глянцевой поверхности льда. Ты его музыка, ноты, что струятся по наушникам вместе с током. Его день, вечер и ночь. С этой дороги никак не получается свернуть, как бы сильно не хотелось. Она выверена до миллиметра. И хоть ты тресни, никакой компас не поведет тебя другой тропой.       Тупая боль. Упал, нужно подняться. Гнев разрастается по жилам, заставляя хвататься за бортик и вставать. А отчаяние снова топит, накрывая волной. Неудачный каскад прыжков. Опять падение. Получится ли подняться на этот раз? Судьба будто испытывает на прочность израненное сердце, катая на Американских горках от заката до рассвета. Где у этого адского аттракциона кнопка «стоп»? Рука такая мягкая и теплая, протянутая Юре. Пытается ли она сбросить скорость на крутых виражах или хочет добавить газку? Едва заметная тревога в лазурных ледниках, мягкая полуулыбка на тонких губах. Он видит настоящего Виктора, не спрятанного за множеством масок. Такое явление в природе большая редкость, реже Северного сияния и в тысячу раз прекраснее. За годы Юра научился различать и проводить эту тонкую грань, бережно и аккуратно, боясь, что малейшее дуновение ветра, и настоящее исчезнет, уплывет куда-то далеко. Может даже туда, где его собственная лодка затерялась в просторах океана несколько лет назад. Он бы и сам потерялся, если бы только мог перебороть страх больше никогда не увидеть солнце – Виктора.       Касается. Так робко, но чувствует тепло от ладони напротив. Как жаль, что электричество придумали много лет назад. Юра бы стал первооткрывателем, описал эти колкие разряды в своих мемуарах, вывел бы чернилами на страницах души одному ему понятные формулы и зависимости, а потом получил бы мировую славу и признание. Только вот слава у него уже есть. Признание есть. Народа. А хотелось бы одного конкретного человека, что стоило бы миллионы световых лет и жизней на далеких планетах. Юра кричит, срывает только зажившие связки, отчего хрипит и брыкается сильнее, лишь бы заглушить бешенный стук сердца, которое готово вырваться словно умалишенный из психушки. Любым путем. Вот Виктор дотащил его до скамьи, сильные руки опустились на плечи. На секунду Юре даже показалось, будто гравитация снова возвращается в его мир. Секунда длиною в вечность. На его планете это именно так. Время мимолетно и вместе с тем замирает, как порой мышца в его собственной груди.       Ох, Виктор, ты даже не представляешь, какой ценный самородок можно найти на заснеженных просторах нашей необъятной Родины. Такой, чтобы до боли, до сведенных пальцев и искр из глаз прожигал все твое существование одним своим присутствием. И какая ирония – это ты. Твою ж мать. Почему эти глаза, что глубже Марианской впадины, заставляют тонуть даже в полнейший штиль? Однажды он обязательно улетит настолько далеко, что ты не сможешь до него дотянуться. Наступит день, когда он превратиться в белую птицу, расправит крылья, вздохнет полной грудью и оторвется от Земли. Обязательно наступит. Главное верить. Когда любовь закончится, и он отпустит свою гравитацию, за серебряную нить которой Юра из последних сил цепляется окоченевшими пальцами.       Дыхание. Человеку же важно дышать. Не будешь дышать, умрешь. Он слышит твое где-то над собственным ухом. А свое нет. Он уже умер? Тогда почему все еще так больно, Виктор? До синяков под глазами, в которых соленное море, до белых костяшек, когда острые ногти вспарывают тонкий бархат ладоней в кулаках, до рванных стонов в подушку и твоей фотографией в белесых каплях. Невыносимо и до бесконечности. В глазах далеко не мальчишеских, в которых некогда пестрила зелень, сейчас только предштормовой океан, что напротив. Сделать вдох это же не трудно. Но отлаженная анатомией система отчего-то не работает. Когда вроде жизненно необходимо, но уже без разницы, есть ли смысл продолжать? Лишь глупцы борются с природой, которая в тысячу раз сильнее их. Когда лава выбивается из жерла вулкана, ее уже не остановить. Можно пытаться бежать. Можно пытаться.. Дышать.       Асфиксия. Первый раз не во сне. Первый раз при тебе. Страшно только на мгновение. Мгновение длиною в 12 лет с небольшим, как пропасть между вами. Ужас холодный и цепкий большими когтистыми лапами режет горло поперек с долей невменяемого веселья. Пришло время навсегда попрощаться с гравитацией, что так и не успела успокоить своим серебром. Давление в ребрах скоро спадет, и будет легко. Это как дать обещание и не исполнить его, да, Виктор? Тогда почему сейчас океан заполняется слезами, что могли бы затопить Манхеттен? Отчего не наступает обещанная нега и блаженство после того, как организм перестает функционировать? Даже в такие моменты жизнь несправедлива своим вмешательством в чужие решения, губами Виктора, воздухом из переполненной груди, одним на двоих, и тихим «Юра, дыши».       Теряя гравитацию, он был готов отправиться в другие миры взамен этому, полному разочарования и непреодолимой тоски. Но мольбой с беззвучных губ и теплых пальцев его гравитация цвета лазури на радужке собственных изумрудов оказалась непреодолимой.