***
Теперь они видятся гораздо чаще: то ли они уже привыкли к объему лекций и домашней работы для подготовки к семинарам, то ли всему виной просто какая-то ненасытная потребность в обществе друг друга. Дон старается не думать об этом слишком много, а просто принимает как данность. Обычно они встречаются за обедом, иногда ходят в паб, но чаще всего просто вместе сидят или в библиотеке, или в парке и готовятся к занятиям. Установилась совсем не характерная для Англии теплая погода, и Скриппс с Познером сидят плечом к плечу в университетском парке. Дон вслух читает местную газету и отвешивает едкие саркастичные комментарии об ее редакторе. Даже такой неискушенный в журналистике студент как Дон прекрасно видит, что газета крайне скучна и пристрастна, все события освещаются исключительно в благопристойном и корректном для мэра ключе. Дэвид лишь смеется над высказываниями Скриппса, хотя он и во многом с ним согласен. Потом они просто читают, пока Дон не слышит, как Поз тихо под нос себе напевает. I try to laugh about it Cover it all up with lies I try to laugh about it Hiding the tears in my eyes 'Cause boys don't cry Boys don't cry. Дональд не знает эту песню. Мелодия кажется странной, ритм какой-то рваный, изломанный, обрывистый, негармоничный, а слова слишком просты, едва ли это поэзия. Но то, как Познер ее поет, — так эмоционально и чувственно — завораживает Скриппса. — Поз, что это за песня? – спрашивает Дон, когда Познер затихает. — Boys Don`t Cry. The Cure. Я крепко подсел, пока был в Ирландии. Вроде ничего особенного, но почему-то цепляет. На каникулах я слушал много разной музыки, привычная классика совсем не радовала, буквально душила и вызывала массу неприятных воспоминаний, хотелось чего-то принципиально нового. Поэтому я пошел в магазин и напокупал всего подряд. Большинство оказалось совсем ерундой, но некоторые были такими свежими, необычными и прекрасными, что почти все лето я слушал только их. The Cure, the Smiths, Joy Division — знаешь про них? Дон никогда не интересовался современной музыкой; Рахманинов, Моцарт, Бетховен всегда были для него как родные, поэтому названия, которые произносит Познер, ему совсем не знакомы. — Нет. — Я так и думал, они играют постпанк. Впрочем, не думаю, что тебе они понравятся, – с улыбкой говорит Дэвид, – вероятно, ты сочтешь их излишне депрессивными, а тексты простыми и избитыми, но в Ирландии эта музыка реально стала для меня лекарством*. Дон снова удивляется, как же Познер хорошо его знает, ведь именно так он оценил услышанную песню. Поз произнес это буквально его же словами. Они и раньше хорошо понимали друг друга, но за последние дни, проведенные вместе, их взаимопонимание достигло каких-то сверхъестественных масштабов. Эта мысль очень греет Скриппса. — Каким образом? – спохватившись, Дональд резко сам себя обрывает. – Извини, я, наверно, задаю слишком личные вопросы. — Скриппси, тебе можно, – смотря на Дона нежным взглядом, отвечает Познер, – я уже говорил тебе, что у меня было много времени подумать о собственной жизни, о том, что у меня есть сейчас и том, чего я хочу. В школе я был уверен в своих желаниях. – Губы Дэвида кривятся в усмешке. – Я знаю, как видят меня другие – одинокий, несчастный Познер, безответно влюбленный, жалкий и смешной. Я ведь помню, как на меня смотрели Тиммс, Локвуд и даже Ирвин. Знаешь, Скриппс, нас ведь действительно видят так, как мы себя подаем и определяем. Я устал от этого. Я устал от жалости со стороны знакомых, родителей, и даже твоей, Скриппси. Ты всегда меня поддерживал, даже в самых дурацких идеях, таких как серенады Дейкину, например, и я глубоко тебе благодарен за это. Твоя поддержка и сейчас очень важна для меня, она много для меня значит, но твоя жалость мне больше не нужна. – Поз долго и пристально смотрит Скриппсу в глаза, и Дон готов раствориться в этом ясном небесно-голубом взгляде. – Так что, Скриппси, я двигаюсь дальше. Странно, я вроде и был один все это время, но не чувствовал себя одиноким и потерянным. Теперь мне намного комфортнее находиться среди окружающих, больше нет этого ощущения одиночества в толпе. «А у меня, получается, наоборот, – думает Скриппс, – я все каникулы был либо с родителями, либо с приятелями, но мне было так тоскливо и одиноко». — Значит, Ирландия сотворила чудеса? — Ирландия, The Cure, Бодлер, Гинзбург, Чехов, много чего. Нет, это не значит, что я забыл о Шекспире, Одене и Хаусмане, – Поз вновь отвечает на еще не заданный вопрос Скриппса, – просто посмотрел на них иначе, свежим взглядом. А еще я признался родителям, что я гей. — И как они восприняли? – пораженно спрашивает Скриппс. Он знаком с родителями Познера и понимает, почему он молчал. — Лучше, чем я ожидал. Мама, конечно, расстроилась, что внуков у нее не предвидится, но я больше волновался из-за реакции отца. Я не говорил тебе, но в школе я очень боялся, что отец узнает о моих чувствах к Дейкину, разозлится, начнет кричать, что я урод или извращенец. Оказалось, что я зря боялся, отец не обрадовался, но и не осудил. В школе я ведь и сам не был уверен, все окружающие, и ты в том числе, считали, что это временный этап. Теперь я точно знаю, что я гей. У меня появилась возможность говорить об этом свободно, и все стало гораздо легче, я, наконец, примирился сам с собой и своими желаниями. – И вновь этот пристальный долгий взгляд в глаза Скриппса, который тому не удается выдержать. — И это возвращает тебя к Дейкину? —Так, а я все ждал, когда же ты, наконец, задашь этот вопрос? – говорит Познер со странной интонацией, и Скриппс тут же жалеет о нем. — Скриппс, с Дейкином покончено раз и навсегда. Я больше не плачу. Я же говорил, я двигаюсь дальше. Дейкин в прошлом, я любил его, но эти чувства слишком долгое время причиняли мне боль. Скриппс, я таким дураком был! Но, с другой стороны, ведь если бы не Стюарт Дейкин, меня бы здесь сейчас не было. — Почему это? – нахмурившись, спрашивает Дон. Из них Познер всегда был самым способным и трудолюбивым, его поступление в Оксфорд казалось Скриппсу само собой разумеющимся. — Я верил, что, если поступлю, да еще в один университет с Дейкином, он обязательно увидит, какой я умный и полюбит в ответ. – Пряча лицо в руках, говорит Дэвид. – Я даже Ирвину об этом сказал. Но мне стало все равно. Я иду дальше. Скриппс очень рад этому заявлению. Он никогда не верил, что у Познера с Дейкином есть хоть какой-то шанс, да и чувства Познера — разве это любовь? Дональд не уверен, что знает точно, что такое любовь, но это явно не то, что творилось с Позом в школьные годы. Конечно, тогда он ничего не говорил, ему не хотелось еще больше расстраивать друга, но сейчас он может высказаться открыто. — Я очень рад это слышать. Дейкин никогда бы не смог сделать тебя счастливым, он же до сих пор так и бегает за каждой юбкой. Я надеюсь, что в скором времени ты обязательно кого-то встретишь, и чувства будут взаимны. – На последней фразе Скриппс тяжело сглатывает, потому что мелькнувший образ Познера с каким-то парнем ему очень не нравится, но он быстро отгоняет ощущение прочь, потому что это дурацкие эгоистичные мысли. С минуту Познер с мечтательным выражением лица явно раздумывает над пожеланием Дональда, но быстро очнувшись, как ото сна, и не глядя на Дональда, произносит: —Так, Скриппси, я слишком много болтаю. А ведь именно у тебя завтра семинар по положению СССР на международной арене. Так что ответь мне, почему СССР вовсе не является «империей зла», мне нужно как минимум 10 пунктов, опровергающих эту теорию. — Познер, да ты издеваешься! – ошарашенно смеется Скриппс и, в шутку толкнув Познера в плечо, однако, без проблем приводит дюжину аргументов. Потом они какое-то время обсуждают Холодную войну, перспективы ее окончания и роль Великобритании в этом вопросе. Вечереет и становится ощутимо прохладнее. Дон замечает, что Познеру зябко, поэтому, не задумываясь, притягивает друга к себе. Дэвид придвигается ближе и кладет голову Скриппсу на плечо. Скриппс никогда не был особо тактильным человеком, более того, он тщательно охранял границы своего личного пространства, но обнимать Познера, чувствовать тепло его тела и щекочущее касание волос на своей шее так естественно и приятно, что Дональд закрывает глаза и наслаждается этим мгновением.***
Спустя пару дней, во время очередной подготовки к занятиям, Познер спрашивает. — Скриппси, а что ты делаешь в эти выходные, например, в воскресенье? — Ничего особенного, у тебя есть предложения? — Есть. У меня в пятницу день рождения, но лекции и семинар допоздна, а в субботу встреча с куратором, поэтому я думал отпраздновать его в воскресенье. Ты ведь придешь? – парень с надеждой вглядывается в глаза Скриппса. Подарки (собрание сочинений Верлена и последний альбом Дэвида Боуи) уже куплены и дожидаются заветного дня, но предложение сначала удивляет Дона. Познер не любил отмечать свой день рождения, обычно Скриппс просто что-то дарил ему на память, но в этом году все иначе. — Конечно. Что будем делать? Соберемся с парнями в пабе? Минуту Познер раздумывает, а потом смущенно глядя на Скриппса, отвечает. — Не хочу праздновать с одноклассниками, не в этот раз. Да и никакого празднования не будет. Может, просто вдвоем погуляем по городу или сходим в парк, ничего грандиозного. Сердце Скриппса пропускает пару ударов, а потом он понимает. Познеру необходимо отпраздновать новый этап в собственной жизни, и он хочет разделить это с ним, со Скриппсом. От этой мысли Дональду так хорошо и тепло на душе, что он с улыбкой говорит: — Конечно, Поз, в воскресенье я весь твой. Познер лишь приподнимает бровь и смеется. В течение недели Дональд никак не может сосредоточиться на учебе, постоянно ловя себя на мысли, что ждет выходных, надеется, что Познеру понравятся подарки, представляет, как вспыхнут от радости его глаза, губы изогнутся в широкой улыбке, и он обнимет Дональда. Наконец наступает воскресенье, и прямо с утра они встречаются на автобусной остановке. Несмотря на начало октября, погода стоит теплая и солнечная; на Познере светлые узкие джинсы, голубая футболка и легкая куртка. Такая небрежная одежда настолько не характерна для всегда одетого в тщательно выглаженные брюки и рубашки Познера, что несколько мгновений Скриппс во все глаза рассматривает друга. «А голубой цвет ему определенно идет», — замечает Скриппс, но быстро трясет головой, отгоняя непонятные мысли. Это же Познер, его друг детства, с чего это вдруг он обращает внимание на перемены в стиле одежды. Чтобы скрыть смущение, Скриппс быстро подходит к Дэвиду, здоровается и спрашивает, какие у того планы на день. — Наверно, глупая идея, но мне очень хочется в парк аттракционов, я там с самого детства не был. Может, туда съездим? Тут совсем недалеко, можно поехать на автобусе. — Прекрасно, я тоже, так что давай. Спустя час они входят в парк и сразу же идут в Комнату страха. Скриппс втайне, хотя он бы даже под пытками не признался в этом, мечтает, чтобы Познер хоть немного испугался и у него появилась бы возможность взять парня за руку, предлагая молчаливый комфорт. Но аттракцион не оставляет ему ни малейшего шанса, Познер только смеется над дурацкими скелетами и по-детски размалеванными привидениями. Потом они идут в тир, и Скриппс очень удивлен тому, какой он, оказывается, хороший стрелок. Несколько раундов, и вот он обладатель большого плюшевого белого медведя. Полушутя-полусерьезно он пытается подарить его Познеру, но тот только закатывает глаза. — Скриппси, я, конечно, польщен, но все же давай лучше отдадим его какой-нибудь девчонке. У меня нет ни малейшего желания таскать его с собой. Быстро избавившись от медведя, дальше они идут кататься на Чертовом колесе. Под ними проплывает такой чудесный вид на Оксфорд, с его башнями и шпилями, что Скриппс чувствует себя героем сказки или какого-то рыцарского романа. Познер счастлив. Это видно по его лицу: глаза изумленно распахнуты и сосредоточены на открывающемся под ними виде, губы улыбаются. — Скриппси, какой чудесный вид. Смотри, сколько зелени там вдали, почти как в Ирландии. Знаешь, думаю, в следующий раз ты обязательно должен поехать туда со мной. — Я подумаю, спасибо, – говорит Скриппс, хотя ничуть не сомневается, что с Познером он бы поехал куда угодно. Когда, спустя двадцать минут, они возвращаются на землю, Скриппсу все кажется иллюзорным: будто там, наверху, глядя на Познера и Оксфорд, он познал совершенство мира. — Скриппси, у тебя голова закружилась? – взволновано спрашивает Познер, – Ты кажешься каким-то потерянным. — Нет, все хорошо, просто задумался. — Тогда самое время для мороженого! – восклицает Познер и практически бежит к ближайшему лотку. Скриппсу только остается последовать за ним. Под ярким солнцем они в тишине едят мороженое. Оно слегка подтаяло, поэтому, несмотря на попытки аккуратного поедания, одна капля все же падает с рожка и повисает на полной нижней губе Познера. Несколько раз пройдясь по ней языком, Дэвид слизывает остатки лакомства, а Скриппс зачарованно наблюдает за его действиями. «Интересно, а губы Познера такие же сладкие? Должно быть, они на вкус как шоколад» – проносится в голове шальная мысль, Скриппс краснеет и быстро отводит глаза, уставившись на свои ботинки. Они гуляют по парку, обедают в кафешке, снова катаются на аттракционах, натыкаются на Комнату смеха, но не заходят внутрь – им и так хорошо и весело, – а потом спускаются к набережной. Познер садится прямо на песок и Скриппс следует его примеру. Брюки явно придется стирать, но сейчас парню на это наплевать. День близится к вечеру, солнце начинает заходить в гладь воды, Познер с закрытыми глазами расслабленно сидит на берегу, ветер играет с его волосами, а Скриппс абсолютно счастлив. — Остановись, мгновение! Ты прекрасно! – цитирует Гете Познер и потягивается. Футболка задирается, и появившаяся полоска бледной обнаженной кожи притягивает внимание Дональда. Он знает, что пялится, но не может оторвать глаз, тем более, что Познер сидит все в той же позе и ничего не замечает. В горле Дона пересыхает, сердце начинает стучать вдвое чаще обычного, а руки потеют. Чтобы отвлечься и прогнать это непонятное ощущение, Скриппс прочищает горло и произносит: — Поз, просыпайся! Думаю, пора, наконец, принимать поздравления. Дружище, с Днем Рождения. Желаю тебе самого прекрасного, гармонии и удачи, – немного сбивчиво поздравляет Скриппс, достает из сумки подарки и вручает их. А дальше все происходит так, как и мечтал Дональд. Большие голубые глаза Познера ошеломленно распахиваются, все лицо вдруг начинает светиться, губы складываются в восхищенную улыбку. — Скриппси! Я тебя обожаю! Спасибо! – и Поз притягивает Скриппса в крепкое объятие.***
Уже почти стемнело, и друзьям пора возвращаться ближе к дому. Познер улыбается каким-то своим мыслям, а Скриппсу так хорошо и спокойно, что говорить совсем не хочется. Выйдя из автобуса, они идут к студенческим корпусам, но неожиданно Поз останавливается, к чему-то прислушиваясь. Скриппс оглядывается и видит, что они стоят у какого-то клуба. — Знакомая песня. Кавер-версия на The Cure. Помнишь, я тебе рассказывал? — Помню. Хочешь, зайдем? – предлагает Дон, и Познер согласно кивает. В клубе полно народа, темно, прокурено, тесно, и Дональд чувствует себя не в своей тарелке. Now I would do most anything To get you back by my side But I just keep on laughing Hiding the tears in my eyes 'Cause boys don't cry Boys don't cry Boys don't cry Скриппс слушает песню; мелодия и хриплый голос вокалиста обволакивают и подчиняют себе. Дональд смотрит на Познера — тот, с закрытыми глазами обняв себя, покачивается в ритм песни, и парень со всей ясностью понимает, о чем говорил Дэвид. Это его музыка, она идеально ему подходит. Скриппс смотрит на Познера и образы, как молнии, проносятся в его голове: Дэвид смеется над дурацкой шуткой Дональда, читает вслух Байрона, напевает какую-то мелодию, вот розовый язычок слизывает с губ мороженое, вот его глаза сияют при виде башен Оксфорда, а вот он сидит в лучах заходящего солнца и слушает шум воды. С самого детства Скриппсу нравился Познер: его интеллигентность, начитанность, чувствительность и мягкость. Дэвид Познер изменился, и этот новый, спокойный, уверенный в себе, счастливый (а Скриппс уверен, что Познер сейчас счастлив) молодой человек вызывает другие эмоции – уважение, восхищение и... желание. Дон смотрит на своего друга и знает, что дружба – это не все, что он хочет от Познера. На друга не будешь смотреть завороженно, как будто он восьмое чудо света, не будешь замечать, во что он одет, не будешь смотреть на его губы и представлять их вкус. Это влечение, чистое и настоящее. Нет, не похоть, — любовь. Скриппс смотрит на Познера и в полной мере осознает и принимает свои чувства. Концерт вскоре заканчивается, и они идут в сторону кампуса Познера. Скриппс погружен в свои новые откровения и поэтому молчит. Когда Дэвид предлагает зайти к нему в комнату выпить чаю, Дон соглашается, расстаться с парнем сейчас кажется ему совершенно невозможным. Сначала они пьют чай в тишине, а потом Скриппс говорит: — А мне все же понравился концерт, хотя он и очень необычный. — Я рад! Давай я дам тебе что-нибудь послушать. Например, последний альбом The Cure, вдруг он тебе тоже придется по душе, – Познер через стол тянется за кассетой, лежащей на тумбочке, и, неловко взмахнув рукой, задевает кружку, и горячий чай проливается ему на футболку. — Черт! – восклицает Познер, морщится, встает и снимает футболку. Скриппс, как безумный, голодным взглядом смотрит на обнаженную грудь Познера. Волна желания пронзает как электрический ток, Дональд чувствует, как его тело начинает жить какой-то неведомой жизнью, и, не зная, что с этим делать, боясь, что непременно сотворит какую-то глупость, начинает прощаться. — Поз, я, пожалуй, пойду, у меня завтра утром занятия, рано вставать. — Конечно, – с улыбкой говорит Познер, но в его взгляде Дон видит явное разочарование и сожаление. – Спасибо, Скриппси, за чудесный день, за подарки, за самый лучший день рождения, просто за то, что ты рядом. Скриппс выходит за дверь, делает несколько шагов и вдруг замирает, как пораженный громом. Осознание бьет по мозгу и отзывается в каждой клеточке – то, как Познер смотрит на него, как его глаза сияют, когда Дон рассказывает даже о какой-то чепухе, как расслабляется в его присутствии, наслаждается любым физическим контактом. День, проведенный сегодня вместе, — это ведь было свидание, только для них двоих. Невинное действие, но чистый соблазн для Скриппса. Но ведь тогда… тогда… его чувства взаимны. Остается только одна вещь, которую может сделать Скриппс. Глубоко вздохнув и глупо улыбаясь, он возвращается к комнате Познера и стучит. Дверь открывается практически сразу же, и изумленный, но вместе с тем радостный Поз спрашивает: — Скриппси, заходи. Ты что-то забыл? — Да, – смотря Познеру в глаза, отвечает Скриппс, – это. – Притянув парня к себе, он впивается в его губы страстным поцелуем. Когда они отстраняются друг от друга только лишь потому, что нечем дышать, Познер озабоченно спрашивает: — Ты уверен? Это ведь не только из-за дня рождения, не в качестве дополнительного подарка? В это вопросе весь Дэвид Познер: тот, которого Скриппс знал всю свою жизнь, его лучший друг, и новый Познер, в которого Дон влюблен и которого хочет так, что аж зубы сводит. — Уверен, как никогда в жизни, Поз, – и прижимается к его губам новым поцелуем. * cure (англ.) – лекарство.