Они не хотят убивать

      Мы стоим на коленях в ряд. Одежда изодрана, у ботинок отклеилась подошва, грязные сальные волосы прилипли к мокрому от пота лбу, руки крепко завязаны веревкой за спиной, все тело затекло, хочется в туалет. Нас элементарно не водили в кусты, и приходилось опорожняться в штаны, что уж говорить про еду. В день давали два стакана воды и три ложки солянки. В лесу, в котором мы находились, стояли две большие палатки, куда с легкостью вмещалась аппаратура и еще около дюжины людей. Может быть, их больше, но считать мне было некогда, пусть и времени с лихвой. Я пребываю в этом лагере больше недели.       В плену.       Когда я очнулся, крепко-накрепко привязанный к высокому дереву, в лагере уже были русские. Двое мужчин с кровоподтеками на полуголом теле и разбитым в мясо лицом. Раньше бы, тогда, до войны, я бы в ужасе отшатнулся, но только не сейчас. Они казались мертвыми, но на деле были просто обессилены. На войне силы уходят быстро, пока не спускаешься до уровня... пушечного мяса. Это то состояние, когда тебе всё равно — жив ты или нет, ждут ли тебя дома. Ты просто держишь в руках оружие и кровожадно убиваешь, потому что тебе приказали. Приказ становится ценнее жизни.       Через два дня после меня притащили ещё двух раненых. Одного я узнал сразу, он был из моего отделения, не старик ещё, но и не молодой, а второго видел как-то в деревне. Деревня... как же хотелось сейчас оказаться хотя бы там, где ещё осталась тень довоенной жизни, где ещё можно почуять мирный запах. Запах сладкий и мягкий, чуть пряный. Так пахнет там, где никто никогда не умирал.       Нас пытали, и с каждым днем пытки были всё изощреннее. Немцы не знали жалости и прикладывали все силы, чтобы узнать хоть что-то про наши боевые действия. Боевые действия... как же бездушно это звучит! Что эти два слова могут передать? Они не способны отразить этот страх, этот призрак эйфории, когда держишь в руках оружие.       Позже в плен попала хрупкая девушка. На вид ей было двадцать лет, не больше. Наверно, совсем недавно школу окончила, жизнь только начиналась, а тут... война. Руки у нежной красавицы были тонкие, под глазами выступали впадины, а цвет кожи вряд ли напоминал цвет живого человека. Но она не выдержала больше суток — всего лишь суток! — и умерла на следующий день. Жизнь покинула её, как покидает молоко опрокинутый на пол кувшин. Назад не вернёшь.       Я понимал — бежать бесполезно. Пока мои товарищи придумывали план побега, я вспоминал родных.       Когда всех призвали на войну, я оставил жену с двумя детьми, мать, и ушел с тяжелым сердцем. Мне было больно, невыносимо больно и тяжко, смотреть на плачущего пятилетнего сына, обнимать мать с умственною отсталостью, целовать любимую женщину с ещё не рождённым ребенком. Но я знал точно, что им в сто раз больнее смотреть мне в спину, когда я уезжал. Война всегда разлучает людей, уводит отцов, детей, братьев из семей. Она затрагивает каждого, хочет он того или нет.       Мне было только двадцать, когда я познакомился с симпатичной студенткой и влюбился. Как пацан, честное слово! Уже через год мы сыграли свадьбу, а еще через три, когда мы уже уверенно шли вместе по жизни и могли себе это позволить, родился первый ребенок. Я воспитывал его как настоящего мужчину, как когда-то воспитывал меня мой отец. Мы с сыном навещали моих родителей.       А потом всё начало катиться вниз, стремительно и быстро, как катится бочка по склону холма. Сначала умер папа. У мамы случился микроинфаркт, но все обошлось. Я продолжал жить как раньше, только теперь к моим делам прибавилось еще одно — надо было ухаживать за мамой. Она переехала к нам в дом, не особо потеснив. Спустя годы, летящие как секунды, любимая забеременела второй раз. Все говорили, что будет девочка, и я собирался сделать её настоящей принцессой, как в сказках. Но началась война.       Я воевал всего месяц, но за столь короткое время попал в плен. Как бы хотелось написать письмо с прощанием напоследок. Строчки были бы пропитаны кровью, потом, печалью и слезами. Скупыми мужскими слезами.       Но пленным этого не дадут. Мы стоим на коленях перед фашистами. Непреклонными людьми, у которых тоже есть семьи. Многие из которых не хотели войны. Многие из которых, мечтают вернуться к родным. Многие из которых не хотят убивать. Они жалеют. Жалеют, что родились в этом падшем мире, где нельзя решить проблемы словами. И мы тоже жалеем об этом. Кажется, это единственное что нас объединяет.       Главнокомандующий подошёл к нам, оглядел суровым взглядом, после чего произнес страшные слова на немецком языке.       — Расстрелять.       Солдат с автоматом последний раз взглянул на нас, и на секунду показалось, что в его глазах промелькнула жалость, а может это уже моё воображение. Может быть, у него тоже была семья. Возможно, эта семья тоже его ждёт, и он по ним скучает. Может ему каждую ночь снится, как он возвращается домой, и, возможно, там тоже есть дети.       Но мы стоим по разные стороны фронта. Он должен сделать это, чтобы самому вернуться. Это война. Прозвучал первый выстрел.