На берегу

      Осомацу бессмысленно брел по берегу моря, как делал это много раз. Уже занимались сумерки, когда он купил в магазинчике виски и побрел на прогулку от нестерпимой скуки. Кажется, дома все было по-прежнему, только вот братья куда-то свалили еще днем, ссылаясь на важные дела. Остался лишь Ичимацу, но и тот отправился кормить котов, которые наверняка заждались своего надежного друга и покровителя. В итоге — тишина и скука смертная, от которой хочется бежать и скрываться.       И он убежал. Осомацу любил море, вечерние прогулки и хорошо выпить, поэтому его настроение значительно улучшилось уже после половины бутылки. Он созерцал огни города, который виднелся неподалеку, яркий свет маяка и слабый блеск звезд, который каким-то магическим образом манил в неизведанную даль. Волны неспокойно бились о берег, и Осо решил почувствовать их ближе, ярче. Он снял обувь и ступил на песок, который мгновенно окутал ступни, но после каждого нового шага становился более вязким, влажным, тяжелым. Осо довольно улыбнулся и пошлепал по мокрому песку, пока волны перешептывались между собой и, казалось, хотели утянуть парня в глубокое море. Но их тихий заговор прервал отдаленный окрик до боли знакомого голоса. — Эй! — все ближе, все четче. — Братец Осомацу!       Парень обернулся и увидел позади бегущего навстречу Тодомацу. Он остановился, сжимая бутылку крепче и ожидая брата. Который остановился напротив него и, отдышавшись, спросил: — Тоже решил прогуляться, Осо-нии? — в голосе звучали какие-то неведомые Осо нотки. Что с его младшим братом и как его сюда занесло? — Да вот, шляюсь тут, вискарик пью, — хихикнул Осомацу, игриво посмотрев на брата. — Ты тоже уже где-то наклюкался? Тотти покраснел и рассмеялся, сокращая расстояние между ними еще на шаг. — Я уже не в том возрасте, чтоб отчитываться перед старшим братом, — а он и вправду пьян. — Тем более, фактически мы одногодки. — Бууу~, — Осомацу скорчил рожицу и щелкнул младшего по носу. — Совсем ни во что брата ставишь.       Он изобразил театральное отчаяние, а Тотти все еще заливисто смеялся, стянув и свою обувь, после чего взяв ладонь брата в свою и пропел: — Нии-сан, пошли гулять, — его щеки все еще украшал румянец, который Осо все же смог рассмотреть в темноте.       Он не воспротивился и сжал ладонь крепче, сделав еще один глоток. Они гуляли так с получаса, пока Тотти не устал и не плюхнулся прямо на песок. Все это время они говорили всякие глупости, шутили, смеялись и даже умудрились друг друга обрызгать. Но сейчас воздухом вновь овладела тишина, которую нарушал лишь шум прибоя. Летняя шляпка слетела с черных волос и упала рядом с младшим, пока тот схватил брата за руку вновь, потянув на себя. Осо поддался и плюхнулся сверху так, что Тотти оказался прижатым к песку — безоружный и загнанный в угол. Он на самом деле боялся этого хищника и благоговел перед ним — главный страх и идеал в одном лице. Осо не мог понять, почему желания слетели с тормозов, ведь раньше он вполне мог их контролировать. Спустя мгновение будто невидимым магнитом их губы притянуло друг к другу, а руки воровато шарились по телу. Виски кружил голову, не позволяя сдерживаться и останавливаться.       Когда воздуха стало не хватать, они наконец оторвались друг от друга — но лишь на несколько секунд. Осомацу приподнялся и сел, делая очередной глоток, а Тотти нежно обнял его, прижимаясь ближе, словно боясь пробудиться ото сна.       Они сидели в одиночестве на берегу моря, хотя одиночество можно было назвать относительным, ведь на небе блистали звезды, а игривая волна ударялась о берег, словно заигрывая и заманивая ближе. — Эй, — легкий шепот, словно ветерок, который ласкал кожу, — хорошо, да? Тихий смешок, глоток, музыка бегущей волны. — Еще бы, братец, — прикосновение, аккуратное и робкое, заставляет сходить с ума, а мысли выплясывают какой-то дикий танец.       Они сидели так уже довольно долго. Старший и младший. Конец и начало. Им было плевать, что на дворе ночь, а братья пьяны и зашли на ту часть побережья, где ни разу не бывали. Впервые за долгое время они решили отдаться эмоциям и позволить кутерьме затянуть их в безумный круговорот. — Тотти, — рука младшего сжала брата сильнее, а щеки сильнее покраснели. Это был то ли вопрос, то ли просьба — никто не догадался бы. Никто, кроме Тодомацу, поэтому он касается ладонью щеки брата и нежно целует, почти невинно. Осо сносит крышу от этого поцелуя, ведь он прекрасно знает, что они оба испорчены уже давно, отравлены и изувечены. Но у его брата до сих пор выходит касаться будто впервые его обветрившихся губ, завлекая в тягучий поцелуй с привкусом того алкоголя, что старший держал в руке. Он на мгновение разорвал сладкий плен, делая который по счету за вечер глоток, а Тотти следует примеру брата и вновь целует. Уже уверенней, смелее, жарче. Руки Осомацу опускаются на талию брата, притягивая ближе и сжимая крепче. Вот так, идеально. Совсем рядом, хотя хочется куда больше, но пока достаточно. Ветер терзает воду, подгоняя волны и шлифуя их танец, доводя до совершенства. Он касается и братьев, их волос, приятно ероша, их кожи, обостряя ощущения. Осо думает, что Тодо умеет целовать, словно легкий бриз. А Тотти наслаждается братом, чувствуя, что тот сжигает его дотла. Секунда — и они горят оба. Старший задает ритм, он всегда ведет, он пожар и пламя, которое невозможно остановить. Перемеживая прикосновения и поцелуи глотками виски, они сгорают, растворяясь друг в друге. Да, пусть через день или два они привычно будут смеяться друг над другом, проводить время с братьями и заниматься своими делами, но сейчас это неважно. Действительно, обычное предложение прогуляться переросло в нечто большее, в то, что, возможно, накопилось за долгое время и перелилось через края, затопив мысли и рассудок. Осо давно считал свое существование не наделенным особым смыслом. Разве что ради братьев, да, он должен был жить, ведь он — старший. Хотя который раз хотелось не открыть одним утром глаза.       Он сообщил об этом Тотти, на что получил ответ: — Я знаю, — шепот прямо на губы, а потом действительно понимающий и родной взгляд. — Но давай сгорим вместе?       Прочитав во взгляде согласие, Тотти обнимает крепче, получая взаимность от старшего и они вновь горят, пока звезды над ними невольно созерцают это тихое покорное соглашение между братьями. Тотти отчаянно и рвано целует, запоминая каждый миллиметр родного братского тела, теплого и желанного, и уже не понимает, что пьянит больше — Осомацу или алкоголь. А старший сходит с ума не меньше младшего, ловя себя на мысли, что все ощущается таким правильным и естественным, будто становится на свои места — блестящий ковш на небе, мысли в голове и чувства в глубине души. Они вдвоем, готовые отправиться хоть сейчас в далекие плавания и не вернуться, им наконец не тесно в оковах привычной рутинной жизни. Тотти смеется, ловя губами упавшие на щеки брата звезды, а Осомацу жадно глотает бездонное море чувств, что нашел в брате. И им хорошо, словно их закружило в самом легком, самом чувственном и безудержном танце в мире.