Неправильная кошка

Выпуклая полусфера, впаянная в дверь, не была для меня особой преградой; открывать подобные замки можно путем подбора кнопок и их комбинаций. Правильные шестиугольники, как медовые соты, усыпали всю круглую поверхность. Они представляли собой кнопки; некоторые из них были стерты хозяином квартиры — он явно не ухаживает за ногтями. Я подставила пальчики, вдавила шестиугольники и повернула сферу. Дверь поддалась со скрипом, но зазвучавшая снаружи сирена, возможно, спасла положение. Надеюсь, она относилась не ко мне. Там же, на улице, играла громкая музыка; деятельность старательных уличных музыкантов, выброшенных в огромный мир. Я пробралась внутрь, здесь было темно и сыро, пахло крайне неприятно. При взгляде на ржавые стены я почувствовала во рту кислый вкус. Из зала доносились звуки неисправного радиоприемника, это режущее уши шипение, перетирание перекрывало еле слышное похрапывание. Что могло быть ценного в квартире, где даже обыкновенное средство передачи информации оказалось сломанным? Крохотный коридор вел в зал. Огромная, необъятная туша разлеглась на выжженном диване. Полумрак овеял зал, открывая мне незабываемый вид. Окон не было, а убогое лицо туши освещал слабо уловимый луч радиоприемника. Это было существо: лысое, человекоподобное, отвратительное, цвета желчи, с массивной челюстью и гнилыми зубами, в зажатом кулаке догорала сигара. А на шее что-то заманчиво мерцало. И вскоре это мерцание было в моих лапках. Красивая метка; синие, фиолетовые и голубые самоцветы изящно вплетались в серебряные волны. Весьма тонкая работа, но существу она была совершенно ни к чему. Храп прекратился, сомкнулись съеденные пульпитом зубы. Толстая свинья застала маленькую кошечку-сороку. Заплывшие в жиру глаза недоуменно глядели на меня. Я ласково замурчала, махнула хвостиком и в следующее мгновение уже летела вниз по темной лестнице многоэтажки, слившись с тенью. Для них я всего лишь маленькая кошечка. *** Ни кратковременная сирена, ни громкая музыка, ни шуршание радиоприемника не могли перекрыть предательский звон цепи, крепко спаянной на моей шее. Она работала против меня, будто напоминая мне, что мечты невыполнимы, и долг не окупается, сколько бы я ни старалась. Я выбежала на улицу и пригладила шерсть, зная, что погони нет. Жертва вряд ли в скором времени узнает о пропаже любимой реликвии, она мало весит и почти незаметна, если ее снять с шеи. Туша вряд ли поняла, что произошло. Мой внешний вид сказочен для здешних жителей и отвлекает внимание. Небо было сплошь красным, даже неестественным; небо было цвета революции и гнилых цветов, цвета спекшейся крови над бровью. Солнце подарило войну, побагровело и возненавидело эту планету, осветив ее. Многоэтажные постройки, словно длинные штыки, выстраивали контур горизонта: неопрятный, как звуковые волны. Длинные проспекты были пустынны, основной ночной народ кочевал в просветах между зданиями, прячась от порядка. Над головой гудели космические корабли, будто из-под одеяла, назойливый рокот долетал до ушей и таял в воздухе. Я шла на музыку, плитка, выстилающая улицу, отражала красный цвет. — Эй, киска! Меховая подушка! Не хочешь развлечься? Сколько берешь? Сомнительный гражданин уперся взглядом не в самые приличные места и посверкивал глазами, коих было несколько пар. Я фыркнула. — Тебе жить надоело? Полиции не боишься? — я ткнула пальцем в небо. — Так ты жизни берешь, как плату? — он округлил все свои глаза. Видно было, что гражданин не был совсем здоров или вменяем. — Еще и разговаривать умеет! Я думал, ты только шипишь или порыкиваешь иногда. А умеешь мурчать? Я проскользнула мимо и затесалась между столбами, протискиваясь через щель. Оттуда звучала приятная синтезируемая хозяином мелодия. Жилые здания образовывали крохотный дворик, здесь по ночам ошивался хозяин. — Что, снова тобой кто-то заинтересовался? Хозяин был существом одноглазым, некрасивым; глаз его занимал большую часть лица, нижнюю половину — ноздри, тонкий рот. Волосы спадали волнами, иногда они закалывались или собирались на затылке в маленькую безобразную кульку. Тонкие пальцы перебирали клавиши рояля, где хозяин незатейливо прятал украденные вещи. — Что с пьяных взять? Наверняка, он не владеет ничем, кроме пары банкнот и полупустой фляжки с вином. Хозяин смерил меня презрительным, насмешливым взглядом, сузив веки. — Неужели удалось что-то выцепить у того уродца? На крышку рояля приземлилась серебряная цепочка с амулетом. — Я удивлен, — одноглазый взял в руки изделие, покрутил, облизнул раздвоенным языком. — Недурно. Цепь на шее тихонько зазвенела, едва я к ней прикоснулась к ней лапкой. Она напомнила мне свой вопрос. — Кошка может привыкнуть ко всему, что ей не нравится; но кошка ни за что не вытерпит того, что она кому-то принадлежит. Как скоро мой долг будет оплачен? — Настойчивая, — его единственный глаз закрутился будто в приступе, но выражал ненавистный мне смех. Хозяин подошел ближе, отправив амулет под крышку рояля. Взял меня за плечо. Я сжалась. — Милая кошечка, ну скажи мне: куда ты все торопишься? — рот хозяина болезненно искривился, обнажились острые зубы. — Ты могла бы с такой легкостью забыть о своем несчастном друге и просто продолжить работать добровольно, как оно есть — твое призвание! Если хочешь — без этой цепи на шее, что тебе так не нравится. Ну же! Почему ты меня расстраиваешь? Талантливая девочка и приносишь мне прибыль собственным талантом, я его в тебе так успешно развиваю. В этом городе никогда не видели и не знали даже о существах кошачьей расы, а как твоя матовая шерстка помогает тебе прятаться в темноте: просто прелесть! А ты хочешь забыть этот дар, как только отдашь долг? Фиф. Допустим, ты выплатишь мне сумму, я сниму с тебя оковы, разбужу твоего закадычного дружка и скажу ему, что он свободен, ну и куда ты пойдешь? Надеешься мирно кочевать в такое неприятное, немирное время? Хах. Я забила хвостом, когти сами собой то впускались, то выпускались. Шипела, сверлила глазами. Одноглазый среагировал быстро, без лишних движений, убрал руку. — Ну-ну, кошечка. Чего злишься? Я выдохнула и убрала взгляд. — Просто скажи мне, сколько еще я тебе должна. И… когда я смогу увидеть пленника? — Еще десяток таких амулетиков, и, думаю, проценты будут оплачены. Но, я уверен, есть и другой способ. Подойди ближе… обговорим суть твоей следующей цели. Дружок твой скоро придет. *** Звездное небо в разных уголках Вселенной, конечно же, выглядит по-разному. Здесь его просто нет. Рассветная кровь с молоком, солнце этой планеты обещало взорваться каждое утром, но снова из-под нашпигованного столбами горизонта вырисовывается сгусток света. Я давно проклинаю этот свет… Я всего лишь снова хотела вернуться домой или же совсем не уезжать. В детстве я мечтала о безграничности космоса и дальних путешествиях. К сожалению, все оказалось иначе. Консервная банка должна была захлопнуться вместе со мной, но этого не произошло. Любимые улицы душевной Сонмы теперь снятся мне только в самых коротких снах на этой планете, а о том, чтобы когда-нибудь еще раз увидеть лицо собственной расы, я могу только мечтать. Родной город был полностью уничтожен. Вряд ли теперь я когда-либо увижу отца. Был солнечный весенний день, я рассматривала причудливый дым в пределах атмосферы и думала о Вселенной, разгуливая вдоль парапета, прямо вблизи корабельной станции, рвала крохотные цветы, растущие близ нее, намурлыкивала детскую песенку. Папа всегда запрещал мне гулять там, где шумно и пахнет маслом, но порт Сонмы был для маленькой кошечки словно прекрасный сад. Все произошло в один момент. Воздушная тревога разнеслась по городу уже после первого взорвавшегося снаряда. Он попал в почти взлетевший корабль. Следующий рванул в десятке метров, отбросив меня в сторону. Многочисленные сирены, крики… Кто-то очень теплый протянул руку. — Быстрее, кошечка. Идем! Шум мотора, громкие всхлипы, падающие стены. Взрывы. Мы взлетели. Через минуту исчезло все, что я любила. Меня усадили на место рядом с водителем, пристегнули. Смотрела я только в окно иллюминатора, наблюдала за тем, как красное пламя охватывало Сонму и поглощало, оставляя обугленные руины. Они становились все дальше, и дальше, пока планета не стала для меня чем-то вроде огонька на конце горящей спички. Эта трагедия поселилась в моем сердце. Маленькая кошечка хныкала, сжимая в своей крохотной лапке цветы. — Мне жаль. Война забирает самое дорогое, к сожалению. Я сделаю все, чтобы она не забрала тебя. Сквозь слезы я смотрела на своего спасителя. Крупные черты лица, большие ноздри и голубые глаза, холодные глаза теплого человека. Прежде всего это был человек, в чистоте крови которого можно было не сомневаться. Длинные мягкие волосы его падали на лицо, черные у корней и синие к глазам. — Почему я? — Легкая, хрупкая. Представитель рода. Ребенок. Хоть кто-то ведь должен был уцелеть из ваших? Вряд ли кто-то еще спасся. В городах всегда несколько портов, а ваш разгромили почти сразу же. Как твое имя? Он сосредоточенно смотрел вперед, мастерски лавируя кораблем. Под его руководством мы двигались бесшумно. Космос не так уж и впечатлял.  — Гвоздика. — Как интересно. Меня Герудий, — он отвлекся на несколько секунд, глянув на меня быстрым оценивающим взглядом. — Красивое платье. Как называются эти цветы? В первый раз вижу такие. — Люцерна. — Я прибыл и сразу заметил тебя. Странно, что войну начали именно в том месте, где даже цветы растут близ космодрома. Миролюбивый народ, живете в своем крохотном мире… Я знал, что будут бомбить. Огромное скопление кораблей на станции близ планеты однозначно должно было что-то значить… Я чувствовал. А ты должна была выжить. И выживешь. Я была достаточно мала и испугана, чтобы понять некоторые вещи. Солнце пробуждалось, кровь смешалась с молоком. Я достала из кармана жилета бумажный сверток. Давно высохшие лепестки бугрились, фиолетовый цвет потускнел, сыпалась пыль. Цветы лежали там, где у кошки находится сердце. Следом пошла сигара, стащенная у того тролля со сломанным радиоприемником: толстая, сухая сигара, в тонкой обертке, она сыпалась и будто просила стать полезной. Пепел, подхваченный легким дуновением, взлетел в небо. Позже мы прибыли в Вестерн, — ближайший порт, где и оформили документы на маленькую кошечку. Нас ждал огромный мир, а мы угодили в черную дыру, без надежды. Война тогда закрыла все порты, сообщив о своем непосредственном появлении. Улететь еще было можно, но вернуться домой или приземлиться где-либо еще стало весьма затруднительно. По крайней мере, нам так сказали, едва мы собрались на вылет в следующее место. Вестерн был городом греха, переворота и оглушительной стрельбы. Гражданские восстания подавлялись с остервенением. Мне же все равно. Война затронула меня в самом начале, и ее исход уже не был так интересен. Да и я не особо помню Вестерн с его огнем и громкими мужскими голосами. Вскоре он горел. Герудий привез меня сюда, объясняя это тем, что крохотная, незаметная станция вряд ли входит в планы буйных повстанцев. Сьюпинес поначалу казался мне мрачным, даже уродливым и мелочным, с подозрительными гражданами, его искусственная смена дня и ночи рождала не самое приятное впечатление. Но других вариантов не существовало. В светлое время суток в Сьюпинесе всегда многолюдно, толпы существ шествуют по проспектам, все это шумит, гудит, кричит во всю глотку, издает непонятные звуки, шевелится, толкает, пинается, пачкает слизью. — Куда мы попали? Зачем ты меня сюда привез? Почему здесь так много этих уродливых существ? — пробираясь с ним в толпе, сжимала его руку и спрашивала. — Здесь безопасно, — отвечал Герудий, стискивая зубы. Так считал не только он. Это были странные времена: смутные, неясные, проскальзывающие в памяти одиночными моментами. Мы с ним почти не разговаривали. Я была всегда молчалива и шипела, если дотрагиваются к хвосту или усам. Герудий не старался беседовать, его устраивала молчаливая партия, следовавшая за ним неотвязно. Меня мало что устраивало; я ощущала себя бесполезной, хоть и Герудий не требовал идти за ним; я чувствовала некоторую необходимость — долг, и этот долг мне следовало отплатить. Правда, как, — я совсем не знала. Я даже не знала, кто он, не знала, откуда он, его прошлое и где он вообще взял столько денег на покупку корабля, на лицензии, гражданство, еду, меня… и не смела спросить. Герудий был для меня колючим незнакомым человеком, за которым я шла изо дня в день. С ним мне приходилось делить кровать в дешевых комнатах, заплеванных, проеденных плесенью и грязью. Я старалась не смотреть на него вовсе, пока горит свет. По ночам смотрела. Гладкие стены не были так интересны, как человеческие волосы; у Герудия они были всегда взлохмачены. Иногда я даже трогала их мягкой лапкой. Просто так. Однажды ночью так я его разбудила. — Не спится? Я давно знаю о твоих играх. Стыдливо прижала уши. — Не молчи. Мне уже грустно становится оттого, что постоянно молчишь. Хоть и я сам не особо люблю разговаривать… Иногда кажется, будто ты немая. Но это же не так? Эх… и зачем я тебя взял… — Не говори так! — обиженное шипение, помню, как затряслась от злости. — Я отплачу тебе… я отплачу. Не говори так больше. Герудий засмеялся и повернулся ко мне лицом, глаза его сузились. Он знал, что меня это заденет. — И как же ты хочешь мне отплатить? Я же ничего от тебя не прошу. — А ты проси. Я все сделаю, все возможное. — Смешная. Дальше я молчала. Наутро нашелся способ отплатить. Выходя из душной комнаты, Герудий не ожидал увидеть своего бывшего приятеля, стоявшего у дверей. Это оказался одноглазый; в тот момент он выглядел весьма парадно, с чистыми волосами и в красивом жакете. Вероятно, знал о нашем приезде и готовился к встрече. Следующим воспоминанием мне слышится звон цепей, натянутых на шею. Их паяли прямо на мне. Одноглазый рассказал мне позже о бессовестном Герудии, о его преступлении и о украденной сумме. Дважды украденной; в неком городе, названном в разговоре Остинато, у них имелось целое дело. Оба приятеля интересовались драгоценностями, блестящими подарками, им не принадлежащими. Стоить могли такие безделушки целое состояние. Народ всегда любит то, что его украшает; пусть даже оно и будет чем-то бесполезным. Одноглазый решил не звать на помощь закон, он просто знал, что когда-нибудь снова встретится с Герудием. И встретился. Поймал. Еще тогда пахло войной, а про крохотный, безопасный Сьюпинес знали многие. Одноглазый взял себе раба; теперь вместо старого приятеля, закованного ныне в цепи, ему прислуживает маленькая кошечка. По своей воле. За спасение я дала себе клятву вернуть долг. С того времени я училась кражам и зарабатывать на свободу. На эту свободу ушли целые годы. Сигара отяжелела мой организм новым чувством, которое я не могу понять однозначно. Оно тяжелее кандалов, тяжелее, чем воспоминание о светлой и солнечной Сонме, о беззаботных днях, об отце. Вечером небо снова побагровело. Город был овеян многочисленными ложными тревогами, над головой сегодня усиленно кружились космические корабли, будто предвещая гибель цветов. Металлические крыши холодели с каждой минутой. Пора уходить. Пошел снег. В Сонме снег шел в мрачные, холодные дни, он скоро покрывал улицы толщами снега, и так же быстро таял в ясные дни, образуя струи, стекающие вниз по склону. В Сьюпинесе никогда не было снега. За ним встала тьма. Да. Я спешила. *** Я сбила все замки, их было не так много, но пришлось постараться над механизмами, чтобы понять их устройство. Впрочем, это не так важно; я спешу… в самой квартире было пусто, что совсем меня смутило: при таком времени почти вся часть горожан находится в постели. Я вспомнила тролля и сморщилась. Здесь жило богатое существо; стены, идеально чистые, сверкали даже во мраке. Но ценность представляли не зеркальные стены, а то, что находится в старых, потрепанных шкатулках… В последний момент послышались шаги. Маленькой кошечке пришлось ловко выйти в окно. *** — Какая красота. Герудий стоял совсем поодаль, совершенно непричастный к делу. Он выглядел совсем плохо. Я, разговаривая с Одноглазым, совсем не смотрела на собеседника. Меня привлекали уже совсем длинные волосы Герудия, ветер безжалостно их драл. Герудий не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в смутное небо. Распаянная цепь с грохотом обрушилась на плитку. Я почувствовала облегчение, впервые за много лет. Одноглазый крутил изящный золотой браслет в своих ладонях, что таинственно мерцал множеством теплых камней в свете красных лучей. — Думаю, ваш долг однозначно оплачен. Все проценты в этом произведении искусства! Куда вы дальше? Неужели правда уходите? Какая жалость. Прощайте, — Одноглазый усмехнулся странной улыбкой, будто снова что-то затевая. Передал мне в руки ключ, затем испарился. Герудий подошел ко мне, я увидела его лицо. Оно мне показалось до жути родным, в еще детской памяти отпечаталось, и теперь оживленный герой стоял передо мной. Я его спасла. Я отплатила долг жизни… я так рада. — Я тоже рад тебя видеть, кошка. Я заплакала. Герудий улыбался и казался совершенно счастливым человеком. *** Воздух пропах злобой, обидами и волнением. Мы спешили в порт, пожелав как можно скорее избавиться от этой планеты в своих головах, разорвать свою консервную банку и улететь туда, где солнце больше не будет красным. Покончим же с прошлым! Я хотела бы вечно смотреть в его благодарные глаза и оставаться для него полезной. Порт оказался донельзя пустынным, и все взлетные площадки пустовали. Наш крохотный корабль стоял на старом, давно забронированном Одноглазым месте. Никто нас не остановил перед взлетом, не предупредил о возможной опасности, сопровождающей Вселенную в целом. Мы подумали, это сошло нам на руку, и нырнули в каюту, открыв ее ключом-сферой. Замигали лампочки, Герудий завел мотор. Вспыхнули огни, позволившие нам подняться в высоту. Мы летели с минуту, каждый думал о своем. Я вспоминала слова Одноглазого и надеялась вновь увидеть мир таким, каким была Сонма. Взглянув на Герудия, я услышала треск где-то в грудной клетке. В следующее мгновение мы услышали взрыв. И свет. Ясный, горячий… как в солнечных снах. Маленькая счастливая кошечка собирала цветы, гладила мягкие лепестки и напевала мелодию, услышанную в самом темном сне. Мелодия казалась прекрасной, напоминала маленькой кошечке жизнь или ее отсутствие.