Я обещаю вернуться

Все словно пропитано серо-жемчужным свечением. Пылинки медленно кружат, не смея касаться высеченных из камня ликов — и как-то испуганно избегают его раскрытой ладони, протянутой вперед, подставленной под мягкий ток сверкающего света. Над Бромьунаром плывут луны и властвует многоцветное сияние, но здесь царит умеренный сумрак, серебряные тени. Он уже долго ждет. Ночь накрыла великий город, многие спят — и он должен бы вместе с ними, но слишком велико искушение, не преодолеваемое даже страхом. Впрочем, старшие жрецы не стали бы препятствовать, знай они правду, но… кто же расскажет такую тайну? Он владеет драгоценностью большей, чем дары и благословения всех Владык, вместе взятых. Ему благоволит лучшая из них. Святилище круглое, в нем нет углов, но в одной маленькой его части тени сгущаются плотней, и из них выступает гибкий силуэт. Два мягких беззвучных шага по каменным плитам — и вокруг его шеи уже обвиты горячие руки, а уха касается знакомый холодок древнего дерева. Он крепко обхватывает ее, с радостью сжимая в объятиях, и чувствует, что бестолково и счастливо улыбается под нависающим на глаза капюшоном — а длинные пальцы уже настойчиво стягивают ткань с головы, едва не прихватывая волосы на макушке, отчего они оба тихо смеются. Он осторожно отстраняет ее от себя, совсем чуть-чуть, чтобы осторожно провести ладонью по темной маске, грубой и неистово сочащейся Временем. Бережно-бережно поддевает большим пальцем под подбородок и поднимает вверх, сдвигая это нелепое бесценное забрало на ее затылок, задерживая при этом дыхание, ведь неверное движение, неловкий жест — и она исчезнет, растворится в его руках, оставив за собой лишь холодок по коже да мерцающую пыль в воздухе. Но все обходится, и она со смешком прижимается к нему снова — придерживая, однако, тесемку над шеей. Высшее чудо скольжения во Времени никто в Бромьунаре не может почувствовать, невзирая даже на все могущество предводителей Культа. Только он знает, кто приходит сюда редкими волшебными ночами, и безмерно горд этим. И счастлив, как без того. Он прижимает ее к груди крепко-крепко, будто дремлющая в глубине драконья душа уже жаждет поглотить другую — достойный соперник, могучая сила, бесконечная власть… но над этим довлеет радостное тепло обычного человеческого сердца. И даже ей, рожденной дова, свойственны чувства смертных. Потому в блестящих глазах стоят слезы — едва заметные, но все же, все же. От нее пахнет грозой, морской солью, снегом и магией — или же просто магия стала так пахнуть для него? Не важно, в самом-то деле. — Порталом с Белого берега прямо сюда, — одним выдохом отвечает она и кладет голову на крепкое плечо. Непозволительный жест уязвимости, но кто из смертных не делает ошибок, пусть даже в нем живет бог? Он проводит кончиками пальцев по темным влажным волосам. Иногда они отрастают и в них приятно зарываться, но сейчас они короткие. — Из похода, да? Короткий смешок в ответ. По коже — холодный ветер, ведь это горы, и даже камни могучих стен Бромьунара не защитят от него, ибо где драконы, там и ветер. Она затыкает его поцелуем, грудь словно распирает от счастья. Их кутает морозная тьма, но вены будто наполнил жар первородного пламени, и он взлетел высоко над Монавен, а она тащит себя и его, довольно разомлевшего от упоения, вверх, вверх и вверх. Ее взмахи сильные и стремительные, и сквозь крылья пробивается сияющий свет. Она подобна буре в облаках, оттого-то и силы ее хватает на них обоих… ей можно шагнуть даже за грань Этериуса, ведь разве не драконицы хранят само мироздание под напуствие Бормаха?.. — Никак к такому не привыкну, — шепчет он, отрываясь от желанных губ. Она все еще довольно мурлычет где-то в горле, оттого и Голос питает его пьянящей мощью. Он как никогда отчетливо понимает, за что люди почитают дова. Даже с заточенными в бренных оболочках, такими похожими на простых смертных, с ними невозможно равняться, какие бы дары они ни вручали. И вновь объятья ее крепки, а дыханье щекочет шею. — Говорить нужно, когда нельзя молчать, — и лукавая улыбка озаряет лицо, а из-за лунного света глаза кажутся темными и всепоглощающими. — Не нужно слов. Два мягких смешка, два взаимных кивка — и вновь две души стремятся поглотить друг друга, и тихое могущество Голоса опять наполняет северное безмолвие.