Я ненавижу...

«Поцелуй меня в губы. Это секрет лишь для двоих».

      Мин Юнги сердито морщится, допивает уже третий стакан остывшего чёрного кофе без сахара и комкает очередной исписанный под завязку разлинованный лист. Буквы категорически отказываются складываться в слова, слова в предложения, а предложения в идеальный текст для новой песни. Юнги «болен» перфекционизмом, а ещё страдает бессонницей, которая вытекает из первого. Жажда довести всё до совершенства, которого невозможно коснуться, медленно отравляет его разум, а затем и тело. Это жажда, которую нельзя утолить, и Юнги это знает, но попыток не оставляет.       Он слушает этот бит уже энное количество раз, но в голову идёт лишь тупевшая банальщина, которую может написать в письме понравившемуся мальчику любая влюблённая девчонка в возрасте тринадцати лет. Юнги далеко не девчонка, ему уже давно не тринадцать, и он бесится. Его вымораживает такое бессилие. Он сдавленно стонет, откинувшись на спинку кресла.       — Я ненавижу песни о любви, — зло выплёвывает Мин, со злости ломает карандаш, который вертел между пальцев, и отшвыривает к остальным, попавшим под горячую руку.       Не снимая с повтора треклятый бит, он поднимается с кресла и не придумывает занятия лучше, чем бесцельно ходить по студии, поправляя каждую вещь, которая, по его скромному мнению, лежит не на своём месте. Ему всё острее начинает казаться, что предметы смотрят на него с осуждением, словно он недостаточно старается, словно он может, но просто не хочет ничего делать. Но это, чёрт возьми, не так. Юнги бы хотел написать строчки, похожие на намджуновы, которые он перечитал уже так много раз, что готов по памяти зачитать их даже часа в четыре утра. Или как у Хосока…       У Хосока…       Юнги запускает пальцы в тёмные волосы, с силой оттягивает их и шипит от причинённой себе же боли. Так он пытается изгнать Хосока из своих мыслей. Тщетно. Он искренне не хочет думать сейчас о вечно улыбающемся ему солнечном мальчике и его апельсиновых волосах. Потому что каждый раз, когда он начинает размышлять о нём, в его голове что-то замыкает, сердце начинает биться быстрее, норовя сломать рёбра, а дыхание сбивается. Раньше ему казалось, что у него просто проблемы со здоровьем и нужно обратиться к врачу, но, выслушав все «симптомы», Намджун всерьёз поставил диагноз: влюблён и никак иначе. Юнги не хочет в это верить. Но подозревает, что проницательный Ким прав.       Юнги берёт в руки медведя из хосоковой коллекции, которого тот специально оставил здесь, сказав: «Будет тебя охранять, пока меня нет», — и осторожно проводит большим пальцем по чёрному пластику. В этом жесте столько нерастраченной нежности, что Мину хочется взвыть от безысходности и одиночества. А ещё больше ему хочется, чтобы рядом был Хосок, к которому можно подойти и не задумываясь прильнуть в минуты слабости. Такие, как сейчас. Но, вероятно, он уже давно спит в общежитии, вымотанный жёстким графиком тренировок. Сердце Юнги сжимается, и он тяжело вздыхает, ставя фигурку на место.       — Мин Юнги, ты признаёшь, что влюблён, так какого ж хера, ты не можешь написать эти сраные строки? — спрашивает он в пустоту.       — В кого ты влюблён? — слышится за спиной, и Юнги резко оборачивается. В дверях стоит озадаченный Хосок, который, на удивление, не улыбается как всегда. — А, Юнги-хён?       Парень замирает. Не так он хотел признаться в любви. Совсем не так. Сейчас не прекрасная весна, это не приятная прогулка в вишнёвом саду, мимо них не пролетают изящные нежно-розовые лепестки, а по воздуху не разносится сладкий аромат. Юнги мечтал признаться именно так, нежно взять за руки и прошептать Хосоку, что бесконечно любит его, в тихом и несомненно красивом месте, а не в своей тёмной дурацкой студии, провонявшей кофе, рамёном и, кажется, носками.       — Тебе сказать правду или соврать? — Юнги утопает под тяжестью чужого взгляда. В нём не чувствуется холода, лишь режущая ножом серьёзность. Мин всегда поражается тому, как многогранен и изменчив спектр хосоковых эмоций. Как меняется его настроение, как аура вокруг него начинает чернеть, когда тот злится, или наоборот переливается всеми цветами радуги, когда парень счастлив. Иногда Юнги думает, что физически может почувствовать исходящие от Хосока эмоции, особенно, когда хосоковы руки обвиваются вокруг его талии в мимолётном объятии. В такие моменты Юнги задумывается о том, что у них, вероятно, одни чувства на двоих.       — Правду, — отрезает Хосок, подходя вплотную к Мину. Они практически касаются носами, и это смущает.       — Тогда в тебя, — едва слышно шепчет Юнги, отшатываясь назад и пряча руки в карман безразмерной худи. Хосоковской.       Чон быстро моргает, и от былой серьёзности не остаётся и следа. Удивление быстро переходит в улыбку. Яркую и искреннюю. Именно такую, как любит Юнги. Хосок аккуратно заправляет выбившуюся тёмную прядь за чужое ухо и осторожно проводит пальцами по щеке вниз, задерживая на плавной линии подбородка.       — Почему ты ничего не сказал мне? — спрашивает Хосок, подаваясь вперёд. Он обхватывает лицо Юнги двумя руками и аккуратно касается его лба своим.       — Наверно, потому же, почему молчат большинство людей. Боялся? Я, конечно, понимаю, что песни о разбитых сердцах всегда заходят лучше, чем про свэг и тачки, но, чёрт, я не хотел проводить эти чувства через себя. Не хотел безответно любить, поэтому просто молча закапывал поглубже все свои чувства, — Юнги смотрит в тёмные хосоковы глаза и физически ощущает, как его щёки начинают пылать смущением. — Никто не хочет любить безответно, Хосок, даже я.       — Но это не логично. Ты ведь признался сейчас. Почему? — хосоковы большие пальцы трепетно оглаживают щёки Юнги.       — Я устал быть логичным, Хосок. Устал смотреть на тебя и чувствовать, как сердце из груди хочет выпрыгнуть. Каждая твоя улыбка — это глоток яда из Святого Грааля. Я знаю это, но продолжаю упиваться тобой. Потому что люблю. Давно и слишком сильно, чтобы забыться.       — Звучит, как строчки песни, особенно под этот бит, — заливисто смеётся Хосок, напоминая Юнги о том, что в студии всё ещё на повторе играет бит с кодовым название «BS&T». — Но знаешь, Юнги-я, я понимаю тебя.       — Ты тоже влюблён? — Юнги задаёт очевидный вопрос, в душе отвешивая себе смачный подзатыльник.       — Бесконечно, — от сокровенного шёпота тело Юнги бросает в дрожь. Он чувствует исходящее от Хосока тепло. Такое, с которым хочется слиться. Стать единым целым.       — И я знаю этого человека? — Мин закрывает глаза и вытаскивает руки из кармана, чтобы ухватиться за чужую кофту. Парень чувствует, что это просто необходимо, иначе он упадёт.       — Лучше, чем кто-либо… — Чон выдерживает длительную паузу и добавляет: — Потому что я влюблён в тебя.       В этот момент их губы соприкасаются в трепетном поцелуе. Юнги сильнее сжимает пальцы на чужой кофте, когда Хосок робко проводит языком по нижней губе, словно прося разрешения, и приоткрывает рот. Влажный язык осторожно ласкает его собственный, и Юнги стонет в поцелуй, плавясь в сильных руках. Это то, чего ему всегда так не хватает. Бесконечная хосокова нежность, которая теперь не ощущается просто дружеской. Юнги чувствует биение чужого сердца в своей груди. Кажется, это и есть взаимная любовь.       — Это секрет лишь для двоих, — вкрадчиво шепчет Юнги, разрывая поцелуй. Его губы блестят и слегка припухли, а дыхание сбилось. Он смотрит в кофейные глаза напротив и смущённо улыбается.       — Лишь для нас двоих, — добавляет Хосок, вовлекая Юнги в новый, более уверенный поцелуй.