Оттенок синего — васильковое соджу

На губах Кенсу роса смешалась с цветами, светлыми нежными лепестками летнего дня, васильками, утопленными в соджу, которое грело и обжигало его горло, пока он прокручивал в своих мыслях один злополучный год, сломавший его песочные замки, облачные надежды, нежное сердце. Сейчас подпись Сучжон и усталое «Мы разъехались» Чонина кажутся ему глупым хмельным бредом, наваждением, которое пропадёт на следующее утро, сменяясь привычной мягкостью рисованной маслом Кристал, привычным счастьем Кая. Но его сердце знает, твердит упрямо, что картина прекрасной семьи больше не вернётся, как не склеить разбитую в порыве гнева чашку, купленную Чон Сучжон вместо подарка на Новый год. Нежность свадебного платья красила эту женщину — расставание сделало её сильной, грубо и резко прорисованной героиней уже чужой истории. Он видел, как она плакала, как дрожали её коньячные губы, когда она тихо приветствовала бывшего супруга, до бледноты сжимая в ладонях светло-васильковую ткань кофты — и сочувствовал. Он отпустил Чонина в день, когда они поженились — выпил несколько стопок горького соджу в компании Тэмина, выплакал всю боль, закрывшись в ванной, и встретил новый день с новой вселенной в антрацитовых глазах. Сучжон улыбалась ему, когда они пересекались взглядами, и кожа её светилась под персиково-бежевыми румянами, взгляд теплел и — Кёнсу мог поклясться — с губ срывалось беззвучное, практически безмолвное «Прости». И за это ненавидеть её он не мог. Абсолютно уверенный в их безоговорочной любви, он не ждал влажного горячего поцелуя в полутёмной комнате практики, жадных объятий, тихого, но до невозможности сладкого и звучного «Кёнсу» полушепотом куда-то в шею. Не ждал — и громкое расставание полоснуло его куда-то в сердце, когда Чонин улыбнулся и устало сказал, что просто устал — от сладости, от Сучжон, от давления фанатов и прессы. Ему было необходимо отдохнуть, забыть маркие следы карминово-красной помады на коже и вороте любимой сценической рубашки, забыть стены цвета фрез в их спальне — вычеркнуть, словно и не было никогда, было мимолётной глупостью и только он, До Кёнсу, был ему важен и нужен весь год. До Кёнсу знал, что это не так. Понимал резкость и пылкий нрав мужчины, принимал страсть, срывающую хриплые стоны с цветочных губ, видел утраченное счастье и подтопленную боль во внимательном взгляде — и всему, всему находил объяснение, выпивая очередную стопку василькового соджу, оставляя цветы на губах. Потому что васильковый — его любимый оттенок синего. Потому что именно такими на вкус были губы Чонина в день, когда он впервые поцеловал его.