A Little Hope

Это так странно: стоять за пределами ограждения, держась тонкими холодными пальцами за ржавый металл и смотря вниз, где незнакомые люди куда-то спешат, машины превышают скорость и сигналят друг другу, голуби не знают, где бы им присесть, чтобы тяжелые ноги их не задавили. Городской шум не уступает ночной тишине. Они борются друг с другом каждый раз, как только солнце уступает свое место верному спутнику Земли. Даже сейчас, в глубокой темноте, едва нарушаемой светом тусклых уличных фонарей, веселье города бушует с новой силой. Запястья неприятно чешутся от покалывания тканевой бирки с номером, именем и фамилией. Больничная пижама такая жесткая, все еще пахнет дешевым порошком, который, кажется, не смылся до конца. В глазах немного рябит из-за бледно-болотного цвета полоски на ткани, но Барри на это все равно, потому что скоро его глаза совсем не будут видеть. Ничего. Совсем. Барри больше не почувствует весь этот дискомфорт, не будет больше думать о борьбе города и ночи, не будет больше держаться за холодное железо. Все это скоро погрузится в темноту и спокойствие, о котором так долго он мечтал. Барри подносит замерзшую руку к лицу и оглаживает уродливый шрам. Скоро его отпустит эта ненависть, этот стыд, эта тоска. Скоро ему будет плевать на весь окружающий мир, так жестоко относящийся к нему. Через несколько минут, ровно в три часа ночи и четырнадцать минут Барри Аллен сделает шаг вперед и встретится со своими родителями, так трагично погибшими в автокатастрофе два года назад. В автокатастрофе, которая отняла у Барри все, оставляя адский шрам в напоминание об этом самом дне, шрам, который болит каждую минуту, словно только-только изуродовал когда-то милое лицо. Барри, потерпи еще совсем немного. Осталось совсем чуть-чуть, и твой ад закончится. Это так странно, когда безупречный план идет совсем не так, как должен. Леонард, разделенный со своим напарником, бежит уже третью улицу и все никак не может оторваться от погони. Конечно, ему уже не впервой так убегать, но каждый раз это бесит и раздражает, потому что все должно было идти по плану, а оно не пошло! Звон сирены полицейских машин вызывает слабую мигрень, но этого достаточно, чтобы силы все быстрее и быстрее покидали уже уставшего мужчину. Снарт оставил свое оружие в банке, и сейчас он практически беззащитен против вооруженных, обученных людей. Надо где-то спрятаться, где-то переждать, залечь на дно, пока все не устаканится. Дверь в подъезд неприметного многоэтажного дома приветливо открыта и придержана тяжелым кирпичом. Оттолкнув грязно-рыжий камень, Леонард захлопывает дверь, которая тут же крепко-накрепко примагничевается. Вздохнув, Снарт бежит к лифту, надеясь переждать весь переполох на крыше или на последнем этаже. Оказывается, этажей всего тринадцать и один служебный. Странно, но замок валяется на пыльном полу, а дверь открыта нараспашку. Нахмурившись, мужчина все же залезает по деревянной стремянке к небольшой двери и выходит на крышу. Дует довольно сильный ветер, и Снарт плотнее кутается в кожаную куртку. Его взгляд тут же цепляется за белую фигуру на другой стороне крыши. И все бы ничего, если бы она не стояла за перилами и не смотрела вниз. Сердце пропускает несколько ударов, и Леонард гулко сглатывает. За всю свою жизнь он видел много смертей, он сам отнимал жизни, но сейчас совсем другое. Человек сам хочет лишить себя жизни. Хочет уничтожить то, о чем другие, сейчас лежащие в земле, мечтают. Леонард хочет тихо подкрасться, но его выдает заскрипевшая дверца, гонимая очередным потоком ветра. Фигура за ограждением выпрямляется и медленно оборачивается. Теперь Снарт может разглядеть его одежду, смутно напоминающую форму больных, лежащих в местной психиатрической больнице. Душевно здоровый человек бы сейчас не стоял на месте этого парня. Стоит тому поднять голову, и Леонард едва сдерживает себя от дрожи и держит язык за зубами. Уродливый шрам украшает пол-лица паренька, правый глаз такой мутный и блеклый, что вряд ли что-то видит. Секунду они смотрят друг на друга, после чего парень словно что-то вспоминает и отворачивается, невольно закрывая бледной ладонью свой шрам. Теперь он едва держится одной рукой, совсем не ценя свою жизнь, и почему-то сердце холодного и безжалостного убийцы сжимается. — Вы врач? — хрипло спрашивает парень, и Леонард почти уверен, что у того раздирает болью горло. — Вы пришли оттуда, да? Снарт не сразу догадывается о том, что парень говорит о психушке. Бедный пацан, сколько он там пробыл? Леонард прокашливается и делает неуверенный шаг вперед. Обычный человек бы ничего не заметил, но опытный вор замечает, что пальцы, сжимающие перила, ослабляют хватку, а парень как смотрит равнодушно куда-то в сторону, так и продолжает. Еще несколько шагов мужчины, и парень окажется в мире ином. — Нет, — все же отвечает Снарт. — Нет, я не врач и не оттуда. — Они все говорят, что я не в себе, — продолжает парень и сжимает ладонь в кулак, оставляя красные полосы от ногтей на изуродованной щеке. — Говорят, что все это можно исправить, что все будет как прежде, что время лечит… Но разве лечит время? Да, парень точно болен. Болен самой страшной болезнью под названием «одиночество». Леонард не представляет, сколько потерял этот парень, если в его глазах столько боли, столько страха, столько тупой вины. Снарт не психолог и уж точно не любитель соплей, но что-то заставляет его остаться на этой крыше, заставляет говорить с этим парнем, заставляет попытаться что-то сделать. Замерев примерно в десяти шагах от парня, Леонард останавливается, потому что хватка тонких пальцев совсем ослабла. — Ты прав, — говорит Леонард, — лечит не время, а люди. — Люди, — горько улыбается Барри Аллен, если верить бирке на руке. — Да, люди. Это правда. — Не просто люди. — Верно, не просто люди. — Родные, близкие, друзья. Все они поддерживают, заботятся, и именно это и лечит. — Да, это так. — Они всегда рядом, никогда не бросят. Они чувствуют, когда нужно оставить в покое, а когда действительно помочь. Эти люди просто рядом, что-то говорят, пытаются поддержать. И раны постепенно залечиваются, постепенно они исчезают. Это и есть лекарство от боли. — Это действительно так, — кивает Барри и все же осмеливается посмотреть на мужчину, убирая руку от шрама. Все равно ему уже нечего терять, осталось всего каких-то четыре минуты. — Вы сказали все правильно. Леонард знает, что он сказал все правильно, и что теперь? Что это поменяло? К парню явно не вернулось желание жить. Прокашлявшись, Снарт хочет что-то сказать, но Барри перебивает его: — Не надо относиться ко мне как к больному, потому что я не болен. — Думаешь, здоровый человек бы стоял сейчас на крыше? — Я же стою. Барри отворачивается и нервно сжимает перила. Он смотрит на часы, и Леонард понимает, что у него осталось совсем немного времени. — Я знаю, ты не болен, — говорит он, и это привлекает внимание Барри. Он смотрит на мужчину с тусклыми огоньками любопытства и недоверия, но, главное, он больше не глядит на часы, не следит за временем, не считает секунды до кончины. — Пацан, тебе тяжело, я понимаю. Жить с тем, с чем живешь сейчас ты — это очень и очень сложно. Давно ты в больнице? — Полтора года… — голос Барри начинает мелко подрагивать, и это точно не от холода. — И за это время к тебе никто не приходил? — Иногда, — всхлипывает парень. — Они разговаривали с врачом в коридоре, но врач все время говорил, что я безнадежен. И все, что они могут — держать меня на таблетках и в белой палате, если они продолжат за это платить. — Тебя не лечили, Барри, — тепло говорит Леонард, и видит одинокую слезу на порозовевшей красивой щеке, — тебя травили все это время, поэтому тебе так тяжело, поэтому ты не справляешься. — Разве с этим можно справиться? — шепчет Барри, и Леонард едва различает слова. — Все это безнадежно… Я уже безнадежен. — Это не так, малыш, — качает головой мужчина и делает два пробных шага и с облегчением замечает, что Барри никак не реагирует, продолжая тихо плакать и сжимать перила до побеления костяшек, — ты совсем не безнадежен, ты просто запутался, утонул в собственных мыслях, отчаялся. Многие бы на твоем месте сдались, но ты еще можешь выбраться. — Они все ушли… Они все… Ушли… — Я знаю, — кивает Леонард и делает еще два шага к Барри. — Я знаю. Но теперь здесь есть я, слышишь? Здесь есть я, Барри, у тебя есть маленькая надежда выбраться. — Ты тоже уйдешь, — качает головой Аллен, и Снарт замирает. — Ты вернешь меня туда и уйдешь! — Я не уйду, малыш, — тихо и осторожно говорит Леонард, тщательно подбирая слова. — Какой смысл мне сейчас помогать тебе, если бы мне было все равно? Барри прикрывает глаза и опускает голову. На его холодные руки падают горячие слезы, пальцы все сильнее и сильнее сжимают перила, тело дрожит от рыданий и холода, и Леонард так сильно хочет прижать к себе этого ребенка. Снарт делает еще шаг и останавливается, потому что Барри резко поднимает голову и смотрит на него. — Я не хочу оставаться здесь… Я так хочу снова увидеть маму и отца… Я так скучаю по ним, я… Я просто хочу к ним… — Я бы тоже хотел увидеть свою маму и отца, — грустно улыбается Леонард, и Барри вслушивается в его слова. — Но моя мать никогда меня не любила, а отец всячески издевался, так что я не знаю родительской любви так, как ты, малыш, и я не представляю, как тебе тяжело. Но я могу стать твоим лекарством от этой боли, Барри, я могу помочь тебе. Надо всего лишь переступить перила и подойти ко мне, Барри. — Я…Я не знаю… У меня всего… Всего полминуты, и… Я не могу, я должен… Я не хочу! Барри отпускает перила и хватается за голову, содрогаясь в рыданиях. Леонард едва успевает преодолеть злосчастные пять шагов и обхватить падающего парня за талию. Он прижимает Барри к своей груди так крепко, как только может, и чувствует, как тот жмется к нему в ответ. Барри совсем замерз, он невыносимо холодный, но слезы такие горячие, его крик пропитан болью, и он такой хрупкий, что Снарт боится разбить его в своих объятьях. Они так и стоят, по разные стороны перил, прижимаясь друг к другу. Леонард мягко поглаживает Барри по волосам и спине, пока парень жмется к его груди, крепко обнимая за шею. Сколько же Барри сдерживал все это в себе? Сколько времени его слезы подавляли успокоительными и антидепрессантами? Все это время врачам было плевать на его состояние, им лишь бы выжимать деньги из засунувших его туда людей, а остальное не важно. Нет, Снарт не вернет этот комочек боли и страха обратно, он не посмеет нарушить свои слова. Барри вздрагивает, когда огромные часы оповещают, что сейчас пятнадцать минут четвертого. Он опоздал на целую минуту, но чувство сожаления не окутывает его. Барри прижимается к мужчине плотнее и позволяет помочь себе переступить перила. Леонард снимает куртку и кутает в нее замершее тело. — Ждать еще целый год… — шепчет Барри, смаргивая оставшиеся слезы. — Еще целый год мучений. — Больше никаких мучений, — качает головой Снарт. — Никаких мучений, малыш, все закончилось. Леонард прижимает Барри к себе ближе и снимает с его руки бирку, выбрасывая с крыши. Парень неуверенно потирает запястье, после чего вновь прижимается к теплой груди и прикрывает глаза. *** Барри кладет по четыре розы на каждую могилу и слабо улыбается. Часы показывают три часа ночи и четырнадцать минут. Теплые ладони сжимают плечи Аллена, и Барри выдыхает с такой легкостью, отпуская всю боль и страх на ветер. Он надеется, что его родители сейчас с улыбкой наблюдают за ним. За его жизнью, которую ровно год назад спас Леонард Снарт. Но Барри даже не представляет, из какого дерьма он вытащил своего спасителя. Они оба дали друг другу маленькую надежду.