Конец истории

      1.       — Мост шёл поперёк Двуречья и соединял Новый город со Старым. Его возвели после строительства дамбы — прежняя конструкция обветшала, и её не стали восстанавливать. Это место зовётся теперь «Лосиный рог» ...       Паскаль с улыбкой перебирает линялые фотографии — у него в руках чья-то индустриальная мечта сорокалетней давности, и рассказывает самому себе длинную предысторию. Викунд слушает его вполуха.       — Чего-чего?       — «Лосиный рог», говорю. Небольшое поселение. Из примечательного — заброшенная шахта и кроличьи норы. Чуть севернее — Пустопорожний пруд, а десятком миль выше — гидроэлектростанция... Да там вообще везде вода. Вот, например, бухта у разрушенного моста. Там карпы косяками ходят. И эта, как её... радужная форель. Ты рыбачил когда-нибудь, Вик?.. Вот и я нет.       Викунд лениво приоткрывает один глаз. Они сидят втроём под солнцем на краю крыши, июль кружит голову — ярко-жёлтый, ярко-синий. Ласло пристраивает голову ему на загорелые уже колени, голос Паскаля убаюкивает. Ясный выходной день, безмятежность, старший брат, младший брат, — что ещё нужно?       — Откуда ты это берёшь?       — Я это знал, — серьёзно отвечает Паскаль.       — Ты не мог этого знать. Ты же там не был.       Со старых снимков смотрит Твинбрук — болота, заводы, никаких вышек и радаров.       — Не о том думаешь, — добавляет Викунд. — На следующей неделе осадков не обещают, а у нас поджимают сроки. Пора заняться делом. В этот раз должно произойти что-то особенное, что-то...       Улыбка сходит с лица Паскаля.       — Не в этом году.       Улицы внизу спят мёртвым полуденным сном, солнце немилосердно слепит — не спасают даже фотохромные очки.       — Что? — обалдело переспрашивает Викунд. — Ты же хотел этого. Ты же...       — А ты? — перебивает Паскаль.       Викунд смотрит на Ласло.       Ясные головы, ясный летний день, — лучший день, чтобы что-то изменить.       Ласло смотрит на Викунда, и оба думают об одном и том же.       2.       Викунда приходится ждать долго: сверху дверной звонок слышен плохо, но Паскаль особо не торопится — восьмой час утра, над городом стоит серый туман, и он только что кулём вывалился из рейсового автобуса на перекрёстке. В руке у него дорожная сумка, на пиджаке — эмблема ГСУ.       — О, — выталкивает Викунд и кисло улыбается. Видок у него помятый, с зелёной футболки таращится продолговатыми глазами пришелец. — Наконец-то. Я уж думал, ты про нас забыл.       Паскаль определённо по нему скучал, но сейчас он, как ни странно, ничего не чувствует.       — Справляетесь? — спрашивает уже в гостиной, заминая паузу; Ласло дома нет: занятия в старшей школе начались неделю назад.       — Как видишь. Кое-кто совсем от рук отбился, так что ты вовремя. — Викунд то ли расстроен, то ли не выспался, разговор выходит вялым, и он просто хлопает Паскаля по плечу. Руки у него испачканы трансмиссионным маслом. — Твоя комната готова.       — Что... нового? — Паскаль старательно перебирает в уме все прибережённые для встречи с братом впечатления и идеи, но ограничивается стандартной фразой.       Средний Кьюриос молчит — похоже, энтузиазма в нём поубавилось. Паскаль больше не расспрашивает, друг на друга они не смотрят.       — Ну, с возвращением, что ли, — говорит Викунд и зевает.       За окном моросит частый дождь.       3.       Осень в Стренджтауне — унылое зрелище, но не более, чем вернувшийся Паскаль Кьюриос.       — Надо что-то менять. Тебе, — не выдерживает Викунд на вторую неделю его бездействия. Холмы подпирают хмурые низкие облака, застилающие им объективы, а они сидят вдвоём на веранде и ковыряются в неудавшемся завтраке. — Так не пойдёт.       — Именно. Я как раз...       — С тобой какая-то ерунда творится, — перебивает Викунд. — Про таблетки ты тоже забываешь. Может, потому и началось опять? — Он прав: в календаре приёма препаратов крестики стоят через день, а то и через два. — Тебя завербовали куда-то?       Паскаль вздыхает. Ему, в сущности, не на что жаловаться, его ждут семейные наработки, он же такой способный, хваткий мальчик, да он почти что Гларн. Готовое место, предсказуемо расписанная молодость.       — Нет. Но здесь, в Стренджтауне...       Викунд заметно напрягается.       — У меня такое предчувствие, будто... — Паскаль запинается. Он и сам это осознал совсем недавно. — Я не знаю. Не могу объяснить. Скажи, а ты никогда не хотел...       — Ты слишком устал. И мы все ещё не пережили пропажу отца, — терпеливо подыскивает объяснение Викунд.       — Я не об отце. Мы — другое дело, у нас...       — Не надо, — снова мягко обрывает Викунд. — Пожалуйста, не выдумывай.       И Паскаль в очередной раз убеждает себя в том, что они застряли здесь навсегда.       4.       — Я слышал, что случилось с твоим стариком, — строго говорит Базз Грант, когда Паскаль натыкается на него на крыльце полицейского участка. У него капитанские звёздочки на погонах, остатки камуфляжной краски на щеках и лёд в спесивом взгляде. Не человек — противотанковое заграждение. — Ты чего здесь ошиваешься?       — Вы уже ответили на свой вопрос. — Грант не любит, когда ему дерзят, а Паскаль явно нарывается.       — Его всё равно не найдут, — заявляет капитан и закуривает. Алюминиевая кровля накалена солнцем, под навесом жарко до дурноты. Паскаль не спал больше суток, а Грант стоит перед ним небрежно-бравый, смотрит кругом по-хозяйски, будто этот город целиком — под ним и его папашей-генералом, и поголовно все им обязаны расовой чистотой и порядком. — Лучше не суйся, Кьюриос. Достаточно того, что вы здесь развели.       — О чём это вы? — меланхолично спрашивает Паскаль. В глазах сухо, низкорослая улочка в кактусах сагуаро кутается в дымку. Грант на него даже не смотрит — облокачивается о перила; Кьюриос косится с опаской — жёсткий профиль, глумливая улыбка.       — Этой земле не нужны чужие семена.       — Сомнительно, капитан. — Паскаль позволяет себе усмехнуться — он, робкий, миролюбивый, всегда вынужденный шарахаться от таких, как Грант. — Уж не вам ли решать, чему на ней расти?       Под кромкой берета у того мигом вспухает жилка.       — Точно не тебе. И научись отличать, что действительно здесь растёт, — окурок щелчком пальцев отправляется в урну, — а что врастает сорняками. Тебе ясно?       Молодой капитан Грант смотрит кругом по-хозяйски.       Паскалю всё ясно.       В этот день шериф снова отказывается его принимать, и он идёт домой, загребая ногами песок.       5.       Фрея Викер принимает Викунда у себя в кабинете, сияющем почти операционной чистотой стен и металлических покрытий. Выводит на бумаге схемы и говорит — по бесстрастному тону не догадаться, как трудно ей держать лицо — о хронических инвазиях, жизненных циклах паразитов и антигенных реакциях.       Викунд в этом не силён.       — Я не могу определить, что это за вид и в какой фазе вегетации он находится. — Ей нравится это слово — «вегетация». Опыление, завязь, разрост. Что-то среднее между щекотными червями, подвижной упругостью забивающими полости, и нежной плесневой зеленью на стекле лабораторной чашки. — Никто не может.       Викунд выжидает, пока пройдёт момент парализующего испуга.       — Но ведь все паразиты рано или поздно покидают организм хозяина, — в голос прорывается давнее заикание. Он мало что помнит из школьного курса биологии, но искать утешение в её законах бесполезно. — Всегда.       — Вот только хозяин при этом не всегда остаётся жив, — добавляет Фрея.       Паскаль не жалуется и избегает разговоров о своём состоянии, но в последние дни он белее мела, совсем худой и сутулый, а в больничном листе до сих пор пустует графа «Диагноз».       «У меня вот здесь печёт», — он держит ладонь на эпигастрии; первый завтрак сегодня — опять наружу. Фиброскопы, конечно, ничего не распознают.       «Я же в июне ездил на базу за карьером, — он расталкивает Викунда среди ночи. В комнате душно, перед глазами стоит сплошной «белый шум» неисправного телевизора. — Мог заразиться. Я точно знаю, Вик, у меня внутри какая-то дрянь».       У Фреи Викер холодные и чуткие руки, а выражение лица красноречивее устных вердиктов.       «И Ласло пока не говори».       — Есть, вообще-то, один вариант, — додумывает Фрея. — Я могу подключить свой отдел. Мы попробуем забраться в него поглубже. Прозондировать.       Она говорит это без подтекста, но Викунду так и слышится предвкушение.       — «Мы»? Он тебе не объект исследования, ясно? Он...       — Тогда смотри. Смотри, как оно высасывает твоего братца досуха. — Она прекрасно владеет собой, чёртова таксидермистка; увлечённый патологоанатом в ней так и не умер. — Это вопрос пары месяцев. Полость явно инкапсулировалась, ещё немного — и расширение пойдёт в сторону диафрагмы. Но прежде, чем ему сдавит сердце и лёгкие, он загнётся от интоксикации, так что продолжай наблюдать, Кьюриос. У вашей семейки это неплохо получается.       — Стой. — Мысли еле вяжутся в членораздельную речь. Успокойся, Кьюриос. — Ты можешь просто это из него вынуть?       — «Просто»? — миссис Викер обречённо вздыхает. И в каком затмении она решила, будто он способен трезво соображать? — Как ты себе это представляешь?       Она подходит к окну, смотрит, скрестив руки на груди, на вечернее солнце, белое в белых дюнах. Викунд больше не спорит, только окликает сипло:       — Фрея.       — Да?       — Не передавай это в отдел. Им незачем знать.       Фрея Викер по сути — мерзкая расчётливая сука, но не в этот раз — возможно, потому, что ей тоже есть что скрывать.       — Не передам.       6.       — Дело не в расположении, — Викунд ходит взад-вперёд по кухне. — Центральная Обсерватория тоже стоит на возвышенности. Там таких случаев не регистрировали.       Ночь — самая обычная, умеренно облачная, подсветка настроена на минимум яркости — и в доме, и на участке.       Ласло над картой клюёт носом.       — Перестань анализировать. Толку?       — Наша сигнальная установка — стандартного образца, — продолжает Викунд. — Значит, волны излучает той же интенсивности и периодичности, что и...       — Викунд, — стонет Ласло. — Третий час ночи. Хватит.       — Остаётся телескоп. Я ещё не видел снимки с него после модификации зеркал, и вообще, есть данные, что отдельные устройства способны...       Телевизор работает без звука. Мухи садятся на заветрившуюся пиццу на барной стойке.       Средний Кьюриос оглядывается кругом, будто наконец заметил главное, и тут ему в голову приходит логичная, просто замечательная идея.       — Пойду проверю.       7.       — Дышите ровнее, — командует Фрея Викер.       Паскаль бы и рад подчиниться, но судорожные выдохи так и клокочут в трахее. Фрея готовится быстро и сосредоточенно — злой металл зажимов и ранорасширителей, мотки шовного материала, тампоны — много, немыслимо много, а он лежит на холодном и твёрдом столе, и в кулаке у него зажата маленькая резиновая груша.       У Паскаля ничтожно малый опыт хирургических вмешательств: он ведь ничем таким не болел, только в детстве удаляли гланды. Возможно, с ним случалось кое-что ещё, но он не уверен.       — Сейчас вы немного расслабитесь, — Фрея Викер — это профессионализм в каждом отточенном движении. Игла катетера с упругим хрустом ныряет в глубину спавшейся вены на предплечье, на месте вкола разливается чёрно-синяя гематома.       Груша в руке потихоньку разжимается.       «Викунд, поехали отсюда. Скорее».       «Не выдумывай».       В запертом изнутри операционном блоке они совсем одни.       — Миссис Викер, у вас такое впервые? — язык плохо его слушается. Глубокое подполье Тесла Корта поглощает звуки.       — Готова поспорить, что у вас тоже, — Фрея почти нежно проводит по его лбу латексными пальцами, на губах блуждает рассеянная улыбка.       Воздух пахнет ионизацией, спиртом и страхом.       Это — начало большого открытия, удовлетворённо отмечает про себя Фрея.       Что будет дальше — неважно.       — Подождите, — сопротивляется Паскаль. Тактильную память не проведёшь, она возвращается вспышками. — Кажется, я... мне есть что сказать. Дайте...       — Соберитесь, мистер Кьюриос. Скажете, когда проснётесь. — К его лицу неотвратимо движется ингаляционная маска. — На счёт три — полный вдох через нос. Время пошло.       Раз.       И только сейчас он осознаёт: он был волен всё предотвратить.       Два...       8.       Паскаль просыпается в своей кровати в угловой комнате с окнами на запад. Сквозь жалюзи пробивается пыльный свет заката.       На полу стоит неразобранная сумка, на спинку стула наброшен пиджак с университетской эмблемой. В тумбочке пусто — ни таблеток, ни календариков, только лежит сверху дешёвый фантастический роман в мягкой обложке, который он читал в дороге, и вчерашний автобусный билет.       Ничего из этого на самом деле не было.       Базза Гранта он в последний раз видел в старшей школе. С базы за карьером приехал абсолютно здоровым, и все инкубационные периоды для гипотетических инфекций давно прошли. Фрея Викер на медкомиссии равнодушно подписала протокол обследования и отправила его восвояси.       Паскаль щурится на себя в зеркало — он выглядит крепким, загорелым и выспавшимся, тело не тяжелеет, как обычно после препаратов. Он никого и ничего не терял, и его тоже никто не терял. Ему чуть за двадцать, и вчера он вернулся в Стренджтаун из ГСУ.       Дома тихо, только Ласло крутится на высоком стуле на кухне, чертит в альбоме, умостив на коленках учебник по проектированию. Острые локти свисают со стола, кончик языка высунут от напряжения.       — А-а, встал? — он с удовольствием отвлекается. — Ты шестнадцать часов продрых.       — Развезло с дороги. — Паскаль потягивается плечами. — Где Викунд?       — Ушёл к своей рыжей. И ключи от верхотуры у меня забрал. Скажи ему, а?       — Правильно сделал, — смеётся Паскаль. Пристально смотрит на ершистого, недовольного младшего, уютно сунув руки в карманы пижамных штанов, и Ласло не выдерживает, скатывается со стула:       — Чего выставился? Есть будешь? Могу сообразить что-нибудь.       Паскаль перехватывает его за шиворот футболки, ласково треплет по волосам. Ласло смущённо притихает: раньше от него такого было не дождаться.       — Паскаль, ты чего это...       — Ничего, — он опять смеётся, убирает руки. — Соображай давай.       9.       — Не занят?       — Не-а.       Викунд сидит под люминесцентной лампой в домашней оранжерее, уткнувшись в руководство по энтомологии. Пчёлы гудят как транзисторы, оккупируя жёлтые чашечки гибридных цветов.       — Всё разводишь? — интересуется Паскаль, не решаясь пристроиться рядом.       — Да, крайний ряд сам опылил на той неделе. От пчёл иногда мало толку. — Викунд неловко кашляет. — Страшно рад, что ты вернулся. Я уже успел отвыкнуть.       Он слабо улыбается, подбирая неудобные слова. Паскаль отсутствовал всего ничего, но даже за такую разлуку потерять связующую нить проще простого.       — Придётся обратно привыкать, — старший усердно делает вид, что разглядывает ростки медоносов.       — Чем займёшься теперь?       Паскаль борется с желанием ответить дежурным — остаться здесь, завершить начатое, а с языка рвётся самый важный вопрос, который он так долго в себе носил. Вот только он не подумал, что Викунд может быть вполне счастлив в Стренджтауне — средний-то никогда не страдал паранойей, у него неплохо клеится обычная, умеренно насыщенная жизнь среднестатистического горожанина. Викунд наверняка никуда не собирается уезжать, и сняться с места для него — слишком рискованный, а главное, бесполезный шаг. Он уже совсем взрослый, по субботам приходит домой за полночь, взволнованный и нагулявшийся; нет, никуда он отсюда не двинется — у него вон свежий засос на шее, и эта рыжая девчонка вертит им как хочет.       — Слушай, — решается Паскаль. В груди у него пусто и холодно. — А ты никогда не хотел... не думал...       Викунд изумлённо разевает рот; пчёлы дребезжат, ворочаясь между лепестков.       Несколько секунд уходит на то, чтобы взять себя в руки.       — Хотел, — отвечает он, хватая за кончик ту самую потерянную нить. — Всё ждал, пока ты спросишь.       В ушах у обоих мерно шумит — от гудящих ламп, пчёл, ветра за окном и сладкого, как вызревший мёд, опустошающего облегчения.       10.       В три пары рук они управляются за несколько часов.       Сборы выходят быстрыми и волнительными: вещи и книги они как попало рассовывают по коробкам, аппаратуру пакуют бережнее — тубы, фильтры, стёкла, всё тяжёлое и громоздкое, багажник аж стонет от такого напора; они мешаются друг у друга под ногами и торопятся в неизвестность — не возись, мол, братец, поехали скорее...       Сердце бьётся в горле, июль кружит голову — ярко-жёлтый и ярко-синий. Викунд хочет запомнить каждое мгновение — сонные в полдень улицы, неделя без дождей, загорелые колени, старший брат, младший брат.       Больше ничего не нужно.       Паскаль хлопает дверцей внедорожника, плюхаясь на водительское сиденье, включает погромче магнитолу. Последние звуки Стренджтауна — миль через двадцать радиоволна безнадёжно потеряется в шипении.       — Стой, — окликает с заднего сиденья Ласло. — Ты... ты знаешь, куда ехать?       — Нет, — говорит Паскаль и широко улыбается зеркалу заднего вида.       Улица Тайная остаётся позади, и они едут наугад в бесконечность.       Из Ниоткуда в Никуда тянется их лето, их счастливое лето перемен.