Говори со мной

Джим никогда не интересуется своими сотрудниками, максимум: прочитать досье и одобрить кандидатуру. Все остальное – ненужная информация, которая никогда не задерживается у него в голове. И когда служба безопасности, после очередной попытки взлома его квартиры, предлагает нанять телохранителя «с проживанием» – как они сказали – Джим просто выбирает самого опытного. Практически тычет наугад пальцем. И начисто об этом забывает. И страшно удивляется, когда чей-то настойчивый звонок в дверь поднимает его в десять утра. Скрипя зубами и старательно представляя себе разнообразные пытки, которым он подвергнет непрошеного гостя, распахивает дверь и, щурясь от бьющего в глаза солнца, видит широкоплечего мужчину, занимающего почти весь дверной проем. Он медленно снимает рукой, затянутой в тонкую перчатку, свои, по мнению Джима, слишком пижонистые очки-авиаторы, являя миру яркую голубизну глаз, окидывает взглядом растянутую майку, пижамные штаны и всклокоченную шевелюру криминального гения, который спал от силы часа три, придает лицу исключительно серьезное выражение лица и уточняет: «Это вы – знаменитый Джеймс Мориарти? Я – Себастьян Моран. К вашим услугам». Так Джим понимает, что он его возненавидит. Слишком внимательные глаза, не упускающие ни одной детали, замечающие как полупустую бутылку, небрежно брошенную на диван, так и то, что кровать не тронута, а у Джима на щеке отпечаток рукава. Слишком синие глаза, становящиеся по мере изучения босоногого, переминающегося с ноги на ногу Джима, все холоднее и холоднее. Слишком высокий – Джим на голову ниже и ему это не нравится. В этом снайпере вообще все – слишком. И он начинает думать, что в следующий раз следует выбирать внимательнее того, с кем ты готов разделить крышу над головой. Дальше – больше. На следующий день, когда тот идет готовить кофе, слегка закатывая рукава рубашки, Джим замечает шрамы. Тонкие белые полоски, пересекающие предплечье и уходящие вверх по руке. И понимает, что теперь ему нестерпимо хочется изучить рисунок этих шрамов, обвести каждый пальцем, выяснить, сколько их всего и как они появились на этом восхитительном теле. На самом деле, Джим, конечно, не считает это тело восхитительным. Тело, как тело. Ничего особенного. Абсолютно. Но не может выкинуть из головы мысль об этих шрамах. Он обращает внимание, что Себастьян никогда не носит ничего с коротким рукавом. Никогда не оголяет торс. И Джиму становится по-настоящему любопытно. Так любопытно, что он начинает искать тысячу и один способ застать своего персонального мучителя голым. Но тот даже спит, застегнутый на все пуговицы. А расстегивать их Джим не решается – у этих отставных военных слишком чуткий сон. А потом он ведет какие-то переговоры с каким-то немецким заказчиком. И в определенный момент тот поворачивается к своему партнеру и произносит фразу на родном языке. А Моран, стоящий рядом со скучающим видом, вдруг ощутимо напрягается и почти рычит что-то в ответ. Тоже на немецком. Гортанно, хрипло, охренительно. Заказчики вздрагивают, с любопытством смотрят на человека, ранее воспринимаемого ими исключительно как предмет мебели, и принимаются живо с ним переговариваться. Причем, судя по довольному лицу этого подлеца, они или засыпают его комплиментами, или переманивают на работу. Но затем Себастьян показывает подбородком на Джима и, пожав плечами, что-то им отвечает, ставя точку в дискуссии. Джим искренне надеется, что это «Он - самый лучший босс, которого только можно пожелать, и я никогда от него не уйду». Ну, или что-то похожее. Себастьян говорит: «Ich bin enttäuscht». Джим слышит: «Трахни меня». Джим теперь почти все время слышит «Трахни меня», когда Себастьян говорит по-немецки. И за это ненавидит его еще больше. И тогда он решает, что нужно что-то с этим делать. Сначала он решает убедить себя, что в немецком языке нет ничего такого, что вызывало бы неконтролируемые желания сорвать с ближайшего говорящего на этом языке одежду и заняться животным сексом прямо на столе. Или любой другой горизонтальной поверхности. Или вообще где угодно. Он качает себе аудио-книги на немецком. И убеждается – он излечился, реакции нет. А потом слышит, как Себастьян говорит кому-то по телефону «Was war passiert? Es tut mir leid». И понимает, что готов кончить только от этих слов, даже не имея ни малейшего представления о том, что они значат. И делает вывод, что снять на ночь немецко-говорящую шлюху – было бы прекрасной идеей, способной, наверняка, излечить его болезненное и нездоровое пристрастие к данному диалекту. И когда она стонет под ним, шепча «Du musst nicht traurig sein», он осознает, что, кажется, дело было вовсе не в немецком языке. Вернее, не столько в нем. У него остается второй пункт, выполнив который, он смело сможет выкинуть этого возмутителя личного спокойствия из своей жизни и забыть все эти странности как страшный сон. Шрамы. При выборе стратегии, самой верной на данном этапе признается блицкриг, и Джим врывается с диким воплем в ванную, в то время как Себастьян принимает там душ, поставив себе задачу жадными глазами охватить, заметить и запомнить все, что получится, но не успевает, его перехватывают еще на пороге, заворачивают в занавеску для душа и ласково интересуются, не перепутал ли он время посещений ванной комнаты. «И вообще, мистер Мориарти, зачем так орать? Вы могли бы просто меня позвать, я не глухой». А Джим прижимается спиной к этому восхитительно горячему телу, замирает от восторга и старается не думать, почему от этих интонаций у него встает все, даже волосы на руках. И ненавидит обращение «мистер Мориарти». Он решает попробовать соблазнение. И Себастьян, войдя на кухню после одного из самых насыщенных на события душа, застает там полуголого босса, сидящего на столе и весьма выразительно поедающего морковку. Он бы поедал банан, но, во-первых, он их терпеть не мог, а, во-вторых, как следствие первого пункта, дома их в принципе не водилось. Себастьян только вздрагивает, когда морковка в очередной раз хрустит на зубах и, чуть побледнев, уходит к себе. Джим считает это своей безоговорочной победой. И поэтому ожидает всего, чего угодно, когда появляется в самом соблазнительном виде на пороге комнаты снайпера, но только не того, что тот лихорадочно куда-то собирается. Притормозив на пороге, он решает уточнить, за что ему такое счастье в виде добровольного увольнения, но не успевает, потому что Моран отодвигает его от двери, проходит мимо и кидает: «Я в магазин. Видимо, вы не ели уже дня два, если принялись за овощи. Скоро вернусь». И Джим сдается. Он дожидается любимого времени суток – сумерек, когда все в квартире окрашивается в приглушенные, зыбкие тона, подходит к Морану, который как раз в пятитысячный раз перебирает винтовку на кухонном столе, стоя спиной к Джиму, на секунду замирает, любуясь четкими, выверенными движениями сильных рук, подходит совсем близко и шепчет: - Если ты немедленно не займешься со мной сексом, я привяжу тебя к стулу и изнасилую. А тот оборачивается, несколько томительных секунд вглядывается в темные провалы глаз, проводит пальцем по лицу, обводит дуги бровей, ласкает внутреннюю часть губы, затем криво ухмыляется и шепчет в ответ: - А я все думал, дождусь ли декларации о намерениях или придется брать тебя силой. И громко фыркает, когда в ответ раздается: - И учти, в постели ты будешь говорить со мной только по-немецки. Даже если это будет простое перечисление списка покупок. Примечания автора: 1. Ich bin enttäuscht (нем) - я разочарован 2. Was war passiert? Es tut mir leid (нем) - Что случилось? Мне жаль 3. Du musst nicht traurig sein (нем) - Вы не должны быть таким печальным